Canis aureus

Вы знаете, что такое жизнь биолога? Не биохимика в маске и новеньком халате, собирающего урожай форезов, не физиолога, работающего с хорошим оборудованием, не тех, кому дают нобелевские премии по медицине, а, что называется, полевого биолога, который возится с живой природой? Это совершенно особые люди, которые тебя окружают. Это тугие мышцы змеи, обвивающейся вокруг твоих пальцев, мягкий комок горячих перьев в твоих руках, агрессивно щелкающий клювом, сон почти на голой земле в уютном коконе спальника, жизнь в деревянных домах без отопления; это легкость, с которой человек прямо в одежде лезет в воду и одалживает майку товарищу; это просторы, леса и моря, жизнь, бьющаяся мощными толчками под твоими пальцами, это ветер, бездонное небо, звон металлических кружек и походной посуды, это спор о том, кто сегодня моет посуду в холодной воде, потому что никто не хочет посвящать свое время отскребанию окаменелостей из овсянки. Это бесконечная любовь к миру и к людям, с которыми тебе приходится жить бок о бок в месяцы практик и экспедиций. Это утро, которое начинается со стука немытой ложки о кружку. На самом деле, почти невозможно рассказать словами так, чтобы городские люди это почувствовали. Впрочем, может это и к лучшему, потому что не все способны увидеть счастье в такой жизни. Ванька же — Иван Троепольский, согласно документам, — только в такой жизни настоящую радость и находил, и теперь ему предстояло на долгие месяцы уехать работать на небольшую биологическую станцию. Надо сказать, что Ваньке всегда везло. Нет, обычно ему катастрофически не везло в мелочах, зато везло в главном. Впрочем, в одну из самых больших своих удач Ванька и сам верил не до конца. Сергей Владимирович Божецкий, прекрасный специалист, запершийся отшельником на заповедных территориях у Черного моря, неожиданно согласился взять себе парня на диплом. При условии, что Ванька приедет на станцию на полтора месяца и будет батрачить на благо науки и станции, а не просто плевать в потолок и переписывать чьи-то статьи. Если это и должно было отпугнуть будущего дипломника, то план не сработал — обещание того, что Ваньке придется ходить на обходы, работать по хозяйству и дополнительно дежурить на сетках привело его в окончательный и бесповоротный восторг. Восторг не померк даже за двое суток тряски в душном плацкартном вагоне, неумолимо раскалявшемся под палящим южным солнцем, как и за последующие пару часов в обшарпанном советском автобусе. Автобус, в котором отчаянно воняло соляркой и рыбными консервами, медленно полз по серпантину в горах. Горячий воздух лениво втекал в Ванькины легкие, и, казалось, что дороге не будет конца, но он все равно оставался в радостном возбуждении. Когда пытка отечественным транспортом закончилась, на побережье у небольшого поселка его встретила молодая девушка, примерно его ровесница. Загорелая почти до черноты, с вьющимися, неукротимыми проволочными волосами, выгоревшими в десяток светлых оттенков, она с завидной уверенностью выцепила Ваньку из группы сосредоточенных отдыхающих. — Ваня? — уточнила она на всякий случай, но, кажется, обращалась она скорее к его походному рюкзаку, служившему лучшим подтверждением ее теории. Ванька кивнул, и она улыбнулась в ответ. — Очень приятно, я Лена, работаю на станции второй год, — она улыбнулась так заразительно, что он невольно скопировал улыбку. — Пойдем, обед через сорок минут, а нам идти не меньше получаса. Ванька подтянул лямки рюкзака, не зная, чем занять руки — первые минуты знакомства часто давались ему нелегко, и, дождавшись, пока Лена двинется вперед, последовал за ней. Мелкие камешки хрустели о плотно сбитый песок дороги под подошвами его ботинок, теплый воздух лениво плыл, подгоняемый ветром со