Любовь - не более,чем слово: два слога, шесть букв... ...Головы людей - черные дыры. Не пробуй улететь - это чокнутый выбор... (с) Svyat - Черные дыры.
3.
Канда всегда трахается быстро. Он заводит руки Аллена за спину, стягивает до колен свои и его штаны, и входит на сухую, совершенно не заботясь о партнере. Аллен морщится, глотает слезы и горечь обиды, чувствует себя настолько паршиво, что изначально хочется блевать. Канда сжимает его бедра до синяков, вжимая худое тело в любую попавшуюся поверхность, будь то письменный стол или же бетонная стена. Аллен уже привык. Он глубоко дышит, обводит сухие губы языком, подается чуть вперед, меняя угол и откидывая голову назад. Подставляет шею своему хищнику, смиряясь с ролью беззащитной жертвы. Острый кадык выпирает, и Канда проводит по нему языком, чуть прикусывая, касается короткими прикосновениями шеи, поцелуями переходит к подбородку пока не добирается до тонких губ. В такие моменты Уолкер закрывает глаза. Реальность уходит на задний план, оставляя пространство для вымышленного мира: суженный к середине, он пульсирует огненной точкой, проникает в кровь сладким наркотиком; Аллен плавится, шипит от того, что острые зубы впиваются в шею, оставляя след-метку. Это дикий, животный, даже какой-то больной секс. Поначалу Уолкер сопротивляется, мычит в жесткий поцелуй, кусая губы Канды и выталкивая его язык из своего рта. Ему это не нравится. — Не надо, — всхлипывая от отчаяния, шепчет Уолкер. Его всего трясет, липкий пот мгновенно выступает на коже, отчего одежда становится неприятно колючей, и он шарит мокрыми руками по спине своего насильника в надежде, что тот одумается. Канда его не слушает. Он просто берет свое: как завоеватель невиданных миру земель, как полководец, ведущий свою непобедимую армию в последний решающий бой; загребает огромными лапами добычу в логово, пряча от посторонних глаз, словно боясь порчи. У Аллена асфиксия, он закатывает глаза и видит небо. Оно ярко-синее, с расползающимися в стороны, словно лужа, облаками: они смотрят на него, как он рвется на части от того, что происходит, и никак не могут этому помешать. Уолкер молит о пощаде, повторяя свое слепое не надо, но все без толку; у Канды другие приоритеты.*
1.
На чердаке в старом сундуке валяются четки. Деревянные, с облупившейся краской, с порванной, связанной в маленькие узелки нитью. Аллен держит их трясущимися руками и читает молитву, стоя на коленях; сегодня полнолуние, Адская ночь вступает в правление, и его сердце так сильно бьется, что вот-вот выпрыгнет — он готов поклясться — из груди. Причиняет резкую боль, расплывающуюся черной дырой внутри. Аллен знает, что Канда придет сегодня. Он приходит всегда в полнолуние, и сколько бы Уолкер не прятался и не запирал двери, тот всегда его находит. Бешеные псы идут по запаху. Хищник и добыча. Полная Луна смотрит на него сквозь занавешенные шторы, тянет к себе магнитом, выворачивая внутри спазмами сердце, заставляя захлебываться собственной кровью, выплевывать его как нечто мерзкое, горькое, инородное. Аллен хватается бледными скрюченными пальцами за ворот рубашки, стараясь вдохнуть больше кислорода, хрипит, молит, молит, действительно, отчаянно и сильно с крупными бриллиантами слез о пощаде; за окном надрывно воет зверь, и Уолкер вздрагивает, слыша, как скрипит входная дверь — он внутри. В ночь Красной Луны, в ночь Жатвы, демоны идут на свет душ. Аллен знает, что грешен, но не ведает за что. Это мешает ему сконцентрироваться, и страх от никчемных поисков причины вгрызается в сердце острыми клыками; безликий, липкий и холодный, как тряпичные куклы без лиц, не имеющий оболочки, он смотрит на него золотистыми глазами монстра, и Уолкеру совершенно не хочется верить в происходящее. Это неправда. Канда не такой — хочется верить. Шептать обескровленными губами, кусать их в кровь, стирать костяшки пальцев в ударах о бетонные стены подвала, куда заводит его желание жить, но продолжать смотреть, как зверь скребет по паркету лапами, подходя ближе. Слышать его дыхание — глаза закрываются, будто бы свинцовые веки, и Аллен глотает огромными порциями свой кислород; его потряхивает, ладони влажные от пота, и хочется только одного. — Не надо, — едва различимо. Но... ...бесполезно. Потому что утром Канда ничего не вспомнит - ни имени, ни поступков, ни своей сущности. Особенно пустых и едва различимых в глухих ударах собственного сердца слов мольбы.*
