Узри меня!

Не красота решает, кого нам любить. Любовь решает, кого нам считать красивым.

      Облака пыли, клубящиеся за фурой, окрашивались в такой же персиково-розовый, как и небесные — в лучах солнца, оставляющего этот безумный день.       — Ну так… где эти ваши… Зелёные Земли? — удерживая аварийно состряпанный руль локтем, Рокотански перематывал руку, повреждённую при потере руля настоящего.       — На востоке, ещё всю ночь ехать, — складывала Фуриоса инструменты, игнорируя недовольно-усталое хмыканье в ответ.       — Нам понадобится оружие: разбери все патроны и заряди пушки, — Тост скользила измученным взглядом по несущимся мимо барханам, как будто не слыша обращённого к ней.       — Спущусь вниз, кое-что подлатаю, — ремонтная сумка Императора уже была накинута на плечо, когда Макс бросил вдогонку: — Нужно следить за хвостом.       — Я пойду, — притихшая Кейпабл вдруг оживилась.       — Нет! — не терпел возражений командный тон. — Вы должны быть вместе.       Однако та не ждала позволения — переложив заплаканную, засыпающую Чидо со своего плеча на сиденье, уже накидывала хлястик бинокля на запястье, вылезала из вырванной двери: — Я справлюсь.       Ступала Кейпабл короткими шагами, щурясь от ветра с песком, стараясь не отвлекаться на карабкающуюся по левому борту Фуриосу, чтобы не закружилась голова. Дошла до смотровой кабины, перешагнула лавку, что резала полуистлевший кузов пополам, приникла к оптике — погоня не близко. И глаза наполнились слезами раньше, чем отняла бинокль: собственно, ради этого пост и был выпрошен.       Скорбь по погибшей Ангхарад в разы невыносимее рядом с рыдающими подругами. Это нужно было сделать одной: пережить, выплакать, а после взять себя в руки и мчать по дороге ярости дальше, что есть мочи, иначе не выжить. Слёзы уже сжимали горло, уже слышны были придавленные всхлипы.       Но не её!..       Обернувшись, она настолько не могла поверить глазам, заметив Накса — того самого камикадзе, которого лично помогла спровадить в песчаную дюну на полном ходу — что не сразу и поняла, где именно он скрючился под обитым желтелой клеёнкой сиденьем.       Его появление так поразило, что очевидная мысль заорать, насколько хватит мочи, оповестив о лазутчике, пришла уже после удивлённого возгласа: — А ты что здесь делаешь?!.       Изуродованное тело сотрясалось в тихой истерике: — Он видел… Он всё видел!.. Я допустил, чтобы Его жена погибла!..       И сразу же, скривив горестную рожу, стал биться головой. Это тошнотворно шокировало, и Кейпабл, вопреки предосторожности, придержала бритый череп: — Перестань, не надо! Тише, тише, тише…       Боец действительно затих, уткнувшись в грязную руку, с которой струилась знакомая цепь.       — Хватит… — продолжая шёпот, она испытывала какое-то странное чувство стыда, помимо знакомого ей сострадания — ничего такого раньше наблюдать не доводилось.       Тут он приподнялся под рукой и зыркнул мокрыми глазами. Прикрыв поспешно голое плечо, она огляделась в поиске путей к отступлению. Вот надо ж было его тронуть!..       Но тот не думал нападать, а лишь убедившись, что его слушают, горячечно, с запинками затараторил: — Т-трижды врата открывались передо мной.       — Какие врата? — мимолётно окинула его: ранен, бредит?       — Меня ждали в Вальхалле. Я был избранным. Я должен был уйти к несмертным, вкусить чибургер вместе с героями, — голос дрожал, его всего трясло от противоречивых, зашкаливающих эмоций: подобострастие сменялось благодарной гордостью, спотыкалось о жгучую обиду.       А, вот оно что, знакомая пропаганда… Но его страдания, на первый взгляд пустые и наивные, вдруг оказались так созвучны её собственным, что поддалась порыву — прилегла напротив, смахнув упавший между ними локон: — Может, судьба сберегла тебя для чего-то большего.       — Я думал, что рождён для подвига… А меня — сделали загонщиком… И даже Ларри и Барри перестали жрать мою трахею… — ему явно хотелось выговориться.       — Кто такие Ларри и Барри? — что ж, разговор и вправду отвлекал от горя.       — Мои чуваки: Ларри и Барри, — заговорщически зашептал он, оживившись, и ткнул поочерёдно в два бугорка у основания шеи. И Кейпабл улыбнулась чуть заметно, рассмотрев в слабеющем вечернем свете нарисованные на них рожицы.       — Не они, так ночные лихорадки меня доконают, — уныние вернулось, но слушала она уже вполуха, раздумывая в этот момент: насколько ж он ещё ребёнок! Несчастный, изувеченный внутренне больше, чем внешне.       Увлёкшись, Кейпабл простёрла руку, не обратив внимания, как опасливо сверкнули синевой глаза, сейчас казавшиеся ярче. Коснулась этих жутких шрамов — что за кощунство вырезать их, на месте рта изображая оскал смерти.       Он сжался весь непонимающе, сглотнул и замер.       Какие жёсткие. Как странно, что сейчас они не выглядели отвратительными. И даже наоборот, и в этом даже что-то было — в их рельефе, с остатками серебряного спрея, с полузасохшими следами слёз.       Взгляд Накса был как будто у собаки, которой перепала капля ласки, впервые за всю бездомную жизнь.       Уже почти подумала, что он ведь чем-то мил в своей безобразности, как вдруг он дёрнулся, толкнулся рукой в днище, вскочил, забыв, как низко нависает остов рамы. И пока мешкал, стукнувшись спиной, она успела отпрянуть в дальний угол, оторопело наблюдая, как скоро он выползает, покидает своё укрытие. Оказавшееся засадой укрытие.       За несколько секунд этой возни Кейпабл, обругав себя, живо представила, как легко он её оглушит или скрутит, как пройдёт по цистерне, оставшись незамеченным Фуриосой, как ворвётся в кабину, где сейчас мало у кого есть силы для сопротивления. Да хоть бы вышвырнет её одну на пыльную, песчаную дорогу и прыгнет следом сторожить свою добычу, пока не сложит руки символом мотора, завидев вдалеке армаду Джо.       Джо!       Даже всплывшее в памяти, не произнесённое вслух, его имя вздымало в ней ужас. Она не знала, какое чудо до сих пор уберегло её от самоубийства, ведь думала об этом втайне от остальных каждый месяц, каждый раз после своей очереди.       В обязанности мисс Гидди входили календарные расчёты, определявшие наиболее подходящие для каждой жены дни. Конечно, она помогала, чем могла, стараясь незаметно сдвинуть даты, но всё равно это не было надёжным спасением — время от времени Джо побеждал.       Чаще всего Кейпабл везло, а может, это действовали ухищрения, вроде прыжков и тяжестей, не дающие их плодам закрепиться. Иногда случалось добиться выкидыша позже, и если это проходило, оставшись незамеченным врачом, от приплода тихо избавлялись и попытка не засчитывалась. Так им удавалось держаться дольше.       Если же ничего не выходило, беременность становилась очевидна, сердцебиение прослушивалось — с тех пор уже ничего нельзя было сделать безнаказанно, не поплатившись за порчу собственности Несмертного. Только рожать, крепясь душой взять на руки уродца, ставшего родным за эти месяцы, унаследованные мутации которого едва совместимы с жизнью.       Очнувшись от гнетущих мыслей, она только теперь заметила, что Накс сидит напротив, вжавшись в давно заваренную дверь, обвитую драной ветошью. Наверняка её взгляд был тревожен, но он таращился ещё более дико. Затем ощупал губы. И посмотрел на пальцы, непонятно что ожидая там увидеть.       Кэйпабл не знала, чего опасаться; сидела, подобрав ноги, стараясь не шевелиться — этого психа лучше не провоцировать. Пока он снова затих, мысли помчались дальше: что, если у него другие цели? Тогда он завершит убийством, иначе самого его ждёт смерть, за то, что посмел осквернить вещь хозяина.       Вещь!.. Она случайно назвала себя вещью и поняла, каким привычным, подсознательным стал этот статус, выданный Несмертным! От этого так гадко стало на душе, так безысходно. Такая пустошь, пустошь, некуда бежать!..       