стороны ласково плещущегося моря. Жизнь казалась непозволительной роскошью. Небольшая биостанция спряталась под пологом редколесья. Часть построек словно рассыпалась из чьей-то горсти по голому пологому склону в сторону моря, другие оставались укрыты среди низкорослых фисташковых деревьев и колючих кустарников — Ванька успел ободраться о несколько веток по дороге. Белесые царапины смотрелись морской пеной на загорелой коже предплечий. Все вокруг цвело. Огромные розовые свечи соцветий скумпии светились яркими пятнами среди нежной зелени, сорные растения, усыпанные мелкими цветами, по обочинам дороги боролись за жизнь. Воздух пах летом, морской солью и звенел стрекотом насекомых. Лена провела его через ограду станции. Заповедная территория, охраняемая государством, была отграничена невысоким забором, скорее формальной, чем реальной преградой. Впрочем, сам заповедник раскинулся гораздо шире территории станции, и посторонних сюда действительно практически не пускали. Но этой проблемой занимались отдельные люди, а сотрудники станции могли спокойно работать в самом сердце запретной территории. На биостанции было пустынно, только пара человек о чем-то беседовала в отдалении. Как объяснила Ленка, это было нормально для этого сезона — наплыв людей приходился в основном на июль-август, когда заканчивались сессии и практики у большинства студентов и преподавателей. И велела наслаждаться одиночеством, потому что буквально через месяц, по её словам, он будет с ностальгией вспоминать этот июнь и отсутствие очередей в столовой и в душе. Помимо двух сидевших на солнце человек Ванька вскоре увидел еще одного. На лавке лежал мужчина средних лет, закинув ногу на ногу и заслонив лицо книгой. По себе Ванька знал, что поза ужасно неудобная — руки довольно быстро затекают держать книжку, а солнечный ореол вокруг страницы мешает читать, но, кажется, все это мало беспокоило незнакомца. Тот увлеченно щурился в свой сборник шахматных задач, который, судя по увиденной Ванькой обложке, гарантировал сотню заданий повышенной сложности. — Он что, для удовольствия его читает? — тихонько спросил Троепольский. Не то что бы он был удивлен, среди биологов можно было найти людей всех мастей и любой степени эксцентричности, так что релаксация с задачником была еще вполне приемлемой. Ленка фыркнула: — Хуже, наивное дитя лета. Он их для удовольствия решает. С ним уже в шахматы никто на станции и играть-то не соглашается, даже когда кончается алкоголь и теряется последняя колода карт, — улыбнулась она едва ли не с гордостью, будто сама научила этого человека виртуозной игре. — А кто это, кстати? Девушка только загадочно улыбнулась, но потом раскололась, распираемая желанием вывалить на него как можно больше информации, желательно, ошеломительной. — Это и есть Божецкий, — прошептала она с довольным видом. Вид стал еще более довольным, когда Ванька сперва с сомнением поглядел на неё, затем, с еще большим сомнением — на человека на лавке. Не то что бы он как-то по-особому представлял его себе, но встреча действительно вышла неожиданной, и совсем не такой, какой она рисовалась Ваньке в воображении. Он представлял себе, как они встретятся в достаточно рабочей обстановке, как он увидит этого не по возрасту известного специалиста, как они обсудят его грядущую работу… Ну, словом, он ждал, что та самая большая наука, в которую, он кажется, отыскал тропинку, начнется как-то… солиднее, что ли. Но светило современной орнитологии Сергей Владимирович грелся на солнце в выгоревшей майке и совершенно не обращал на него никакого внимания. — Слушай, мне, наверное, надо пойти поздороваться? — наконец, спохватился Ванька. — А то я ему такие письма писал, упрашивая взять к себе. Лена сделала страшные глаза и замотала