Утопленница

Не могу сказать, что в тот день стояла какая-то особенная жара, совсем нет. Наши городские погодные пегасы вполне профессиональны и смогли устроить весьма комфортную летнюю погоду. Хотя сильной жары и не было, на самом большом пляже города было многопонно, ведь этот субботний день, пожалуй, первый по-настоящему тёплый выходной в наших краях в этом году. Лето длилось уже полмесяца, но доставить с юга тёплые воздушные массы у погодников всё никак почему-то не получалось. Сам я единорог и в этих пегасьих делах почти не разбираюсь, так что не ждите от меня более подробных объяснений. Как бы то ни было, относительно жаркое лето наконец было здесь, и все любители водных процедур и солнечных ванн поспешили на пляж. Вода в озере, правда, прогрелась ещё плохо, но это, похоже, никого не волновало. Пони просто старались находиться в воде поменьше, чтобы не переохладиться и избежать судорог. Некоторые вообще не купались, а лишь грелись на солнышке. Я не знаю точно, зачем я пришёл тогда на пляж, купаться я не собирался, да и плавать я, к своему стыду, совсем не умею. Думаю, просто устал от дома, от офиса, где мне приходилось проводить свои будни. Иногда мне кажется, что в тот день у меня было какое-то особенное волнующее предчувствие, заставившее меня прийти на берег озера, но на самом деле мне просто захотелось прогуляться, а предчувствие я наверняка вообразил и приписал себе уже впоследствии. Я шёл по пляжу, усеянному отдыхающими пони. Кто-то читал книги, кто-то дремал, некоторые пони собрались кучками и разговаривали, другие играли с мячом, повсюду бегали вывозившиеся в песке жеребята, на которых покрикивали их матери. Я аккуратно обходил задремавших под лучами ласкового солнышка пляжников, стараясь не наступить им на копыта. Совершая этот путь, я, кажется, засмотрелся на двух или трёх спящих кобылок, которые показались мне особенно хорошенькими, но эти воспоминания у меня по понятным причинам почти не отложились в голове, будучи вытесненными последующими событиями. Ничто не предвещало ничего интересного, это был самый обычный летний день, поэтому я был абсолютно не готов увидеть то, что увидел. Я был настолько не готов, что даже сначала не понял, что именно я вижу! На пляжном песке, прямо среди отдыхающих пони, лежал какой-то предмет, накрытый зелёным покрывалом. Мой взгляд скользнул по нему, даже не зацепившись, я принял это за кучку одежды или что-то в этом роде. Лишь подойдя поближе, я понял, в чём тут дело. Из-под покрывала слегка высовывалась пара нежно-жёлтых, немного выпачканных в песке копыт. Я сразу смекнул, что вряд ли кто-нибудь будет отдыхать на пляже таким образом — неподвижно лёжа на песке, укрывшись с головой покрывалом и подставив солнцу лишь одни задние копыта. Значит, это был труп неудачливого купальщика, утонувшего в озере и теперь вытащенного на берег. От одной мысли о трупе я сразу возбудился. Я присел на песок неподалёку и обернул вокруг себя принесённую с собой накидку, чтобы скрыть восставшее между бёдер мужество. У меня возникло желание убедиться, что передо мной действительно труп, и я начал осматриваться вокруг. Всё было спокойно, буквально в нескольких метрах от накрытого зелёной тканью предмета нежились на солнышке пони, они были совершенно спокойны и не обращали внимания на такое необычное соседство. Лишь одна кобыла одёрнула своего жеребёнка, который подошёл слишком близко к неподвижному телу. — Не подходи туда! — крикнула кобыла, отчитывая малыша. — Не видишь, пони отдыхает! «Да уж, отдыхает», — подумал я, про себя усмехнувшись. Хотя я был почти уверен, что это труп утопленника, у меня всё же оставались некоторые сомнения. Может быть, это спит пьяный пони, которого заботливо накрыли покрывалом, чтобы не обгорел на солнце? Я даже не знал, какого этот пони пола и возраста, всё, что мне было известно, — это жёлтый цвет шёрстки. Приглядевшись к накрытому телу получше, я увидел кроме задних копыт ещё и маленький кусочек хвоста, он был каштанового цвета. Меня охватило желание немедленно вскочить, сорвать с пони покрывало и узнать всё остальное. Сдержать этот порыв было весьма непросто. Я всё же поднялся на копыта и, приняв по возможности невозмутимый вид, обошёл вокруг тела. Оно было небольшим, и я предположил, что это кобыла или жеребец-подросток. Меня смущало то, что возле предполагаемого трупа не было ни рыдающих родственников, ни друзей, ни хотя бы каких-нибудь неравнодушных зевак. — Эй, приятель, что случилось? — спросил я у околачивающегося рядом с этим местом молодого жеребца и указал копытом на лежащее на песке тело. — Кобылка молодая утонула, — ответил он, опустив взгляд. — Один парень нырял с маской и случайно на неё наткнулся. Вытащили, попытались откачать, но… Полицию