Еще одни объятья

      Роад плакала. Сжав хрупкими кулачками подол юбки, опустившись на колени, глядя куда-то сквозь пол. Без громких всхлипов и зажмуривания глаз от боли. Без цели, не для того, чтобы кто-то услышал, да и кто теперь ее услышит? Рядом акумы беспрепятственно пожирали останки Семьи, не обращая на Камелот ровным счетом никакого внимания. Почему-то. Сейчас Роад предпочла бы, чтобы ее разорвали первой — эгоистично, сломлено. Чтобы в ее пустые и безжизненные глаза смотрел сейчас кто-нибудь другой. И в то же время девушка безмолвно одергивала себя, крепче стискивая зубы. В голове отчаянно билась мысль о том, что разве позволительно желать такого тем, кого она… любила?       Да, Роад любила свою Семью. Эта любовь началась с гордости, с высокомерной радости от того, что девушка обладает сверхчеловеческими способностями, что она лучше, и теперь — признанно лучше. Здесь ее не судили за то, что она не похожа на других людей, здесь ее способности были ценны, здесь можно было получить похвалу за свои взгляды и преданность, и иногда сам Тысячелетний ласково трепал вечно взъерошенные волосы девчушки, вкрадчиво приговаривая: «Умница, Роад… Умница…» Здесь Роад Камелот была «в своей тарелке». У всех членов Семьи были одни цели, одни методы, и кое-что еще объединяло их — они были одни против всего мира. Их боялись, им противостояли, и Роад прекрасно понимала, почему, но останавливаться она не собиралась. Вернись она к людям и стань снова обычной, ее бы снова забыли или хуже того — обходили стороной, забрасывали камнями и тыкали пальцами в нее. Она отличалась, и потому куда спокойнее было отличаться от других вместе с такими же отличающимися. Ей нравилось то, что она делает. Это была ее месть за то, что ее не признали в мире обычных людей.       Но сейчас было слишком больно. Настолько, что не осталось ничего, кроме слез и почти прозрачной белизны костяшек пальцев на руках, сжатых в кулаки столь долгое время, что Роад вполне могло показаться, что это и есть их естественное положение. Если бы она об этом думала. А ей было просто больно быть брошенной… Все из Семьи считали Тысячелетнего Графа отцом — заботливым, любящим, готовым отстаивать их интересы. Но сейчас след Графа было сложно найти где бы то ни было, и Роад была уверена, что уж у него-то припасено на такой случай особое убежище, и она бы мечтала найти это убежище и достать Тысячелетнего оттуда, а затем медленно разрывать на кусочки, упиваясь его страданиями. Он ушел, не взяв с собой никого. Никого не пощадив. «Вы слишком много знаете», — обычная широкая улыбка и светский жест, которым была поправлена шляпа. А затем началось кровавое месиво…       И Роад ничего не оставалось, кроме как плакать. От бессилия, невозможности что-либо изменить, от того, что она снова не нужна — ни людям, ни своей Семье, которой больше нет. У людей была странная особенность — они пред лицом опасности умели объединяться. Сильные защищали слабых, смелые придавали уверенности боящимся. Даже если в обычное время было все по-другому, в минуты, когда нужно было противостоять кому-то, они были вместе. Как и Роад с Семьей — только, к сожалению, стараниями Тысячелетнего они не успели даже подумать об объединении. Никто не ожидал, никто не смог ничего сделать. «Повелительницы Роад» больше не было, была просто Роад, которую сначала чудом не заметили, а затем акумам просто не было уже дела до нее. Она осталась просто плакать и ждать, когда кто-то из чудовищ проголодается, чтобы настал и ее час.       К удивлению команды Черного Ордена, дверь была даже не заперта. Канда был уже во всеоружии, активировав Муген, а Линали с помощью Черных сапог едва ли не отправила дверь к противоположной стене. Когда проход был свободен, в уши пришедших врезалась тишина, а в глаза — поистине жуткая картина. Даже Канда, славящийся вечно непроницаемым лицом, слегка приоткрыл рот, неуверенно выдохнув. Линали и не заметила, как из глаз сорвались несколькими каплями прозрачные слезинки, это произошло неосознанно… Наверное, глупо было жалеть собственных врагов, по вине которых отправились к праотцам многие из Ордена. Да и Линали вроде не жалела… Просто до жути давила на сердце картина с искромсанными телами, пожираемыми ненасытными чудовищами, и сидящей на корточках среди всего этого кошмара девушкой-подростком, плечи которой то и дело неровно вздрагивали. Слишком многое это открывало, показывало, и сейчас Семья, находившаяся под предводительством Тысячелетнего — вернее, то, что от нее осталось, — была видна с совершенно другой стороны, непостижимой в пылу битвы и накале сопротивления. Это и ломало привычные взгляды, заставляя плакать неизвестно от чего, а сознание принуждая хаотично придумывать причину или бороться с последствиями. Наверное, можно было бы списать все на то, что Линали Ли — просто ранимая молодая девушка, хоть и являлась она одним из самых сильных экзорцистов ордена. Может, Канда и Лави подумали именно об этом, глядя на соратницу с каким-то странным чувством и сожаления, и легкого недоумения.       