головой: — Не думай даже, в обеденный перерыв он не выносит, когда ему мешают. Испортишь отношения быстрее, чем успеешь представиться. Ванька недоуменно нахмурился, но в итоге так ничего и не сказал. Услышанное предвещало в жизни на станции много чудес. Впрочем, в первую очередь, оно предвещало обед. Остаток дня после обеда прошел в суматохе того типа, которую Ванька так недолюбливал. Распаковывание вещей, обживание своего угла, экскурсия по территории — естественно, по страшной жаре середины дня. С другими работниками станции и практикантами он познакомился за обедом — неугомонная Ленка усадила его почти в середину общего стола и принялась представлять ему будущих коллег и друзей. Он был страшно ей за это признателен, потому что знакомство с давно сложившимся коллективом — дело всегда для новичка нелегкое, но с легкой руки девушки все прошло как по маслу. Она смеялась и шутила, рассказывая всякие глупости о людях, с которыми знакомила его — по крайней мере, о тех, о ком субординация позволяла. Людей постарше и посолиднее она представляла куда более сдержанно, но многие все равно улыбались. В первую очередь, она указала ему на Сашу и Серегу, приблизительно их ровесников, с которыми Ваньке и предстояло жить в одном доме. Серега только ухмыльнулся, мол, пусть болтает, мы с тобой потом обмоем твой приезд и нормально познакомимся; Саша сидел неуловимо сердитый, слегка нахмурив свои белесые брови, чуднО смотревшиеся на загорелом лице. Потом были представлены парочка гидробиологов — постарше и помладше — достаточно молодой миколог, ботаник — ленкин научный руководитель, и крайне пожилой, но очень добродушный специалист по грызунам. Ванька вежливо улыбался и судорожно старался запомнить имена, с которыми у него всегда были проблемы. К моменту знакомства с парой человек технического персонала и сотрудниками кухни он окончательно сдался в нелегкой борьбе с собственной памятью и просто послушно кивал. На обеде Божецкий так и не появился, но, как ему потом объяснили, это был нормальный порядок вещей — Сергей Владимирович только завтракал вместе со всеми и изредка ужинал, в остальное время предпочитая уединение. Да и небольшой одноэтажный домик с чердаком, выкрашенный выгоревшей, облупившейся на солнце краской нежного василькового цвета, в котором он жил, стоял в некотором отдалении от большинства зданий на станции. Дом ему показали во время экскурсии по станции, которую для него устроила всё та же Лена. Ванька чувствовал себя единственным птенцом в гнезде, вокруг которого хлопочут родители, но был действительно благодарен девушке за всё, что она успела сделать для него всего за один насыщенный день. Она много и заразительно смеялась, сглаживая все неровности в разговоре, рассказывала ему о станции и об их жизни, умудряясь в то же время активно допрашивать самого Ваньку на предмет его увлечений. Он охотно — неожиданно, в первую очередь, для себя — отвечал, большую часть времени гадая, каким чудесным образом такое болтливое, шумное и непоседливое существо умудрялось не вызывать ни капли раздражения. Ни у него, ни, как он видел, у одного другого человека на станции. Вот она — харизма в действии. Вечером того длинного дня, искренне поблагодарив Лену за ее компанию и бесценную помощь, Троепольский, наконец, собрался с мыслями и пошел навестить своего научного руководителя. Однако, к его вящему разочарованию, на стук никто не ответил, только темные окна дома неприветливо глядели в синий вечерний сумрак. Плюнув на всё, Ванька вернулся в свой домик, в котором они втроем с Серегой и Сашей делили две комнаты. Одна из комнат была совсем крохотной, в которой, помимо Ванькиной кровати, расположилась небольшая буржуйка на случай холодных времён. В соседней комнате, в которой