вот ждём, часа полтора уже… «Молодая кобылка!» — сердце у меня в груди подпрыгнуло от волнения. Я постарался не выдать своего внутреннего состояния лицом, но не могу судить, насколько это тогда получилось. — Она что, была одна на пляже? — спросил я, деловито озираясь. — Ни друзей, ни родственников не видно. — Видимо, одна, — пожал плечами молодой жеребец. — Как тонула, тоже никто не видел. Я говорю, уже на тело наткнулись. Я обошёл вокруг несчастной ещё раз и вернулся на своё место. Усевшись и понадёжней обернув накидку вокруг талии, я начал потихоньку ласкать себя, медленно проводя по вставшему, как кол, члену копытом и стараясь, чтобы окружающие этого не заметили. Честно говоря, в какой-то момент мне уже стало как-то наплевать на других пони, которые могли увидеть, чем я занимаюсь. Если их не беспокоит лежащий посреди пляжа труп, то и вид мастурбирующего жеребца они тоже как-нибудь переживут. Используя силу воображения, я представлял себе то, что осталось под покрывалом, представлял мёртвое лицо утопленницы, её тело… В это время на пляж пришла тучная кобыла и, не обратив внимания на погибшую пони, расположилась совсем рядом с ней, едва не задевая своим телом скрывающую труп зелёную ткань. Это отвлекло меня от моего занятия, я даже испытал что-то вроде ревности. — Мисс, — сказал тучной кобыле какой-то усатый жеребец, сидевший на надувном матрасе неподалёку, — вы бы… это… — он откашлялся в копыто. — Что? — не поняла та. — Здесь, вообще-то, мёртвая пони лежит, — произнёс жеребец с некоторым как бы смущением, указывая на накрытое зелёным покрывалом тело. — Да? — удивилась кобыла, рассеянно глядя на труп. — И что вы хотите от меня? — Ну… вы бы где-нибудь подальше расположились, а то… — неуверенно произнёс усатый. — А откуда я могла знать, что здесь такое? — с вызовом спросила тучная пони. — Я думала, она просто греется на солнце. — Ну да, накрывшись покрывалом. — Я думала, это чтобы не обгореть. Мне показалось, она спит. — Накрывшись с головой? — Это чтобы голову не напекло! Немного поворчав, кобыла всё же отодвинулась от трупа, перебравшись с вещами на другое место, но далеко она не ушла и всё равно была ближе всех к мёртвому телу. Присутствие утопленницы её, похоже, ничуть не волновало, как, впрочем, и остальных отдыхающих. Я твёрдо решил дождаться полиции. Они наверняка будут осматривать тело и наконец уберут это проклятое зелёное покрывало, которое я уже откровенно ненавидел, ведь оно скрывало от меня почти всю волнующую красоту усопшей. Ох уж эти пони, накрыли труп тряпкой и перестали его замечать, будто ничего тут и нет. Но что это? Неужели ещё не все заражены этим равнодушием? К мёртвой подошла жёлтая пегаска, причём она не искала свободного места для своего крупа, а явно была заинтересована тем, что случилось. Она огляделась и что-то тихонько спросила у молодого жеребца, который всё ещё слонялся поблизости. Получив ответ, она удивлённо распахнула свои зелёные глаза. Её взгляд переходил с трупа на беззаботно отдыхающих вокруг него пони и обратно на зелёную ткань. Кажется, я разглядел в её глазах боль, чужая трагедия и откровенное равнодушие окружающих, должно быть, больно ранили пегаску. Я отметил про себя, что цвет её шёрстки почти такого же нежно-жёлтого цвета, что и высовывающиеся из-под покрывала задние копытца. Мне стало интересно, к какой расе принадлежит погибшая. Может быть, она тоже пегас, как и эта жёлтенькая? Могут ли пегасы вообще утонуть? У них же как-никак есть пара дополнительных конечностей, чтобы грести… Пегаска тем временем нервно топталась на месте. Но внезапно она двинулась вперёд, приняв какое-то решение. Она подошла к трупу и, решительно откинув в сторону зелёную ткань, склонилась над телом. Я, естественно, немедленно вскочил и тоже ринулся туда. Пегаска пыталась нащупать у утонувшей пульс на сонной артерии. — Она уже давно… — сказал молодой жеребец, тоже подошедший посмотреть на мёртвое тело. — Её пытались, но… Ждём полицию теперь вот. Пегаска печально кивнула и, к моему разочарованию, вернула ненавистное зелёное покрывало на место. Но я всё же успел разглядеть покойную. Это была молодая земная кобылка, весьма и весьма симпатичная. Я даже успел рассмотреть её метку — на бедре поняши красовался воздушный змей красного цвета. Шёрстка пони была бледно-жёлтая, грива и хвост — каштановые, но это я уже знал. Она лежала на боку, согнув передние ноги и вытянув задние, и эта поза, и её влажные, спутанные хвост и грива, и чуть запачканная в песке шёрстка — всё это показалось мне невероятно милым и волнующим. Думаю, она бы мне понравилась, даже если бы была жива. Надо ли говорить, что моё желание многократно усилилось? Но тем сильнее было разочарование, когда вся красота вновь оказалась