если есть дорога, то есть и дом. если море есть, значит есть причал.
Когда кто-то создает дорогу, то рано или поздно появляется тот, кто по этой дороге пойдет. Будет ли это путь героя или злодея, или обычного человека — решать только тому, кто оставит в пыли отпечатки своих сапог и собьет ноги в кровь. Но у каждой дороги есть свои развилки: нет ни одного пути, который тянулся бы прямо и не заставлял бы выбирать. Везет тому, кто лишь единожды оказывается у указателя, обреченный избрать, в какую сторону повернуть. Везет тому, кто потом не жалеет о своем выборе. Иногда пути пересекаются, и люди встречаются на перекрестках: сталкиваются лбами, тут же расходятся или остаются вместе — навсегда или на некоторое время. Но, как правило, наиболее счастливыми оказываются те, кто в конце своего пути не остаются одни, и тут уже совсем не важно, кто и по какой дороге шел, какие поступки совершал и о каких поступках жалел. Если ты шел не один — все было не зря.***
Лее было восемнадцать, когда она решилась вырваться из родной резервации Ла-Пуш в огромный, несомненно, полный чудес и открытий мир. Не то чтобы ее в действительности ждало что-то, кроме работы по десять часов в сутки пять дней в неделю в Вашингтоне... Но обыденность, разбавляемая пробежками по лесу, отсутствием своей, а не общей с кем-либо, жизни и мелкими проблемами, неминуемо возникающими, когда твой младший брат — на диво самостоятельный подросток отвратительного периода «я все могу сам, ты мне не мать, отстань», а твой вожак влюблен по уши в далеко несовершеннолетнюю девицу, появившуюся на свет благодаря ослиному упорству и счастливой случайности, отнюдь не радовала хоть какими-то перспективами. В душе (очень глубоко в душе) Лея хотела обычной жизни: без пробежек по лесу, без воя на луну, без чужих мыслей в своей голове и своих мыслей — в чужой. После того, как стая раскололась на две половины, стало намного легче, но не настолько, чтобы не приходилось уживаться друг с другом. Сет изо всех сил старался показать, насколько он самостоятельный, но при этом все равно вел себя, как ребенок. Джейкоб изо всех сил старался, чтобы их маленький мир (и между собой, и между вампирами и оборотнями, и между всем огромным миром и ими самими, такими конфликтными и непостоянными) не рухнул в одночасье. Лея изо всех сил старалась делать вид, будто мир действительно стоит на месте, а время для них всех замерло, как для бессмертных вампиров, но выходило у нее плохо — еще хуже, чем у Сета с его самостоятельностью. Вашингтон оказался не так уж плох: от него до Ла-Пуш нельзя было добраться бегом, но не сказать, что расстояние до дома в реальности было преградой, чтобы в любой момент вернуться. Собственно, по большей части, в этом заключался его главный плюс, а о чем-то еще на момент переезда Лея и не мечтала. Звезд с неба она хватать не собиралась и просто хотела устроить себе что-то вроде отпуска — и от родных мест, и от приевшихся проблем, и от неприятных воспоминаний. Лее было девятнадцать, когда жизнь снова превратилась в обыденность: стало не хватать лесов и пробежек, а от работы — и в кофейне, и в торговом центре, и даже в баре (она успела поменять много мест) — сводило зубы. Лее было девятнадцать, когда она просто переходила дорогу, не особенно смотря на сторонам — как и все остальные вокруг, — даже не подозревая, что на этом перекрестке ей случится встретить свою судьбу. Знала бы — ни за что бы не вышла в этот день из дома. Ни за что.***
Драко исполнилось двадцать один, когда он решил покинуть Туманный Альбион, оставив за собой череду не самых приятных воспоминаний. Кажется, что даже сейчас, спустя два года, прожитых на земле свободных, но совершенно ненормальных людей, он не признает того факта, что его скорый отъезд из Англии явился актом позорной капитуляции очередного чистокровного небожителя. Как же... Сам «Святой Поттер» протянул ему руку помощи, которую Драко не без брезгливости пожал, но единственное, о чем умолчали оба некогда непримиримых соперника, это то, что Малфой делал это исключительно ради благополучия своей матери, а Поттер проявил благородство из чувства долга. На этом вся геройская благотворительность, собственно говоря, и закончилась, потому что каждый из них слишком многое потерял в этой войне, чтобы сейчас на потеху публике изображать дружбу. Смерть Люциуса явилась очередным поводом пожалеть бедняжку Нарциссу и прекрасной возможностью для глумления над молодым лордом Малфоем, с поместьем и титулом, унаследовавшим и политические грехи отца. Слухи не прекращались даже тогда, когда Драко трудился на благо общества в Министерстве под началом, кто бы мог подумать, Гермионы Грейнджер, которая была рада такому сотрудничеству не больше, чем сам молодой человек. Надо признать, грязнокровка знала расклад и держалась с Малфоем подчеркнуто вежливо и теперь, почивая на лаврах героини войны, лишь скупо поджимала губы в ответ на любые провокации со стороны слизеринского хорька. В конце концов, Драко и сам перестал пытаться задеть ненавистную начальницу и делал все, что от него требовалось: от рассылки личной почты до урегулирования прав домовиков, сквибов и прочих убогих, которым благоволила Грейнджер. К счастью Драко, помощь пришла оттуда, откуда он ее совсем не предполагал ожидать. Чарли Уизли, которого он никогда толком и не знал, встретился ему в пабе, пока Малфой, стремясь побороть пятничную депрессию, глушил свою несостоятельность в стакане огневиски. И тут не понятно, что сыграло свою роль — то ли ирония судьбы вмешалась, то ли они оба были слишком нетрезвыми, чтобы вспомнить о неприязни, передавшейся им от отцов, но именно Чарльз выторговал для Драко тот спасительный шанс, рассудив, что лучше Малфою спиваться где-нибудь в Америке, чем отравлять жизнь всеми любимой золотой девочки. Времени на рефлексию Драко себе не оставил и довольно быстро раскланялся с maman, которая, как и ожидалось, была безутешна, устроил финальную попойку с Ноттом и Забини и был таков. Утром следующего дня Малфой уже официально вступил на особую должность в отделе магического правопорядка Министерства Магии США, символично расположенного в Вашингтоне.