В глазах у Накса что-то коротнуло: какая-то искра опять, как в свечах зажигания. Он резко кинулся вперёд, ударившись прям перед ней коленями. Кейпабл вскрикнула, но машинально — уже, по сути, было всё равно.       И этот вскрик его остановил: поспешно плюхнувшись, звякнув инструментом в задних карманах, Накс чуть склонил сутуло голову и выставил вперёд ладони — мол, не трону.       Время потекло густым мазутом, секунды изматывающе длились. Он был слишком близко, лишая возможности опять отвлечься размышлением, и приходилось просто выжидать. И, видимо, сочтя момент спокойным, он медленно, невообразимо медленно стал тянулся к её руке.       Совсем недавно Кейпабл могла сказать, что нет ничего хуже его непредсказуемых выпадов: внезапных, спонтанных, на которые не успеваешь реагировать, да и не знаешь, как. Теперь же эта неспешность оспаривала всё, что угодно своей маниакальностью. Ещё страшнее было оттого, что он не сводил с неё взгляда, хоть тот и был вполне вменяем — прямой, открытый, из-под выгнутых просительно бровей.       Вот, захватил ладонь и поволок обратным ходом в том же невыносимом темпе, притягивая к своему лицу. Вот, взялся и второй рукой на полпути, держа так странно, будто руль — легко, но крепко стиснул, так уверено, привычно. Вот, дотянул её до рта, и Кейпабл заметно растерялась. А он провёл подушечками пальцев по губам, обнажая неровно торчащие, как копья гантрака, зубы. Рубцы на этот раз казались мягче.       И только тогда взгляд его дрогнул, помутнел, утратил фокус, он уронил в её ладонь лицо. И она вспыхнула, почувствовав, какой разряд прошёл по телу от влаги его горячего выдоха - всё замыкая, выжигая страх.       Чуть позже он хотел что-то сказать. Он не находил слов — ни правильных, ни нужных; вообще никаких. Он пытался буквально ртом поймать их из воздуха. Он озирался в поисках, будто их можно было нащупать под рукой, как привычно разбросанные вокруг запчасти разобранного механизма. Почти отчаявшись в своих попытках, Накс потупился, сламываясь неудачей.       Но тут его привычно встрепенуло: он стрельнул взором — быстро, метко, словно гарпуном. Рывком поднял так и не отпущенную её руку, прижал к иссеченной груди. Почти до боли, рьяно — чувствуй, чувствуй!.. А там — ну точно двигатель восьми цилиндров! Вибрировал, едва не закипая. И зацепившись взглядом, как спасительной лебёдкой, он застыл в последней надежде на понимание.       Как это было не понять! Кейпабл едва шелохнулась под его настойчивым нажимом, и тут же он ослабил хватку, готовый отпустить; и по лицу его успела мелькнуть тень. Она же развернула лишь ладонь, уверенно переплетаясь с его пальцами.       Накс засиял. Накс обомлел. И испугался, оробел, и отвернулся. И вдруг так просто, в нехарактерной манере, не быстро и не медленно, а совсем обычно — приблизился и неуклюже ткнулся приоткрытым ртом, куда-то меж губами и щекой. И так же тихо отстранился.       Сердце успело отмерить несколько гулких ударов, пока до неё дошло. Поглощённая своими проблемами, она мало интересовалась жизнью Цитадели за пределами гарема. И лишь теперь, сопоставляя в кучу всю их скудную на возможности картину мира, она убедилась, сколь маловероятен опыт для такого, как он.       Это не просто умилило. Куда важнее было, что его неискушённость позволяла осознавать себя в безопасности. И управлять ситуацией — сполна, самой, за двоих. Ей выпал шанс перехватить руль. Она знает дорогу. И она поведёт.       Кейпабл обвила напряжённую шею, смутилась, что он цепенело следит за её приближением. И притронулась тем обыденным движением, которым любила собирать росу с сочных листьев тепличных растений. Наверное потому, что сияющие хромом шрамы напоминали капли. И соль, и пыль, и горечь.       Воздушные потоки засвистели, охлаждая — Накс, наконец прикрыв глаза, втянул полные лёгкие. Стремительно, как карбюратор, чьи заслонки повернули после пыльной бури. И, затаив дыхание, он отворялся навстречу с каждым новым её глотком.       