скрыта под этой проклятой зелёной тряпкой. Я ощущал величайшую несправедливость, ведь этой красоте осталось жить совсем недолго, зачем же её так усиленно прячут? Сначала её накрыли этим несносным покрывалом, потом завернут в мешок и унесут на носилках в холодный одинокий морг, а после похоронят в закрытом гробу, где всё будет безвозвратно уничтожено тлением. Пони настолько сильно не хотят видеть смерть, что во время похорон часто даже не открывают гроб для прощания! При этом они лицемерно говорят что-нибудь вроде: «Давайте запомним её такой, какой она была при жизни». Но разве дело только в этом? Они просто не хотят видеть вещи, которые напоминают об их собственной смертности, они бегут от смерти, изгоняют смерть из своей жизни, надеясь обмануть самих себя. Уж не считают ли они себя в своём ослеплении бессмертными аликорнами? Моё возбуждение настойчиво требовало выхода, но здесь, при всех, я не мог даже нормально помастурбировать. Чтобы хоть как-то отвлечься от зова мёртвой плоти, я посмотрел на живую жёлтую пегаску, в глазах которой стояли слёзы. Я почувствовал к ней симпатию и подумал, что она очень добрая и всё принимает близко к сердцу. Даже слишком близко. Из всех пони на пляже она, пожалуй, была единственной, кто отнёсся к умершей, как подобает. Все остальные были откровенно равнодушны, а я хоть и не был равнодушен, но мой интерес к утопленнице был совсем другого свойства. И лишь жёлтая пегаска проявила к чужой смерти должное уважение и сочувствие, что сразу подняло эту пони в моих глазах. Кроме того, у меня было чувство, что я её откуда-то знаю. — Вы Флаттершай! — внезапно вырвалось у меня. Она вздрогнула и посмотрела в мою сторону влажными от слёз зелёными глазами. — Вы Элемент Доброты, — добавил я с неуместной нервной улыбкой. — Я читал о вас в газетах. Я видел там ваши фотографии, они чёрно-белые, но ваша метка и причёска… Я не мог ошибиться. Она просто стояла и молча смотрела на меня полными печали глазами, а я болтал, как идиот. Разве что автограф не попросил. — Какими судьбами вы попали в наш скромный город? — спросил я, уже не надеясь на ответ. — Я… я с подругой приехала на конференцию защитников животных, — пролепетала она, опустив взгляд. — Оу, что здесь такое? — спросила подошедшая к нам зелёная, цвета ненавистного мне покрывала, земнопони. — Тризи, — прошептала Флаттершай, всхлипывая, — тут пони… Она утонула… Лежит… Совсем мёртвая… Жёлтая пегаска была готова разрыдаться в голос, и зелёная кобыла, кажется, обняла её. Но мне в этот момент было не до них. Сами слова «утонула», «лежит» и «мёртвая» обладали для меня какой-то особенной возбуждающей силой, и моё желание снова усилилось, когда жёлтая пегаска произнесла эти слова своим нежным голоском. — Пойдём, — произнесла земнопони. — Мы ей не поможем. Не будем засорять наши чакры некротической энергией. «Какой интересный способ сказать, что тебе не нравится находиться рядом с трупом», — подумал я, глядя вслед уходящим кобылам. Я снова сел ждать полицию. Время шло, постепенно менялся состав отдыхающих на пляже, даже молодой жеребец больше не околачивался поблизости, но утопленница всё так же лежала на песке, укрытая этим гадким зелёным покрывалом и никому не нужная. Никому, кроме меня. Я думал о том, что полицейские наверняка закончат осмотр тела слишком быстро и я не успею в полной мере насладиться видом покойной. Более того, они могли и вовсе оттеснить меня в сторону, как нежелательного зеваку. Я сжимал зубы, мне была нужна эта кобылка. В отчаянии я представлял, как нахожу её труп на пустынном пляже и, пока никто не видит, отношу его домой, а там… Я понял, что хочу не просто смотреть на неё, но и обладать ею. Мне нужен был план. Конечно, можно было дождаться, пока её похоронят, и ночью разрыть могилу, но этот вариант был не для меня. Во-первых, я не люблю копать, а во-вторых, я немного знаком с нашим кладбищенским сторожем, и он, поверьте, настоящий верзила. Но самое главное — в этом случае кобылка попала бы ко мне уже выпотрошенная патологоанатомами, чего я допустить никак не мог. Возможно, кому-то нравятся повреждённые или даже подгнившие трупы, но я не из числа таких пони, ведь я воспринимаю смерть как сон, а какой может быть сон с распоротым и наспех зашитым брюхом? Немного подумав, я поднялся на копыта. С пляжа я уходил неспешно и по возможности незаметно, но оказавшись вне поля зрения многочисленных отдыхающих, со всех ног припустил домой. Я жил один, дом был моей суверенной территорией, где никто не мог мне помешать. Стоит только лишь доставить мёртвую кобылку туда… Но пока было не время думать об этом, чтобы мечта стала явью, нужно было действовать и действовать быстро. Подобно урагану я ворвался в собственное жилище и сразу подбежал к