спали Саша с Серегой, стоял общий стол и древний холодильник, тревожно жужжащий в тишине. Саша сосредоточенно глядел в экран ноутбука, Серега, лежа на кровати, меланхолично отгрызал куски от батона сырокопченой колбасы и разглядывал дырку на своих носках. На вопросительный взгляд Ваньки пояснил: — Завтра срок годности выходит. Колбаса дрянная, конечно, но не пропадать же. По слухам, тощий угловатый Серега был вечно голоден, так что был спасением для сотрудников кухни, у которых рука не поднималась вываливать остатки еды. Ванька усмехнулся: — Ты оставь, я вернусь сейчас, а я сегодня проставляюсь по случаю приезда. Чтобы все же не голую водку хлебать. — А ты куда? — недоуменно поинтересовался тот, дирижируя собственным вопросительным интонациям батоном колбасы. Ванька, уже выкапывавший полотенце со дна рюкзака, ответил: — Мне речку показали, а я с прошлого лета, кажется, не купался. — Темнеет же. — Ну, — Ванька нетерпеливо мотнул головой, словно отметая проблему как незначительную. — Еще не ночь, да и я при любом раскладе пойду купаться, а так хотя бы трезвый. Серега рассмеялся лающим смехом туберкулёзника. — Ты в журнале техники безопасности уже расписывался? — Как видишь. Стараюсь соблюдать, и пьяным ночью в одиночку не купаться. — Ну, так-то да, — задумчиво согласился Серега, вгрызаясь в колбасу. — Трезвый и в сумерках — уже неплохо. Не утони там. Река текла недалеко, достаточно широкая, она несла свои воды под покровом редкого леса в сторону моря. Воздух стремительно остывал, темнота делалась всё непрогляднее, так как на море темнело с поразительной скоростью. В чернильном небе россыпью раскинулись звезды, свет которых не заглушали электрические огни человеческих поселений. Где-то вдалеке покрикивали чайки и вкрадчиво плескало море, но вскоре к этим мирным звукам добавился еще один, куда более тревожный. Какое-то движение в кустах, как будто там перемещалось что-то достаточно крупное, судя по всему, крупнее зайца. Ванька замер и настороженно вгляделся в темноту: липкий детский страх перед покровом ночи он давно в себе поборол, но природная осторожность настойчиво холодила кровь, остужала разгоряченный ходьбой лоб своими прохладными ладонями, шептала: "стой, мой мальчик". Черная тень, отголосок которой он заметил краем глаза, перемещалась между медных сосновых стволов. Тихо шуршала трава, шептали ломающиеся под чьей-то лапой веточки, тревожно встряхивались задетые кусты — ночной обитатель не торопился сбегать, лишь обходил поляну, на которой оказался Ванька, широкими кругами, стараясь не ступать в полотна лунного света. Иногда в темноте мелькали светлячковыми огоньками тревожные глаза. Выждав несколько молчаливых минут, Ванька продолжил путь к реке — животное не проявляло агрессии, поэтому их дороги разойдутся легко, решил он, и свернул мимо старого сухого можжевельника на протоптанную тропу, змеившуюся к широкой реке. Он торопливо стянул с себя рубашку и джинсы вместе с бельем, и ночная прохлада жадно облизала ему спину своим ледяным языком. Жесткая трава колола пятки, поторапливая, но тихий журчащий говор реки, стрекот цикад и резкие крики ночных птиц на другом берегу из кустов просили помедлить и дать мгновению остановиться. Вода оказалась приятной — она была чуть теплее воздуха, почти парнОй, а дно было песчаным и не резалось острыми краями камней, так что Ванька, вытянувшись напряженной струной и внутри звеня от восторга, упал в водную гладь, прорезая поверхность сложенными руками. Вода моментально ласково обняла его тело, обдала бодрящей свежестью, так что он охнул и принялся отфыркиваться. Конечно, на море все нормальные люди идут купаться в море, в горько-соленую воду, но ночью это действительно было бы не самой лучшей идеей. Ванька опять