Double Ять

      Елена Смолыгина, к вашей фотографии в черном конверте прилагается авиабилет до Лондона.       Мы не нужны этому проекту. Мы не востребованы зрителями. Но твоя мирная спесь заставляет не вслушиваться в комментарии операторов, не волноваться за собственную шкуру, а стискивать зубы в попытке сдержать облако язвительных реплик. Будто все так и должно быть. Будто над тобой не висит угроза быть выброшенным за шкирку из Готического зала.       Ты вообще кто такой? И каким чудом оказался в строю избранных магов, настоящих магов? Наверняка это "чудо" татуировано, лицо ее оплывает с каждым годом, а в данный момент ее прокуренный голос вещает безликой и мычащей толпе о саморазвитии и гарантирует неземное счастье. Благодаря "чуду" пустышка ползет все дальше и распихивает в разные стороны конкурентов.       Ты способен увидеть матричный код у тел, которые были сброшены тобой же с высоты?       Никогда не уважал самоучек, лезущих во все щели, оскверняющих традиции и само понятие магии. Можешь радоваться: не о тебе сказано. К магии ты не имеешь никакого отношения. А твои сомнительные навыки — результат слившихся в заплывшем жиром мозге в единое полотно программ. Несмотря на поддержку, Далецкий, ты следующий. Непосвященным гордецам в наших рядах не место. ***       Слева — сверхлюди, как на подбор: великие маги, всевидящие колдуны, могучие жрецы — только орков не хватает для полноты картины.       Шизофреническая фантасмагория для небыдла.       На самом деле, упиваться превосходством над теми, кто копается в доисторической грязи, принимая жирный блеск за солнечные лучи — не признак силы. Но и удержаться тоже тяжело.       И всё-таки, надо признать собственное тщеславие — знал же, что на фоне этих будешь выглядеть выигрышно.       Однако всё можно перетерпеть ради удивительно продуктивного наблюдения. Даже сейчас, когда испытания на неделю закончились и Башаров держит зал якобы в неведении, все эти сверхлюди ярчайше реагируют на интригу, на будущее поражение — или мгновение неоспоримого превосходства.       Их мелкую нервозность весело читать вкупе со всей охрененностью и крутостью. Ну, кроме настоящих лидеров, у которых есть выигрышное амплуа, которые тоже видят, как механизм работает.       Есть, правда, ещё один экземпляр, просто Кунсткамера — и происходящее получается объяснить только этим потрясающим образным языком эзотериков: он жжётся, просто колется через метры пространства, и короткие взгляды из-под неумелой завесы равнодушия возвещают о его невежественной ярости.       Разум всегда будет вызывать ярость у тех, кто остался среди первобытной обрядовой мишуры.       Разум всегда будет побеждать. ***       Разум не всегда был настолько ограничен. В века пылающих на многометровую высоту костров, разветвления тайных знаний и искренней веры в незримое человек стремился не только создавать, но и созидать. Теперь же планета полнится идеально зрячими слепцами, жертвенными баранами, что не выходят за пределы простого, понятного, давно доказанного на практике, того, что ощущается загребущими руками и находится под носом. Обладающих недоступной другим силой не назвать глупцами; с полным осознанием логики и рационализма они заполняют белые пятна научного сознания всего лишь, казалось бы, умением слушать окружающий мир. Осознавать себя его частью.       В каком-то смысле его жаль. Только любой росток сочувствия тотчас поглощается фиолетово-черной ненавистью, и неясно, эмоция застилает тело или сама протестующая суть.       Он явно радуется, замечая лежащее на поверхности состояние. Пластиковая нездешняя улыбка становится чуть шире.       "Сопоставив все факты и опросив всех свидетелей, я могу сделать вывод: трава зеленая, небо голубое, а Никита Платонов изнывает от желания располосовать мне холеную морду", — интересно, как эту фразу переведет калькулятор в его черепной коробке?       Меня действительно трясет, сдерживаться крайне трудно, и вина тому не уложена в черный картон. Как ни грустно, я добровольно следую своему безумию и вечному голоду.       