шкафу, из которого извлёк лёгкий плащ, фуражку, а также накладные усы и бороду из секретного отделения. Эти меняющие внешность вещи я как-то раз купил в магазинчике приколов, сам не знаю для чего. До этого дня я не использовал их ни разу, но теперь был неистово благодарен судьбе за то, что они у меня были. Наскоро загримировавшись перед зеркалом в ванной и надев плащ, чтобы скрыть кьютимарку, я покинул дом и побежал обратно на пляж. Только бы успеть раньше полиции! Когда я вбежал на территорию пляжа, у меня был откровенно безумный вид, мне даже не понадобились мои актёрские способности, ведь внутри меня и вправду закипала целая буря чувств. Я побежал к тому месту, где лежала моя убитая озером любовь, трясясь от мысли, что труп уже убрали или на место прибыли полицейские. Но к счастью, всё обошлось, и я увидел, что небольшой холмик в форме понячьего тела по-прежнему лежит на песке, укрытый зелёной, как трава, тканью. Я взревел горестным рёвом и ринулся вперёд. Сорвав с тела фиговый листок покрывала, я взял поняшу в свои копыта. — Сестрёнка! Не-е-ет!!! — заорал я во всё горло, задрав голову кверху. Я решил «стать» её старшим братом, поскольку в дочери такая молодая, но всё же уже вполне взрослая кобылка мне не годилась, хоть я и «состарил» себя при помощи накладных усов и бороды. Конечно, можно было назваться её другом или возлюбленным, что было бы несколько ближе к истине, но я предпочитал быть именно близким родственником, ведь это давало мне больше прав на её тело в глазах окружающих. Пони смотрели на меня с удивлением, а некоторые даже с сочувствием, которое всё же пробилось сквозь стену равнодушия. Многие, кажется, только теперь осознали, что нежились на солнышке и веселились рядом с трупом, и теперь они стыдливо перебирались подальше от этого места. Но возможно, совесть в них так и не проснулась, их, скорее всего, просто раздражали мои вопли. Я выл, как волк на луну, но глаза мои оставались сухими. Ну и что? Кто будет осуждать скорбящего брата, печаль которого настолько велика, что слёзы не идут из глаз? Кто-то даже подошёл, чтобы утешить меня, разделить моё «горе», но я его нарочно не замечал. Я поднял мёртвую пони с песка и взгромоздил её себе на спину. — Ей нужно в больницу! — сказал я твёрдо и безапелляционно. Надо было уходить, пока не явилась полиция. — Но сэр, она уже давно… — начал возражать мне утешающий. — Я не верю! — гаркнул я и пустился бежать, поддерживая магией труп на своей спине. Никто за мной не последовал: как я и думал, всем было наплевать. Они, должно быть, даже обрадовались, что не очень приятный для них предмет наконец убрали с пляжа. Сначала я действительно бежал в сторону нашей городской больницы, но вскоре, увидев, что за мной никто не следит, свернул в узкий пустынный переулок. Я положил пони на землю и получше завернул её в покрывало. К счастью, я был единорогом, и магия мне в этом очень помогла. Убедившись, что ничего нигде не торчит, я снова взвалил свою драгоценную ношу себе на спину и пошёл домой уже более спокойным шагом. Думаю, приглядевшись, можно было заметить, что именно я несу, но редкие прохожие на меня внимания не обращали. Никто не мог даже помыслить, что по улицам нашего мирного городка будет расхаживать жеребец с трупом на спине, так что добраться до дома у меня получилось без приключений. Я вошёл в дом, закрыл дверь на все замки и, пробежавшись по комнатам, на всякий случай задёрнул все шторы. Поняшу я оставил на полу в прихожей. Подумав, что нашему уединению больше ничто не угрожает, я вернулся к ней и наконец развернул покрывало. Это было незабываемо, я словно распаковывал самый лучший подарок на день рождения, о котором мечтал всю жизнь. И плевать, что день рождения у меня только через полгода. И тут раздался стук в дверь. Я заметался, не зная, что делать. Взяв себя в копыта, я перетащил труп из прихожей в комнату и закрыл ведущую туда дверь, затем сорвал с себя маскировку и закинул её в шкаф. Только после этого я подошёл к входной двери и, открыв её, увидел на пороге миссис Флауэр, пожилую кобылу, которая жила в соседнем доме. Увидев меня, она облегчённо вздохнула и спросила, всё ли у меня в порядке. Я ответил, что вполне, а она сказала, что видела из своего окна какого-то странного жеребца в плаще, который вошёл в мой дом и принёс с собой что-то большое. — А, это мой друг Гарден, — сказал я, нервно хихикнув. — Я давно ему говорю, чтобы он перестал носить плащи летом и сбрил эту свою ужасную бороду. Он принёс мне… овощи. Да, овощи. Мы их сейчас будем готовить, так что прошу меня извинить. Простившись с соседкой и пожелав ей приятного дня, я закрыл дверь. Слава Селестии, что миссис Флауэр слегка подслеповата и не смогла узнать меня в маскировке. Но теперь она