услышал шорох со стороны берега, но, прежде чем он успел развернуться, услышал еще и голос: — Ванюша, вы бы не купались один по темноте, — укоризненно произнес кто-то за его спиной. Говоривший приятно округлял согласные, немного проглатывая окончания слов, слова звучали мягким упрёком. — Да еще и в таком месте. Мало ли, русалки утащат. Ванька напряженно вгляделся в черную линию берега и с трудом различил темную фигуру. Человек был среднего роста, и большего о нем сказать, пожалуй, было нельзя. — Добрый вечер, — ответил он, наконец, едва заметно стуча зубами. Как только он перестал двигаться, вода оказалась не такой уж и приветливой, в мокрый затылок дул холодный ночной ветер. Ванька встряхнулся и решительно поплыл в сторону берега, загребая воду широкими движениями. Незнакомец любезно протянул ему полотенце. Поспешно, до красноты растершись теплым махровым полотенцем, он накинул на плечи свою рубашку и, наконец, вгляделся в человека, окликнувшего его. Незнакомец оказался не таким уж незнакомцем — Ванька почти мгновенно узнал эти внимательные выпуклые глаза под тяжелыми веками и тонкие губы. А тот, очевидно, легко смог сложить два и два, и понять, что единственный незнакомый ему человек — его новый студент. — Сергей Владимирович? — обреченно поинтересовался Ванька упавшим голосом, в общем-то, уже прекрасно зная ответ на свой риторический вопрос. В первый же день нарушить технику безопасности, и с этого и начать знакомство со своим научным руководителем — ну, как бы, почему бы и нет. «Не вижу, почему бы благородным донам не запороть свою работу еще до ее начала,» невесело пошутил он про себя. Божецкий мягко, почти без укора, улыбнулся ему вместо ответа. — Добрались без проблем? — поинтересовался он после неуловимой паузы. Ванька кивнул и принялся поспешно натягивать штаны. Потом неловко попытался оправдаться: — Я к вам вечером заглядывал, но вас не было дома. — Спасибо, я в курсе, — с едва различимой тенью улыбки ответил тот. — Впрочем, дело поправимое. Пойдемте знакомиться, если вы сейчас никуда не торопитесь. Почему-то у Ваньки было такое ощущение, что вопросом это не было. Он кивнул и принялся яростно растирать волосы уже насквозь влажным полотенцем. Через пятнадцать минут Ванька уже сидел на веранде голубого домика, и Божецкий, при свете уличной лампы растерявший всю свою таинственность и легкий флер холодности, наливал ему чай. От огромной кружки в ночной воздух поднимались клубы пара. Сергей Владимирович заставил Ваньку вымыть в доме руки и натянуть какой-то огромный свитер вылинявшего бордового цвета, серьезно его отчитав: — Ночи у нас тут холодные, не вздумайте ходить голым. Иван, вы чай с сахаром пьете? Ванька кивнул и вяло поковырялся в сахарнице ложкой. От этого «Иван» ему становилось не по себе, слишком официозно, но тот хотя бы отказался от первоначального укоряющего «Ванюша», и на том спасибо. Ну какой он к черту «Ванюша», когда Божецкий, мало того, что взрослый серьезный мужик, так и старше его всего лет на десять с небольшим. Ладно, неважно. Когда чай был разлит, достаточно быстро завязалась непринужденная беседа. Божецкий расспрашивал его о впечатлениях от биостанции и об учебе, затем они обсуждали планы на грядущую работу. Следующее утро Ваньке позволили отоспаться с дороги, но уже после обеда пообещали приставить его к делу. Божецкий был… странным. Нет, понятно, что биологи почти все в той или иной мере странные, это нормально, но Божецкий был странным даже по их меркам. Самое странное как раз заключалось в том, что странность в глаза не бросалась, просто постепенно начинала ощущаться как что-то чужеродное, неуловимо неуютное. Как криво отрезанная этикетка с одежды — немного беспокоит, задевая кожу, но недостаточно сильно, чтобы