В моем воображении Далецкий лежит на алтаре со вспоротым брюхом, реки крови стекают по холодному темному камню и пачкают ботинки. Далецкий держится за рыхлые края волчьей ямы, пока я насмешливо топчу его пальцы. Далецкий смотрит с мольбой, хрустят его шейные позвонки, а жизненная энергия живительным потоком разлетается во все стороны. Руки непроизвольно сжимаются в предвкушении, язык скользит между губ. Питаться им, кстати, как тамагочи в рот запихивать. Примитивно, бессмысленно и невкусно.       Я бросаю в его сторону очередной взгляд и впервые встречаюсь с открытым сопротивлением. Брови хитро дергаются вверх, и остается только надеяться, что съемка еще не началась.       Боги, пусть он поскорее уберется с проекта. ***       Такой-то с проекта свалит быстро — никто даже не собирался и пытаться его продать. Так что пусть себе шипит и рычит, сколько угодно, если считает, что никто не видит.       Татьяне явно тяжело совладать с лицом, когда она смотрит на развернувшийся перед камерами мимический театр. Интересно, как они это обрежут, и во что превратятся эти переглядки?       С точностью до восьмидесяти процентов, он точно пытается что-то со мной сделать. Сколько же на мне теперь смертельных проклятий висит? Так организаторам не придётся собирать массовку. Новое испытание — определить, какие порчи на Далецком, каждая третья — в подарок.       Но чёрт побери.       Сколько не шути, а его взгляд почти физически ощутим. Я путаюсь во всех этих сравнениях, приходящих ко мне в голову, это всё не по-настоящему, нет никакой силы у этого глупого червя. Ничего он не может.       Итак, судя по симптомам — повысилось давление, подступает мигрень, и совершенно беспричинно. Кофе? Нет, ни капли за день. Стресс? Возможно, но такой реакции на конверт ранее отмечено не было. Внезапно проявившиеся симптомы болезни? Слишком маловероятно.       Голова кружится.       Если он это заметит, это будет значить проигрыш. Совпадение или нет, но он будет считать себя победителем. Учитывая положение истинного и ложного — только от нашего мнения будет зависеть реальное положения вещей. Нельзя дать ему знать, нельзя. Надо держаться.       Татьяна уже не может сдержать смеха. Чёрт побери.       Это не может быть реальным. ***       Татьяна смеется и портит дубль, а я едва удерживаю победную улыбку. Его лицо бесстрастно, и только ходящий по горлу мячик адамова яблока выдает с головой — подействовало и никак иначе. По всем фронтам победа достанется мне.       Каждый присутствующий знает, чьи фотографии покоятся в конвертах. Каждый готов попрощаться с Майей, которой суждено сценарием отказаться от места в шестерке. Вопрос в ином: выскажется она до открытия черного конверта или после? Если крупный план самодовольной хари на глянцевой бумаге осветится на телеэкранах, не останется смысла продолжать негласную борьбу.       Он наверняка просчитал варианты и знает о своем шатком положении. Знал ли об истинной справедливости решения?       Теперь — знает. Сейчас в его ушах стоит нестерпимый звон, увы, не погребальный.       Изобразить волнение для ока камеры? Без проблем. От осознания собственного превосходства я переключаюсь на другую игру. Угольная злоба медленно отступает. ***       Эти удивительные незримые сражения, наполовину основанные на самовнушении.       Ничего не поделаешь — придётся перестраивать парадигму и зализывать раны. Обидно всё же — недооценить противника, причём на несуществующем поле.       Возможно, это был результат внушения со стороны, являющийся совокупностью преподносимого образа, внешнего стресса и гипноза. Возможно, противник действительно что-то шаманит, и я в полной заднице.       Чувство того, как легко меня унизили, расползается в груди горячим юрким ужом, и перекручивает кишки. Наверное, я покраснел — сволочь, доволен собой, как нашкодивший школьник.       Так и хочется стереть эту улыбку одним движением, и нет, не мысли. Кулаком бы приложить, чтобы знал — реальный мир его всё равно не отпустит. Как ты ни закапывайся в свои побрякушки, Платонов, тебе не спрятаться.       