наверняка распустит слухи, что я гей и имею связь с неким Гарденом. Ну и пусть, к гомосексуалистам относятся гораздо лучше, чем к таким, как я. Немного переведя дух, я пошёл в комнату, где лежала мёртвая пони. Наконец-то у меня получилось рассмотреть её во всех деталях. Она была ужас до чего мила, я просто не верил своим глазам. Смерть почти не затронула красоты этой кобылки, разве что, возможно, шёрстка без магии жизни слегка потускнела. На мордочке было немного выделившейся из носика пены, которая обычно бывает у утонувших. Удивительно, но даже эти клочки розоватой субстанции показались мне невероятно милыми, ведь их исторг умирающий организм этой прекрасной пони. Я посмотрел на её бедро и просто влюбился в метку: красный воздушный змей, что может быть лучше? От этой кьютимарки веяло чем-то детским, легкомысленным и радостным. Как прекрасно иметь такую метку, а не какую-нибудь скучную картинку, которая говорит о твоей профессии! Хотя у пони с «несерьёзными» метками, случается, бывают трудности в трудоустройстве, но моей малышке это уже не грозит. Я смотрел на её бок и не мог налюбоваться. Я где-то читал, что после смерти метка постепенно тускнеет и окончательно исчезает с трупа на третий или четвёртый день, когда магия покидает тело. Век настоящей красоты предательски недолог. Я понял, что люблю эту пони, хотя передо мной было только её мёртвое тело. И всё же парадоксальным образом я именно любил саму кобылку, а не просто хотел совокупиться с её трупом. Не думаю, что другие пони смогли бы это понять, но для меня она была почти полноценной личностью. Мне не было известно её имя, потом можно будет узнать его из газет или из слухов, но пока я решил подарить ей новое. Воздушный змей на её бедре подсказал мне, что это должно быть что-то связанное с ветром, и огромные буквы в моём мозгу сложились в слово «Винди», «ветреная». Имя, если подумать, так себе, оно несколько двусмысленное и больше подходит пегасу, чем земной пони, но я сразу понял, что буду называть свою возлюбленную именно так. Даже если мне вдруг станет известно её настоящее имя, «Винди» обязательно останется в качестве прозвища. Дикая, первобытная часть меня хотела сразу же накинуться на предмет моего вожделения, но я сознательно сдерживал себя, оттягивая сладостный момент и пока всего лишь любуясь поняшей. На пляже Винди лежала прямо на песке, поэтому он налип на её влажное, вытащенное из воды тело и теперь подсыхал на шёрстке коричневыми корочками. Хоть это и казалось мне невероятно милым, но я всё же решил вымыть поняшу. Но прежде я уткнулся носом в её слегка окоченевший бочок и втянул ноздрями запах. От неё пахло озёрной водой, и мы с Винди будто бы снова оказались на пляже, только мешающих нашему счастью отдыхающих теперь не было. Я вдохнул дивный аромат ещё раз и пошёл набирать для моей любимой ванну. Я быстро пришёл к выводу, что принимать ванну Винди необязательно, и она вполне может ограничиться душем. Я перенёс пони в ванную и вместе с ней встал под шипящие струи. Я смыл ей песок с копыт, легонько потёр спинку, вымыл шампунем гриву и хвост и вдруг почувствовал себя так, словно у меня появилась дочь. Странное и возвышенное ощущение, но мне пришлось отогнать его, иначе из-за этих внезапно нахлынувших отцовских чувств я не смог бы прикоснуться к Винди в постели. Я старался заботиться о ней как о возлюбленной, а не как о дочери. Рот поняши был слегка приоткрыт, должно быть его открыли, когда пытались её реанимировать, и я решил почистить ей зубки, используя для этого свою старую зубную щётку. Внутри оказалось немного ила, который горе-реаниматоры не удалили. Может быть, именно из-за их неправильных действий пони не удалось вернуть к жизни. — Ты их прощаешь? — спросил я у Винди, наклонившись к её очаровательному ушку. — Поверь, мне действительно очень жаль тебя, но я всё-таки рад, что мы с тобой встретились. Я уделил внимание интимной гигиене моей подруги, пройдясь мягкой намыленной губкой по её миловидной щёлке, анальному колечку и маленькому аккуратному вымечку. Я не был точно уверен, но мне показалось, что она уже не девственна, поэтому я снова наклонился к жёлтому ушку и ласково прошептал, что она моя маленькая шлюшка. Эти слова, конечно, были сказаны любя и в шутку, и думаю, Винди поняла это и не обиделась. Когда я прикасался к её тайным местечкам, моё возбуждение нарастало с новой силой, но я продолжал держать себя в копытах и оттягивать сладостный момент нашей близости. После душа мы с ней отправились вытираться и обсыхать. Она лежала на моей кровати, а я стоял рядом, невольно залюбовавшись. Её прекрасные длинные ресницы отбрасывали тень на щёку, а полуоткрытые губки, казалось, призывали меня. И её нежно-жёлтая шёрстка, и ещё влажная