Аллен смотрел по-другому. Пожалуй, он понимал эту ситуацию наиболее четко, видел все грани, которыми она отвратительно сверкала перед экзорцистами. Аллен всегда чувствовал души особенно тонко, осознавал их страдания многогранно, ощущал все оттенки той боли, которая раздирала их на части. В этом их чувства с Линали были, пожалуй, сейчас сходны, в то время как Канда и Лави вполне могли презирать и ненавидеть бывшую сподвижницу Графа, на что имели полное право. Аллен же, вскользь переглянувшись с Ли, узрел в ее глазах частички отражения собственных чувств: сострадания, жалости и даже какого-то сожаления о том, что девчонку постигла такая жестокая участь.       Когда его глаз на мгновение коснулся ясно-аметистовый взгляд, Аллен улыбнулся. Линали знала эту улыбку: она значила, что все под контролем, что он знает, что делать. И в воздухе застыло недоумение: что же стоило делать, когда, по сути, все уже было сделано за них? С акумами можно было разделаться в два счета, а о том, что могло бы представлять сколь-нибудь серьезную угрозу, Граф, очевидно, позаботился сам. Можно было бы уходить, дождавшись, когда твари разорвут последнюю из Семьи, некогда служащей Тысячелетнему, а можно было бы решить этот вопрос даже быстрее — прикончить Роад Камелот самим, не дожидаясь появления голода у чудовищ, сновавших по полутемному залу туда-сюда. Но Аллен не спешил ни пускаться в бой, ни даже активировать Чистую Силу. Он просто неслышно сорвался с места и размеренной, спокойной походкой направился к сидящей на корточках девчонке-подростку, опустившей голову и тихо всхлипывающей, отчего ее тело иногда легко подрагивало.       Услышав шаги, Роад не сразу подняла взгляд, чтоб рассмотреть источник звука. Ей хватало знания того, что так не передвигаются акумы, окружающие ее в данный момент. Шаги были человеческими, но и это никак не побеспокоило девушку: экзорцисты, акумы — какая разница, от чьей руки оборвется теперь ненужная ей жизнь? Только когда шаги оказались совсем близко, Камелот подняла взгляд пустых глаз вверх — скорее инстинктивно, нежели для того, чтоб извлечь из увиденного какую-либо информацию. Аллен Уолкер? Губы девушки на секунду дрогнули в горькой усмешке. Что ж, достойная ирония… Когда-то она издевалась, смотрела на него сверху вниз, считала слабым и сломленным. Жестокая шутка оказалась весьма справедливой — теперь его очередь смотреть сверху вниз и насмехаться. И ей, по сути, было уже все равно, услышит ли она пропитанные ядом речи или же просто рухнет замертво, пронзенная величественной Чистой Силой. Она лишь продолжала ждать исполнения казни. Продолжала ровно до тех пор, пока среброволосый экзорцист не опустился перед ней на колени и порывисто в мгновение ока не прижал к себе, смыкая руки за ее спиной и щекой касаясь встрепанных иссиня-черных волос. Тогда вокруг Роад Камелот образовался кокон из тишины — такой хрустальной, такой звенящей и такой чистой, что удары собственного сердца казались девушке теперь грохотом лавины, срывающейся с горных вершин. И в этой тишине прозвучал мягкий и отчетливый голос, раздавшийся рядом с самым ухом бывшей соратницы Тысячелетнего:       — Ты теплая…       Роад замерла, распахнув глаза до предела широко. Это была обычная констатация факта… Но девушка отчетливо помнила все до мелочей: как насмехалась, упиваясь тем, что она — человек — выбрала службу Тысячелетнему Графу по собственной воле; как втаптывала в грязь констатацией того же факта его, Аллена Уолкера; как обнимала, при этом мечтая сломать своими руками ненавистного экзорциста. Это могло бы быть его ответной насмешкой, но не было. Слишком ласково звучал его голос, хотя Роад сейчас искренне не понимала, как можно быть ласковым с таким чудовищем, как она. Она осознавала в этот самый момент очень многое, это било по самым больным точкам. Но вместе с тем это не приносило боли. И Роад также знала, почему. Аллен Уолкер славился своей непроходимой наивностью, он не делал больно — по крайней мере, специально. Он пытался спасти. Своих друзей — всегда, акум — раньше, ее — сейчас. И Роад внезапно почувствовала, что ее было от чего спасать и что она не хочет противиться этому спасению.       — Да… — девушка улыбнулась сквозь слезы, несколькими хрустальными каплями затем скатившиеся по щекам.       Она неправильно расставляла приоритеты. Но теперь ей дают шанс все исправить. Она теплая… потому что она — человек. И это, пожалуй, самое важное.