Люди, упорно верящие в свои иллюзии, раздражают, вызывают желание разрушить их рафинированное и глупое представление о сути бытия и вытащить, нагими и слепыми, на свет истины. Платонова хочется хорошенько повозить лицом по осколкам его галлюцинаций о собственной силе.       Что бы ты не придумал себе — я не оставлю за тобой последнего слова. ***       Такие, как Далецкий, почему-то уверены в том, что мир вокруг них сцеплен изученными и прослеживаемыми явлениями природы и продуктами человеческой организации, а они-то отдельно, они-то знают, как все устроено. И совершенно не учитывают возможности перекроить реальность на свой вкус. Не осознают простейшей истины: реальность — совокупность миллиардов чужих друг другу воображаемых миров и воплощенных иллюзий. Голые факты и никаких теорий, да еще смеют называть себя развитыми созданиями.       Вкус чужой ярости раззадоривает, настраивает на совершенно новый этап борьбы, когда вместо взглядов начинают скрещиваться словесные рапиры.       Так желаешь моего ухода, что не в состоянии молчать? Как поэтично. Вот только желания твоего хваленого разума, утратившего сцепку с верой, Вселенная почему-то не учитывает.       Твои эмоции — пряный экзотический коктейль, и я без стеснения поглощаю его, заражаюсь твоими низменными порывами. Боюсь, сегодня удержаться будет сложно. Четко отработанные удары, давление на голову, вид хватающегося за уплывающую гордость врага в талом сером снегу — все это знамения власти, которую я, без сомнения, захвачу. Место такому на выжженной земле, где разбросаны погнутые стальные орудия, в братских могилах среди беспорядочных куч раздувшихся тел с искаженными лицами. Возможно, так и случится. Ты же не уловил сигналы, правда? Пока тебе подобные даже не пытаются смыть корку приземленности с глаз, мы вами же пируем во времена грядущей чумы.       Съемочный процесс движется гладко и не оставляет времени на раздумья. Уже скоро.       Готовься к следующему раунду, заносчивый и ограниченный глупец. ***       Пестрый мех шуб и сладковатая тяжесть парфюма, рекурсивные слезные прощания и словно отдаленный гомон съемочной группы — не самые подходящие декорации для негласного шабаша, для импровизированного московского Салема, в котором нет места истреблению и гонениям, ну, хотя бы исходя из публичной политики проекта. И появление частично приобщенного к чудному миру Эридиана* с IT-кистенем в руке не слишком на руку без того напряженной атмосфере, зато бесценно для рейтингов. Бережно укрытый мрачным петербургским саваном охотник, сам давно запятнавший руки, продолжит свой издевательский поход к финалу, породит больше слухов и споров, чем существует ныне. Все это Никита понимал слишком ясно даже с учетом слегка опьяненного, затуманенного чужой энергетикой и, кажется, все-таки своими чувствами осознания реальности.       В разных аспектах они оба — симпатичная массовка без надежды на лавры и реки нектара полгода спустя. Все, безусловно, может измениться десяток раз. А может столкнуть лбами и пришить белыми нитками за рукава — старайтесь вместе, дополняйте друг друга и плодите фансервис. Но пока пустуют черные конверты, они продолжат сражаться с перспективой остаться чуть менее ни с чем, нежели другой.       Потому что это — единственно настоящее, живущее в пределах окружных дорог. Потому что без этого никак и никуда. Потому что естественнее противостояния энергии и информации вкупе с дополнением и неразрывным существованием только приготовление в привокзальных кафетериях беляшей из дворовых кошек.       Пальто ложится на плечи грузом новой промежуточной цели. Главное — добраться до "Восхода", а там видно будет. Когда искусство преобразований разума бессильно, в дело вступает сила, ведь так? И силе этой вовсе не обязательно быть физической, несмотря на навязчивое желания мять чужие скулы, как теплое дрожжевое тесто.       — Отойдем на пару минут, — на плечо ложится рука, и Платонова снова начинает слегка потряхивать. Нити ярости, ненависти и желания поглотить без остатка пронзают пространство, и странно, что никто не обращает и малейшего внимания. — Надо поговорить.       