после душа каштановая грива, свисающая непокорными прядями на мордочку, и ровные ножки, и плоский животик, и прекрасный круп — всё это заставляло моё сердце трепетать. И не только сердце. Мой член уже полдня находился в приподнятом настроении и до сих пор не получил ничего, кроме несмелых и случайных ласк копытом. Но наконец час настал. Я медленно приблизился к кровати, словно боясь спугнуть лежащую на ней пони. В последний момент я вдруг вздрогнул и остановился. — Прости меня, Винди, — прошептал я, склонившись над головой поняши. — Прости меня за то, что называю тебя этим придуманным именем. Прости за то, что собираюсь с тобой сделать. Ты не давала своего согласия, так что это вполне может считаться, ну… за изнасилование. Но если ты не можешь сказать «да», это ещё не значит, что ты обязательно против, ведь так? Я надеюсь, тебе со мной будет лучше… Я имею в виду лучше, чем на пляже, чем в морге. Разве моя любовь не лучше, чем равнодушие всех этих ужасных пони? Конечно, у тебя, наверное, есть родные и друзья… Я помолчал, лёг на кровать рядом с ней и легонько обнял. — В любом случае, прости меня. Твои родные и друзья… Они, должно быть, ещё даже не знают, что с тобой случилось. Мне очень жаль, правда. Если бы я мог спасти тебя, я бы спас, я бы не стал губить пони ради… ради этого. Но меня там не было, и я совсем не умею плавать. Говорят, никто не слышал, как ты тонула. Что же с тобой случилось? — я посмотрел на её закрытые глаза, словно ища ответа. — Мне жаль, что ты умерла, я вовсе не радуюсь твоей смерти, поверь. Лучше бы ты осталась жива. Мы бы тогда, конечно, не полюбили друг друга, ты бы на меня наверняка даже не взглянула, да и я бы тобой не заинтересовался из-за… своей особенности. Но кто знает, может, мы смогли бы стать, например, друзьями? Хех, что-то я какой-то слишком сентиментальный для некрофила, ты не находишь? Я смахнул с глаз скупую слезу и плотнее прижался к Винди. Теперь я называл её про себя только так. Мне даже стало стыдно, что ранее я думал о ней как о «трупе» или о «теле». — Я мечтал об этом почти всю жизнь, а как дошло до дела… — произнёс я. — Мы ведь с тобой даже не знакомы в нормальном смысле этого слова. И уже никогда не познакомимся. Хочешь, я расскажу о себе? Меня зовут… Я покашлял и замолчал. — А впрочем, неважно. Можешь придумать мне имя, как я придумал тебе. Это будет справедливо. Я, конечно, могу тебе рассказать о себе, но… всё наше с тобой общение будет несколько односторонним. Ты мне не ответишь. Было бы круто, если бы ты сейчас ожила, я бы заварил чаю, чтобы отогреть тебя. Если бы, конечно, не получил инфаркт от неожиданности, хех. Знаешь, наверное, мне имеет смысл сблизиться с живыми пони. Без обид, ты мне нравишься по-прежнему, но… Кстати, интересно, какой у тебя был голос, какой смех… Я вдруг понял, что даже не знаю, какого цвета у неё глаза. Я поднял ей одно веко и увидел изумрудно-зелёную радужку, почти поглощённую чёрным расширенным зрачком. — Красивые у тебя глаза, — сказал я поняше, грустно улыбнувшись. — Жаль, не придётся тебе больше ими смотреть… Я уцепился за эту мысль, показавшуюся мне интересной. Глаза, которые больше не видят, уши, которые не слышат… Всё в мёртвом теле становится бесполезным, остаётся лишь форма, лишённая былого содержания. Вот тело, всё на месте, но самого пони в нём нет, некому воспользоваться глазами и ушами. Возможно, именно это и привлекает меня в мертвецах. — Знаешь, я надеюсь, что загробной жизни не существует, — произнёс я. — Не думай, я ничего не имею против того, чтобы ты жила дальше и сидела на облаке вместе со своими прабабушками и прадедушками, но… Но когда я думаю, что ты можешь наблюдать за мной и своим телом со стороны… Это как-то неловко получается. А уж что бы сказали про меня мои прабабушки и прадедушки… Да и я думаю, что это ужасно — жить вечно, пусть даже в раю или другом каком-нибудь милом месте… — Мы сначала живём, а потом вечно отдыхаем в смерти. Это как сон без сновидений. Пусть ты ещё молода и пожила совсем немного… Кстати, сколько тебе лет? Семнадцать? Восемнадцать? Я к тому, что прожил пони пять лет или девяносто пять, по сравнению с вечностью это всё равно лишь краткий миг. Я положил голову Винди себе на грудь и стал поглаживать её гриву. Она была немного спутанной, надо было расчесать сразу после душа, как же я об этом не подумал! Но и такой она мне нравилась. Я зарылся мордой в каштановые пряди своей мёртвой подруги, вдыхая их аромат. Теперь они пахли моим шампунем, которым я пользуюсь много лет. Через этот запах я словно бы установил с ней связь, теперь она точно стала моей девочкой, я словно бы пометил её, как животные помечают свою территорию. Запах мне нравился, ведь это был мой любимый шампунь, но я всё же