что-то с этим сделать. Это был человек среднего роста, средней комплекции. Темные волосы, уже сильно побитые ранней сединой, нетронутая ей щетина; внимательные темные глаза, прямой нос — лицо у него было правильное, но достаточно обычное, разве что глаза были чудные: крупные, выпуклые, светившиеся мягкой насмешкой и вечным неподдельным интересом. Вместе с его негромким, глубоким голосом, общее впечатление спокойствия и мягкости только усиливалось, но вот парадокс — Ваньке упрямо казалось, что под этим почти дружелюбным нейтралитетом скрывался невероятно жесткий внутренний стержень. Такой, что любой глупец, решивший надавить на него, в итоге сам неожиданно окажется подавлен чужой волей. У Троепольского в детстве была оставшаяся еще со времен маминого детства тоненькая книжка со сказкой о Красной Шапочке. Сказку он эту не любил, но картинки в ней были потрясающие. И сейчас, сидя на этой верандочке, под теплым светом уличной лампы, вокруг которой уже собрался рой крохотных насекомых, он понял, кого ему напоминал Божецкий. Был в книжке один разворот — самый любимый — где Волк почему-то в ожидании Красной Шапочки не забрался в постель, а с хитрым лицом сидел на её кресле-качалке. Волк выглядел опасным, но вместе с тем — веселым, как будто то, что сейчас произойдет, будет лучшей шуткой на свете. Божецкий, откинувшийся на спинку своего громоздкого кресла, со спинкой из цельного разветвленного древесного ствола, был ужасно похож на этого волка. А потом он вдруг улыбнулся, и сходство стало и вовсе нездоровым — по крайней мере, у Ваньки тревожно засосало под ложечкой. Как оказалось — не зря. — Очень хорошо, что вы к нам приехали. Новые лица на станции — это всегда замечательно. Вы, надеюсь, играете в шахматы? Он мысленно застонал, потому что шахматные правила он, конечно, знал, и изредка поигрывал на самых скучных парах с соседями, но игрой, мягко говоря, не блистал. Уж явно ему было не соперничать с человеком, отдыхавшим за шахматными задачами. Видимо, всё это отразилось на его лице, так что Сергей Владимирович едва заметно ухмыльнулся, словно мог знать, за каким занятием Ванька его видел на той лавочке. Когда тот ушел в дом за доской, Троепольский принялся скучающе разглядывать веранду. Идиллические белые занавески на окошках, парочка цветов на подоконнике — ничего особенного в доме не было. А вот кряжистое самодельное кресло Сергея Владимировича заслуживало внимания — его спинка была сделана из огромной рогатины, между двумя глядевшими в пол ветвями которой располагались поперечные перекладины, на которые можно было откинуться. Но потом Ванька увидел кое-что еще, куда более любопытное, чем кресло. В притолоку деревянной двери, ведущей в дом, был воткнут огромный нож. Даже не воткнут — вогнан, на добрую пару сантиметров его широченного лезвия. Рукоятка, с вытертой обмоткой, по ширине не сильно уступала чуть изогнутому лезвию. Ванька не помнил этого ножа, если честно, хотя, казалось бы — приходил стучаться в эту дверь всего пару часов назад. Он с любопытством подошел к двери и дотянулся до рукояти ножа. Она приятно ложилась в руку и казалась чуть теплой, таким ласково теплым бывает нелакированное дерево. Правда, место для такой вещи было странным. Дверь открылась прежде, чем Ванька успел отпрянуть, и он только с облегчением осознал, что дверь хотя бы открывается внутрь, а не наружу, так что он, слава богу, не получил ей по носу. Зато теперь Ванька стоял нос к носу с хозяином дома, который вежливо кашлянул, привлекая его внимание, и ему хотелось позорно ретироваться — вторая идиотская ситуация за час знакомства, это все же многовато даже для его везения. — Нравится? — светским тоном поинтересовался Сергей Валерьевич. Ванька тупо кивнул. Божецкий, кажется, уловил