На пороге Миллениума

Громила-шкаф наседал бил бил прицельно, Рук стараясь не замарать. Второй был с ножом - Острым Чёрным Огромным, раза в четыре больше чем братов кинжал. Мой брат бился так, будто не было больно от ран. Молча. Ни стона, ни вскрика, ни звука. Чёрный и липкий туман застилал мне глаза связывал руки и в самую душу вползал. Я не видел ни лиц, и ни ран - одни силуэты. Взмах - И брат закричал завыл впервые от боли, На землю ничком повалился. Довольно! крикнул громила. Достаточно. Нож убери... Я рванулся, не помня себя наугад наощупь почти. Изнутри разрывая нервущийся морок, чёрные клочья тумана стеля позади - рванулся к тому, кто мне дорог. К тому, кому когда-то и я был дорог... Я взял его на руки осторожно, Зажал на плече ему рану, Из которой хлестала кровь. На лице был глубокий порез через бровь глазницу и скулу. На щеке - вытекший глаз раздавленной виноградиной. Боже, спаси и помилуй нас... Я не смог удержаться от слёз: Ведь это я не справился с державшей меня чёрной и липкой гадиной, А за всё заплатил мой лапушка радость моя мой младший... Как можно?.. Он очнулся невиданно быстро. Улыбнулся так широко, как позволила рана, Приподнялся и обнял меня здоровой рукой: Не плачь, перестань - хоронить меня рано. Братишка, ну что ты... Ну я же живой! И ко мне прижимается крепко: Спасибо за то, что ты снова со мной...