немного скучал по прежнему аромату озера, который мне казался более естественным. От всех этих грустных и философских мыслей моё возбуждение почти полностью прошло, но теперь, когда я плотнее прижался к Винди, оно вернулось с новой силой. Я громко и отчаянно чмокнул её в нос, а потом спустился к губам и начал уже настоящий долгий поцелуй. Мои губы страстно прижимались к её, будто жадно впитывая в себя холод смерти. Я пустил в ход язык, начал исследовать её мёртвый рот, чувствуя привкус своей зубной пасты, которой я почистил ей зубы. Зубки, кстати, у неё были хорошие, ровные, я бы и сам от таких не отказался. Я понял, что ей уже ничего ими не пожевать, и вспомнил свою мысль о бесполезности органов трупа. Удивительно, но тот факт, что этими зубами она больше не воспользуется, возбудил меня ещё больше. Её рот принадлежал только мне, теперь он мог служить только для моего удовлетворения. Я пошёл глубже, теперь мой язык встретился с языком моей подруги, сплетаясь с ним и заставляя двигаться мёртвую бесполезную мышечную ткань. Ротик Винди давал мне приятную прохладу, но ничто не может длиться вечно, и я в конце концов разорвал наш первый настоящий поцелуй. Мой член стоял по стойке смирно, и я легонько провёл им по шёлковой после моего шампуня шёрстке поняши. Это было великолепно, совсем не то что ласки копытом, но мне уже хотелось большего. Я решил, что ротик Винди можно использовать не только для поцелуев, и телекинезом открыл его пошире, преодолевая сопротивление окоченевших мышц моей возлюбленной. Кряхтя от страсти, я погрузился в её прохладное горлышко и на некоторое время остался там. Я словно впитывал своим членом её прохладу, которая сливалась в едином танце с жаром моего эрегированного органа. К сожалению, ротик Винди удовлетворил меня крайне мало, сказывалась её полная пассивность, но я вошёл в её положение и ни в чём не винил. К тому же основные надежды я возлагал на другие её дырочки. Я медленно покинул её прохладный ротик и, ведя членом по шейке, грудке и животику, приближался к заветным местечкам кобылки. Первым делом я решил опробовать её щёлку. Соков Винди, конечно, не выделяла, поэтому в качестве смазки мне пришлось ограничиться влагой из её ротика и собственной слюной. Я скользнул в холодную глубину поняши и, начав двигаться, понял, что все надежды оправдались. Она была довольно узкой, но и я был далеко не гигант с моим размером чуть меньше среднего, так что мы идеально подходили друг другу. В момент нашей близости в моей голове врывались фейерверки, и я лишь надеялся, что Винди тоже каким-то образом получает удовольствие. Может быть, что-то ещё остаётся в теле, когда из него уходит жизнь… Мне даже показалось, что она немного постанывает. Стремясь доставить радость не только себе, но и Винди, я ускорял движения, словно это помогло бы мне достичь своим членом её отлетевшей души. Я чувствовал приближение пика, но и не думал сбавлять темп. Пусть это случится, мне действительно хотелось этого. Тот самый момент приближался немного быстрее, чем я думал, но ведь моя подруга не станет жаловаться, что я «скорострел». Мёртвая пони ходила подо мной ходуном, и мне уже казалось, что она движется самостоятельно. Мы словно бы слились в единый организм, единую систему, где я был мышцей, а она — суставом, который этой мышцей приводится в движение. Оргазм был всё ближе, и наконец я выгнул спину с глухим стоном и заполнил мёртвую полость семенем жизни. Тяжело дыша, я выскользнул из Винди и где-то с минуту просто лежал рядом с ней, чувствуя себя абсолютно счастливым. Но счастье моё было с горьким привкусом, потому что оно было бы невозможно без смерти Винди, а любил эту кобылку, действительно любил! Странно, почти невозможно желать смерти тому, кого любишь. Мне было жаль её, мне хотелось, чтобы она жила, но собственного счастья хотелось ещё больше, что наполняло меня липким стыдом, подобно тому, как я наполнил эту кобылку своим семенем. Я почувствовал, что должен сделать для неё что-то приятное, и принялся ласкать её вымечко. Осторожно играя с сосками, я будто боялся неосторожным движением причинить ей вместо удовольствия боль. Винди тихо лежала и казалась спящей, а я думал о том, что ей просто обязаны сниться замечательные сны, полные сладких фантазий. Я по-прежнему считал, что смерть — это сон без сновидений, но всей душой хотел, чтобы Винди оказалась счастливым исключением из этого неумолимого правила. Пока я ласкал свою любимую, мой член вновь пришёл в боевую готовность. Увы, Винди была уже не такой мёртвой, как раньше: её наполняли толпы моих живых, извивающихся сперматозоидов. Мне не хотелось входить в одну реку дважды, и я решил на этот раз вонзить свой жезл страсти в её попку. Мне показалось, что я не смогу сразу