Старинные фолианты в библиотеках советуют использовать рябину. Сжечь молодое дерево, собрать пепел и осыпать вокруг дома в форме круга. Интернет то советует обратиться к психотерапевту, но Аллен и без того знает, что мозгоправ не скажет ничего нового - в жизни полный пиздец, и даже подорожник вряд ли поможет залечить все раны; потом советует запастись серебром, как гребанная сорока, но вряд ли дурацкие ложки столового серебра спасут его от неминуемого кошмара. Он закрывает все ссылки, пьет раз за разом пачки успокоительного, но, кажется, делает только хуже: паранойя заводит его в безлюдные улочки, запирает в платяном шкафу, и в собственных венах на тонких запястьях сквозь бледную кожу виднеется кровь. Она густая, почти черная, на вкус ужасно кислая, и, кажется, он выплевывает ее вместе с душой.*
2.
Это невыносимо. Ему хочется верить, что он нормален, что он здоров, но зверь в подвале собственного дома искажает его понятие о нормальности. Аллен признает, что это правда. Сложная, горькая, бездонная, засасывающая словно черная дыра планету, и в полном вакууме, быть может, найдется панацея для его недуга. Ликантропия, как старая кошмарная сказка, или шизофрения, как страшный сон, долгий, выматывающий, душный. Пока Уолкер выбирает первое. Так легче принять действительность. Только вот монстра не удержать подобными средствами защиты. Он сорвется с цепи, загрызет, и в церкви через улицу завтра, возможно, ему закажут панихиду. Аллен умирать не хочет. Жизнь со всеми ее разноцветными красками влечет его за собой, и это похоже на перетягивание каната: с одной стороны держит цепким взглядом золотая радужка, с другой - тонкая нить рассудка и свежего воздуха, как глоток родниковой воды - немного холодная, свежая, и не напиться ей. И это больше похоже на болезнь. Только вот вылечить Канду невозможно. От этого недуга нет лекарства; он растекается по венам расплавленным серебром, поражая всю звериную суть и убивая. И сколько бы Уолкер не принес в дом рябины, чудовище снаружи раздерет временную клетку в клочья. - Не надо, - бескровными губами шепча, прижимая к груди старые четки отца, когда зверь вновь приходит в дом. Набожный человек не понимает, что монстру плевать: он сожрет добычу с потрохами, облизываясь и утробно рыча.*
0.
После Аллен лежит распластанный на собственной постели, парализованный; от ужаса шевелятся волосы на затылке, и клеймо-укус на шее, как метка раба. Он глубоко дышит, грудная клетка болит. Ее распирает на части, словно переломали все ребра, и они торчат наружу. Где-то возле кровати старые четки отца блестят серебром в лунном свете. Уолкер закрывает глаза и шумно выдыхает - зверь просыпается, щурясь недоверчивым грозовым небом в глазах. Аллену хочется вышибить ему и заодно себе мозги старым револьвером, что лежит под кроватью. Он знает, что патроны лежат в нижнем ящике стола в прихожей, но добраться до них практически нереально - сущность монстра с невыносимыми золотыми глазами уже спит, но спит чутко. И это скорее всего будет похоже на бойню, и он уже предвкушает, как оглушительный выстрел разорвет мир на крохотные пазлы, собрать которые потом можно будет в любом порядке - он волен играть роль кукловода. Внутри становится горько от вставшей перед глазами картины, но эта горечь на губах слаще самого сладкого сиропа из детства, и азарт уже кипит в крови. Это разъедает изнутри, как реагент, обнажает кости, и Аллен готов прыгнуть в пропасть. И только тихое не надо заставляет его опустить револьвер.