На грани безумия

Сегодня был особенный день, потому Ал, проснувшись, не удивился слабому запаху алкоголя, витавшему в воздухе. Эдвард сидел в кресле, задумчиво глядя на дно только что опустошённого бокала. Судя по всему, он пил всю ночь: было видно, что ему тяжело держать голову прямо, и он постоянно склонял её то к одному плечу, то к другому; искусанные губы кровоточили, он постоянно их облизывал, едва заметно морщась; веки опухли и покраснели, на щеках были заметны красные пятна от разъевших кожу слёз. Лицо, казалось, было белее его волос — Ал с трудом смог привыкнуть к тому, что роскошные волнистые золотые локоны теперь окрасились серебряной сединой. Эдвард снова склонил голову набок и улыбнулся, а потом глупо хихикнул, потянувшись за бутылкой. Альфонс отвернулся к стене и сделал вид, что всё ещё спит. Он знал, что брат сейчас ведёт безмолвный диалог с Полковником Мустангом. Который погиб ровно три года назад... *** Солнце уже начало закатываться за горизонт, когда братья Элрики пришли на кладбище. Сейчас тут уже никого не должно быть, во всяком случае, Ал очень надеялся на это. Он остановился на дороге, там, где могилы Полковника не было видно, а Эд молча пошёл вперёд. Сейчас начнётся... У Ала уже сердце кровью обливалось, он точно знал, что всё повторится как и в прошлом, и в позапрошлом году. Услышав сзади чьи-то шаги, Альфонс обернулся. — Риза-сан, Вы тоже пришли навестить Полковника... — Да, а что такое, Альфонс? — Там... Там сейчас Братик. Пожалуйста, не ходите пока туда... Вдруг раздался крик, и младший Элрик не успел остановить Ризу, выхватившую пистолет и побежавшую на звук. Она так и застыла, не подняв оружия — Эдвард был один. Он сидел на коленях, прямо на мокрой после дождя земле, вцепившись побелевшими пальцами в надгробную плиту, и орал, срывая голос. Сгибался до самой земли, едва не выворачивая себе руки, выжимал весь воздух из лёгких, хрипел, задыхался, захлёбываясь слезами, и снова орал. Когда силы начали иссякать, пальцы соскользнули вниз по холодному камню. Эд прижался губами к мокрой шершавой поверхности памятника, что-то шепча, прося прощения, потом привалился к нему виском и плечом, подогнул ноги и весь будто сжался в комок. Уже не кричал, только выл, как побитая собака, так же отчаянно и безысходно... — Лейтенант, пожалуйста, оставьте его, — тихо попросил Ал, беря Ризу под локоть. Только отведя глаза от ужасающей картины, женщина заметила, что её собственное лицо стало мокрым от слёз. — Альфонс... — Забудьте о том, что видели. Братику это необходимо, чтобы окончательно не сойти с ума.