его затруднения и посмотрел едва ли не с жалостью. Потом пожал плечами: — Нравится, не нравится — тут выбора-то, на самом деле, нет. Какой-то умник воткнул этот тесак над дверью, и теперь его никто вытащить не может. — А, — только и сказал Ванька, не слишком зная, как вообще себя держать с этим человеком. Он слишком плохо пока его знал, хотя заочно уважал давно. Но пока, если забыть обо всех нелепостях и о том странном чувстве щекочущей неправильности, которое в нем вызывал его научный руководитель, Божецкий ему нравился. Нравился как специалист, как человек, как старший, более опытный товарищ. Как личность со своими специфическими чертами: и его мягкой, не раздражающей снисходительностью, и потрясающим кругозором, и небольшими дефектами речи — словом, всеми теми вещами, которые отличали его от прочих людей, собираясь в цельный образ. Ну и, в общем-то, — тут Ванька не был склонен себе врать — как мужчина он тоже ему вполне нравился. Хотя сама идея смотреть в таком контексте на собственного, что ли, наставника, была идеей неуютной, даже несмотря на то, что разница в возрасте не была такой уж серьезной. Проблем с влечением к своему полу у него не было — как и с влечением к противоположному — разве что смертельно надоедали все те люди, которые считали бисексуальность чем-то еще более несуществующим, чем женскую гомосексуальность. Но вот идея запасть на своего же руководителя была явно очень, очень плохой, и поэтому Ванька мысленно пообещал себе пресечь все мысли на эту тему в ближайшее время на корню. А пока он тяжело вздохнул и покорно сел за стол, где Сергей Владимирович уже расставлял фигуры на доске. Естественно, через пятнадцать минут Ванька позорно продул, растерявшись под стремительным натиском чужих фигур. Он даже не смог расстроиться или рассердиться — настолько быстро и виртуозно всё было проделано. Сергей Владимирович к концу партии погрустнел: — Жаль, что вы мало играете. Из вас мог бы получиться очень неплохой соперник. Никакого превосходства или снисхождения в его голосе не прозвучало, так что Ванька, приготовившийся защищаться, растерялся. А потом чистосердечно и почти восхищенно признался: — Я вообще не понял, как вы это сделали. Давайте еще раз. Божецкий просиял, но затем, спохватившись, проворчал: — У младенца погремушку отнимать и то занимательней. У них хотя бы хватательный рефлекс в порядке, — а потом вдруг лукаво улыбнулся, — расставляйте фигуры, Ванюша. «Ванюша» проиграл еще три раза подряд, один из них — триумфально и совершенно самостоятельно сожрав чужого ферзя. Божецкий то и дело одобрительно кивал, а затем — затем неизменно зажимал его короля в стальные тиски. За ним было ужасно любопытно наблюдать во время игры — он весь как-то подбирался, сосредотачивался, но при этом приходил в состояние глубокого удовлетворенного спокойствия и доброжелательности. — Вы не боитесь, что мне понравится, и я начну сам упрашивать вас поиграть? — осмелев и расслабившись поинтересовался Ванька после четвертой партии, когда они сошлись на том, что надо будет как-нибудь в ближайшее время повторить. — Брысь спать, — рассмеялся Божецкий. — Вам завтра минимум половину дня на сетках торчать. * * * Когда Ванька, сильно припозднившись, вернулся домой — как поразительно быстро он начал называть это место «домом», без всякого кокетства — то застал идиллическую картину. В большой комнате Серега спал, раскинувшись на кровати, и нежно прижимал к щеке прозрачную бутылку, так и не дождавшись локальной попойки. Саша не спал, только глянул на часы, а затем на него, неодобрительно. Но ничего не сказал. Спалось этой ночью Ваньке замечательно, как и всегда на новом месте. Едва ли не лучше, чем во многих других местах, словно что-то теплое свернулось у него на сердце.