войти в узкую окоченелую дырочку, поэтому я решил сначала немного расширить её магией. Само прикосновение моего телекинеза к манящей плоти поняши оказалось на удивление приятным. Страсть затуманила мой рассудок, и я тут же вонзился рогом в её бедное анальное колечко. Будь Винди живой, она бы непременно заорала от боли. Спохватившись, я вытащил рог и начал бормотать извинения, но кобылка казалась всё такой же сонно-довольной, и я начал подозревать, что ей даже понравилось. — Любишь пожёстче, моя маленькая развратница? — спросил я, ухмыльнувшись. Мне хотелось новых ощущений, а рог, окутанный тонким слоем магии, как известно, не уступает по чувствительности пенису. Я снова, теперь уже осознанно, вонзил свой растущий на голове «второй член» в задний проход кобылки. Выражение «сядь на мой рог и покрутись» неожиданно приобрело вполне буквальный смысл: в порыве страсти я поднял Винди магией и действительно покрутил её на своей костяной палке. В этот момент у меня перехватило дыхание, и я уверен, что у моей подруги его бы тоже перехватило, если бы не её подчёркнутая бездыханность. Даже уже переводя дух после этого захватывающего акта, я всё ещё подрагивал от удовольствия. Дальше наступила очередь того члена, что уже с готовностью стоял у меня между задних ног. Мой рог провёл большую работу, и теперь я сразу, можно сказать с разбегу, смог вонзиться в попку Винди на всю длину моего дружка. К сожалению, дырочка оказалось даже слишком расширенной и сужаться обратно никак не хотела, так что желанной тесноты уже не было и в помине. Я компенсировал эту неприятность тем, что ускорил темп. Я скакал на кобылке, как бешенный, то прижимался к ней, то бросал на кровать. От моих усилий из лёгких поняши выходил то ли воздух, то ли озёрная вода, то ли и то, и другое, заставляя её как бы вздыхать от удовольствия. В этот сладостный миг я готов был умереть прямо здесь и сейчас, рухнуть на Винди сверху, придавив её труп своим трупом, и лежать вместе с ней, пока нас не найдут и не разлучат. Я неистово сжал пони в объятиях, с силой прикусил её очаровательное ушко, и удовольствие своими сильными толчками на какое-то мгновение сокрушило мой разум. В эти прекрасные секунды я отчаянно бился в сладостных конвульсиях, мы с Винди даже скатились с кровати на пол, но я этого почти не заметил. — Ахмх… это было… невероятно… — смог выдавить я из себя, когда собрал свой разум из разноцветных сияющих осколков. Мы с кобылкой лежали на полу, и я глупо, но счастливо улыбался, всё ещё пытаясь отдышаться после нашего марафона. Каким-то интуитивным образом я понял, что поняша тоже довольна и ничуть на меня не сердится, так что моё чувство вины перед ней постепенно сходило на нет. Но сердце сжимала уже другая печаль: осознание недолговечности нашей любви. Я собирался похоронить тело ещё до того, как оно начнёт портиться, ведь мне никак не хотелось наблюдать распад моей любимой на первичные элементы, составляющие всё живое. Надо бы завтра где-нибудь раздобыть фотоаппарат, чтобы запечатлеть её образ… Я поднялся на копыта, и мы отправились в ванную, чтобы смыть с себя следы нашей страсти. За окном уже вечерело, и красноватый свет закатного солнца несмело проглядывал сквозь задёрнутые занавески. Весь сегодняшний день я был настолько занят своей подругой, что с самого утра ничего не ел, и теперь сидел на кухне, с аппетитом уплетая салат из всего, что нашлось в холодильнике. Винди расположилась на стуле, который стоял у стола напротив меня. Она никак не хотела сидеть прямо, и мне пришлось положить голову кобылки на стол, подложив под неё её переднее копытце. Так обычно дремлют за партами нерадивые ученики, и эта поза мёртвой поняши даже пробудила во мне воспоминания о моей школьной юности. Я поставил перед Винди вторую тарелку с салатом. Не то что бы она была голодна, но мне казалось просто неприличным оставить столь дорогую гостью без угощения. Я быстро разделался со своей порцией, а затем, спросив разрешения и получив молчаливое согласие, пододвинул к себе и её тарелку. — К сожалению, у нас с тобой не так много времени, дорогая моя Винди, — грустно сказал я, опустив взгляд. — Но далеко я тебя не отпущу. Я присмотрел тебе отличное местечко у себя на заднем дворе. Посажу на твоей могилке самые красивые цветы, а для всех окружающих это будет просто клумба. Умно, не правда ли? Пони молчала, но по её виду я понял, что да, умно. — Мне, конечно, немного неловко, что твои родные не смогут тебя похоронить, но бросить тебя я не могу, — произнёс я после небольшой паузы, в течение которой чисто механически доел салат. — Прости, если что не так. Винди в очередной раз отнеслась ко мне с пониманием и возражать не стала. Я ещё отчётливее понял, как сильно я люблю эту кобылку.