А стоило прокрасться дальше — весь запасённый кислород его сорвался. Нет, не стоном. Он заскулил!.. Так тонко, жалобно, словно от острой боли.       Как сжалось её сердце этим звуком!.. Как защемилось открытием, что существо мужского пола… хуже, воин!.. настолько чувственно способен откликаться на её прикосновения, так откровенно признавать её воздействие, так прямо, нескрываемо сдаваться! Как захотелось вжаться, впиться, вцепиться в него, не отпускать никогда!..       Ошалев окончательно, не отрываясь, Кейпабл клонила его к неровному полу, придерживая бережно до самого брезента. Отдалилась — оглядывая, оценивая, любуясь, как трофеем, пока переносила ногу над десятками его ремней, и тут же вновь вернулась.       …Целовать, одержимо целовать, будто найдя дорогое, давно потерянное; короткими, сухими, жадно; щёки, веки, скулы…       И заметила, что это ровно так же неумело, как его попытка. Что сама вдруг не находит ничего лучше; не знает, что со всем этим, так неожиданно свалившимся, делать.       …Сгрести ладони в охапку, впечатываться — в мазут их паутинных линий, в песок на пальцах, в сбитые костяшки…       И поняла, что первые чувства к нему всполохнули, ещё когда держала эти самые запястья, стараясь погасить борьбу в барханах; когда вязала цепью их в кабине.       …Запомнить терпкими от глиняных остатков — пульс в локте, плечи, ссадины за ухом — моё, моё!..       Молодое тело реагировало остро, вздрагивая, обжигаясь её касаниями. Накс метался, под ней, беспомощно шаря вокруг себя, гремя звеньями, ёрзал дрожащими ногами и упирался во что-то за её спиной. Захлёбывался, хватая хрипло воздух, но тут же прерывисто его теряя, не успев насытиться вдохом.       И клеймя уже рёбра, она с улыбкой отметила, как трепещет его кисть, запутавшись в рыжей косе, словно птица в силке — зацепился железной манжетой. И отчаявшись освободиться так, чтобы не дёрнуть, ещё глубже зарылся тонкими пальцами, достигая затылка, вызывая тёплую волну вдоль позвоночника.       Перенеся свой вес на выпрямленные руки, Кейпабл усмиряюще прижала ему плечи. Она хотела бы опускаться ещё медленнее: подольше изумляясь разлетающимся по его лицу, точно осколки взрыва, эмоциям; запоминая каждый оттенок мимики. Но делать это ещё неторопливее казалось уже издевательством. Голова шла кругом от беспокойно и сладко вертящегося видения: она предчувствовала, знала, прямо чётко представляла себе, как громко он закричит вскоре, рискуя их выдать; и мысль о предотвращении этого вязла, никак не додумываясь.       Самой контролировать ритм было захватывающе, как и впервые за нескончаемые годы сбежать из Цитадели. В который раз некстати всплыл в сравнении Джо, велевший просто стоять смирно, не терпящий никаких лишних движений, методично, механично, монотонно пытавшийся добиться зачатия. Она поскорее отмахнулась от кошмара, пока отвращение не успело искривить рот.       Накс снова выглядел жутко — не потому, что сумерки вычертили следы устрашающего раскраса, углубили шрамы, сделали настолько тёмными глаза, что границы огромных зрачков уже не различить. Было заметно, как новое ощущение вызывало в нём панический ужас, будто это его тело неспешно пронзали, будто пронзали зазубренным клинком. По мере того, как Кейпабл набирала скорость, это становилось всё отчётливее, постепенно сменяясь какой-то лихорадочной фанатичностью.       Доезжая до финиша, вскинув подбородок, с горящим взглядом он шевелил губами, пытаясь выговорить короткую фразу. Он указал на Кейпабл, и та перехватила жест, заскользив по пальцу, руке своей взмокшей щекой.       Она всё поняла, она прочла. Зачарованная смыслом этих слов, забыла даже опасения крика, но Накс только громко всхлипнул, зажмуриваясь, скручиваясь в незнакомой телу судороге, врываясь в свою личную Вальхаллу.       Пытаясь отдышаться за все минувшие минуты, широко раскрыв глаза на первые звёзды, очумело улыбаясь, он шептал в её локоны обрывками:       — Я жив…       — Я мёртв…       — Я снова…       — Жив!..