Он бросает недовольный взгляд вбок. Далецкий необычно насторожен — это написано на нем флюоресцентной краской, как в бессмысленном, зато полном действия голливудском кино. Никита дергает плечом в попытке сбросить чужую руку и шагает к выходу. И вроде бы все в порядке, только в планах за предплечье его не тянули, в темный коридор он не заходил и к стене в углу не приваливался.       Отлично, настоящее уже разделяется на фрагменты и не осознается до конца. Слишком большая концентрация ярости на квадратный метр вершит свой побочный эффект с точностью английского лорда. Впредь следует быть аккуратнее, но молодой маг не знает наверняка, быть ли этому впредь. И чего конкретно хочет Юлий в своем реванше за позор в Готическом зале — тоже. Запоздалые попытки освободиться не дают эффекта: Далецкий крепко держит за плечи и едва не жмется к нему.       — Тихо-тихо. Все в порядке. Просто ответь на пару вопросов, — тон его обманчиво спокоен. Заглядывает в лицо в странно заботливой манере: впору раскрыть объятия и сообщить импровизированному папаше, что монстр перебрался из подкроватья в комнату и теперь терроризирует лицом к лицу.       — Что ты жмешься, черт возьми? Отпусти — тогда отвечу, — попытка отвернуться выглядит слишком беззащитной, холод бетона мгновенно пропитывает щеку. Зато в таком положении равенство еще отчетливее выделяется среди прочих качеств, и как ни неприятно признавать, как ни хочется возвыситься над оппонентом, один на один ставить на кого-то одного — вариант глупый и проигрышный.       — Что ты делал в готическом зале? — на этой фразе Платонов перестает подставлять бледную шею и смотрит на Юлия — глаза в глаза, почти касаясь носами. Впору отпрянуть, но лондонский программист не шевелится, накрепко заземлен и искрится едва заметно чем-то незнакомым.       — Как маг ср-р-работал, — грубая подколка уносится эхом в темные углы, минуя Далецкого. Уголки губ приподнимаются — все, предел достигнут. Достаточно моргнуть вызывающе — набросится в первобытном порыве.       — Пойми уже, что все это фарс и глупости, — с насмешкой в голосе он все-таки перебарщивает и выдает без того просматриваемое сквозь чистое стекло плоти состояние. Но склоняется еще ближе и щекочет бородой линию нижней челюсти Никиты. И на ухо не говорит — мурлычет. — Колдуй хоть целые сутки, все равно случится так, как должно. Не тебе такие события менять. Вот нужный момент, осознает молодой маг. Или сейчас, или никогда.       — Лучше использовать для этих целей магию, чем драть старушку, — и, замахнувшись, насколько того позволяет крошечное пространство, направляет кулак в солнечное сплетение противника. Хватка на плечах ослабевает, Юлий задыхается на несколько мгновений, но неожиданно отвечает так, что Никита враз теряет преимущество и сползает по стене. В голове отчаянно звенит, зубы опасно треснули, а безнадежно разбитые губы онемели. И надежды на реванш уже нет: удар за ударом, будто сточенные клавиатурой пальцы на горле. И, кажется, из ниоткуда настигает чужая ярость, столь систематизированная и контролируемая, насколько это вообще возможно в отношении аспекта первозданной Тьмы, и хочется сдаться прямо сейчас, прервать желанный недавно процесс, чтобы не продолжать осознание собственной слабости и безоговорочного поражения. И вдохнуть больше, чем того позволяют.       Не предугадал, не ощутил, расслабился. А за тщеславие платят, увы, не жизнью.       Из последних сил Никита резко подается головой вперед и попадает по носу противника. Шквал ударов прерывается, Юлий шумно шмыгает и мнет губы, смазывая алые ручейки. А потом молниеносно приближается и касается ими чужого рта. Это не назвать поцелуем: клыки едва не рвут расквашенное окровавленное мясо, руки Никиты вибрируют в чужой хватке, а зрительный контакт издевательски поддерживается обоими в полумраке коридора. И за пеленой боли и гнева в зеркалах душ не видно ничего, кроме дыма войны и двух трупов на небольшой кучке таких же, проигравших свой бой задолго до нынешней кульминации.       — Ты охуел? — рычит Платонов и извивается изо всех сил. Далецкий уже откровенно прижимает молодого мага своим телом к стене, но не удерживает, а нетерпеливо трется и вгрызается в шею с покрасневшими следами. Мысль об убийстве пульсирует в кружащейся голове, и в боевом трансе Никита пропускает момент, когда одна рука освобождается, а лондонец начинает возиться с его ремнем. Доля секунды на осознание — и рука уже стискивает шею вконец обезумевшего, по всей видимости, оппонента. Хотя какой из этого европейского извращенца оппонент?!       — Да расслабься ты уже, принцесса, — смеется Юлий, даже задыхаясь невыносимо ржет и проникает рукой под белье. Никиту едва не выворачивает от осознания, кто смеет к нему прикасаться, и из груди вырывается протестующий всхлип, который мог бы ошибочно приняться за всхлип удовольствия, не будь это Юлий Миткевич-гребаный-Далецкий. Движения руки контрастно осторожны и легки, и от этого несоответствия кровь перестает концентрироваться на ранах. Если шанс сохранить остатки достоинства и был, то в момент, когда Платонов неосознанно подается вперед, он безвозвратно потерян.       Он закрывает глаза в тщетной попытке отдалиться от происходящего, оказаться где-нибудь далеко, например, в Сингапуре, но дурацкая повышенная чувствительность заменяет отвлеченные картины вспышками чистого кайфа. Потому что Далецкий, черт бы его побрал, умеет это делать, и в пылу еще не отшумевшей драки прикосновения осязаются слишком остро, проникают все еще неведомыми искорками слишком глубоко под кожу. Мышцы предательски слабеют, и вместо горла Никита держится уже за чужой бицепс, затянутый в множественные слои ткани. Он свободен от хватки — Юлий красноречиво обхватывает его поясницу, — но желания пройтись сапогами по бессознательному врагу в данный момент нет. Он сам — бессознательный и безвольный, продавший гордость за ничтожную горсть сомнительного удовольствия, и осознание этого факта ранит так сильно, что Платонов впервые за все время позволяет себе искренний, хоть и старательно заглушенный стон.       От прикосновения чужого члена к своему тело прошибает удивительным симбиозом отвращения, злости и похоти. Последней он так и не познал в полной мере и знать не желал — в чистом виде точно. Движения влажной от крови и пота ладони рассчитаны едва не до миллиметра, но не механические, четко знающие, куда, что и как, улавливающие мимолетные желания из разряда "чуть ниже". Может, он блефует и втайне от всех телепатит от скуки? Особой разницы нет, когда чужое тяжелое дыхание покоится на шее, а волны наркотического физиологического безумия сковывают пах с все меньшей и меньшей амплитудой.       Юлий снова прикусывает его губу, и весь мир окрашивается всеми оттенками красного. Никита уже не сдерживается и громко шипит, уткнувшись в сильное плечо, пока Далецкий мертвенной хваткой, до боли сжимает его бок и стонет громче и неестественнее положенного ситуации. Последние движения руки выжимают остаточные капли гнева, и молодого мага пробивает судорога от унижения.       — Все в порядке, мой хороший, — выдает Юлий шепотом и гладит разгоряченную кожу поясницы и низ живота. Никита готов поклясться, что и сейчас тот улыбается, даже не пытаясь заполнить чужую пустоту — а надо ли? На абсолютную ей никогда не походить, и Вселенная постарается заполнить ее если не былым, то принципиально иным дерьмом. И оба понимают это, как оказалось, слишком хорошо.       — Никита нашлас, Юля нашлас, — слышится совсем рядом добродушный голос с сильным акцентом. Мужчины синхронно поворачивают голову и встречаются взглядами со всеми своими соперниками по проекту. Майя ободряюще улыбается, Катерина тихонько матерится под нос, Джулия с раздосадованным лицом пытается взглядом закопать обоих, Арсений краснеет и упорно рассматривает пол. Татьяна заливисто и хрипло смеется, и создается ощущение, будто они никуда не уходили из Готического зала.       — Да блядь, — выдыхает Никита и опирается головой о стену. Юлий даже не пытается прикрыться и внутренне ликует.       Он знает наверняка, кто уйдет следующим.