какой прекрасный день

- Я не люблю тебя. Ифань слышал это снова и снова. Каждый раз, когда они виделись. Он даже не знал, что связывало их вместе. Общие знакомые? Они были такие разные. В день их первой встречи Хань даже не заинтересовал его. В нём всё было «слишком». Слишком красивый. Кукольное, молодое лицо, которое, как окажется потом, совершенно не сочетается с тем, что находится внутри этого человека. Слишком начитанный. Хань постоянно цитировал Вербера и почему-то насмехался над Коэльо. Ифань никогда этого не понимал, потому что не увлекался художественной литературой как таковой. Он бросил читать «Триумфальную арку», быстро переключившись с неё на Раджана Сури и его книгу «Время – деньги», которая в итоге всегда будет храниться в его рабочем столе. Слишком одинокий. Настолько, что не замечал вокруг ничего, кроме своей боли. Не любящий художественную литературу и практичный Ифань сравнил бы душу этого юноши с горсткой раскрошенных осенних листьев. А ещё, у него были потухшие глаза, с замутневшим в них безумием. От него хотелось бежать как можно дальше, но почему-то Ифань всегда оказывался чересчур близко. - Я тебя не люблю. По лицу Ханя расползается до омерзения фальшивая улыбка. Он развязно сидит в кресле, призывно раздвинув ноги в шортах, и тянет вниз рукава серого свитера так, чтобы были закрыты ладони. Ифань кидает взгляд на запечатанную полную бутылку коньяка и не знает, радоваться ему или нет. Ведь в отличие от большинства людей, этот парень настоящий только когда напьётся. Угрюмый и мрачный, тонет в собственных мыслях и порой говорит вещи, от которых кровь стынет в жилах. Словно алкоголь смывает с него маску фанатичного безумца. - Зачем ты опять пришёл? – Хань подходит к нему, чтобы провести пальцами по щеке. Шерсть его свитера неприятно царапает кожу, заставляя поморщиться и отстраниться. - Проверяю, не умер ли ты под этой тучей пыли и серости, - он показательно пинает ногой кресло, наблюдая, как пыль поднимается в воздух и оседает на пол. Хань фыркает и подходит к грязному зеркалу, чтобы посмотреть на себя. Бледный, с покрасневшими глазами и сухими губами, он всё равно остаётся самым красивым человеком, с которым Ифаню довелось встретиться. - Ты же знаешь, - отвечает он, поправляя волосы, - что я убираюсь только в одной комнате. - В которой практически не бываешь. - Ну и что? – Хань безразлично пожимает плечами и поворачивается к нему. - Тогда зачем? - Таков уж мой обычай. Юноша обвивает руки вокруг его шеи, томно закрывает глаза и высовывает язык, который Ифань начинает посасывать, сразу же сообразив что к чему. Хань развязно стонет и практически виснет на нём, прижимаясь всем телом. И когда он кусает его за нижнюю губу, Ифань раздражённо выдыхает и поднимает его на руки. Об его живот успевают потереться пахом, прежде чем он бросает парня на кровать, которая чудесным образом не успела покрыться пылью и плесенью. Сегодня Хань снова будет сверху сам насаживаться на его член и, сверкая исступлённым взглядом, выстанывать то, как он не любит У Ифаня. А затем остановится в самый кульминационный момент, возьмёт в ладони его лицо и наклонится, прошептав в губы: - Ты же ненавидишь меня, правда? Со злым рыком его перевернут, прижимая лицом к подушке, и под чужой истеричный смех, Ифань грубо завершит начатое. Однажды он застаёт Ханя за тем, как тот вырезает на своих запястьях иероглифы, понятные лишь ему одному. Его руки и так по локоть испещрены порезами. Вдоль и поперёк. И когда юноша понимает, что его засекли, он слишком широко улыбается и вытягивает руки перед собой так, чтобы Ифань лучше их видел: - Смотри, на моих руках целая вселенная, - хохочет он, глядя прямо в глаза. Пара капель крови разбивается об пол, и так хочется ударить это красивое, идеальное лицо, но он лишь закатывает рукава своей белой рубашки и идёт в ванную, чтобы найти бинты. С каждым разом порезов становится всё больше и больше, и когда на руках просто не остаётся места, Хань начинает терзать свои ноги. Напевая под нос: «Словно розы мы цветём, а затем умрём», он проводит пальцами по краям ран, корчась от боли и выдыхая с маниакальным удовольствием. В этот миг Ифань понимает, почему он каждый раз возвращается в это пропитанное плесенью и болью место. Почему плохо спит по ночам и горстями пьёт обезболивающее, в надежде избавиться от мигрени. Почему начал курить и заламывать пальцы. Просто они оба любят страдать. - Тебе нужно лечиться, - он стоит, откинувшись спиной к стене и скрестив руки на груди. - Я сдохну в первый же день в психушке. Хотя, возможно, это будет не так уж плохо, - Хань отбрасывает в сторону канцелярский нож и поднимает на него свой взгляд. - Я знаю хорошую клинику… - но удивлённый возглас его перебивает: - Ты что, серьёзно? Нет, правда, ты серьёзно? Его с головой поглощает очередной приступ безумия, он падает на спину и смеётся до слёз, которые с каждой секундой всё больше льются из его больших глаз. Ифань не выдерживает и срывается с места, чтобы угрожающе нависнуть над ним: - Посмотри на себя. - Зачем? Будто я и так не знаю, как красиво моё лицо и уродлива душа, - Хань с фальшивой надменностью выкрикивает каждое слово и кривит губы в усмешке. Ифань сжимает руку на его горле и хватает всё ещё лежащий поблизости нож, прикладывая остриё к его рту. - Может мне сделать твою улыбку шире? Кончик ножа упирается в край его губ, и в глазах Ханя появляется испуг, который он прикрывает нервным бормотанием: - Лучше задуши меня… Лучше задуши. Я не люблю тебя… Но в конце концов Ифань лишь поднимает его на руки, как маленького ребёнка, и несёт в ванную. - Почему ты всё ещё не покончил с собой? - Только и ждёшь этого? Он одет лишь в свой неизменный серый свитер и садится на него, сцепляя ноги вокруг талии, пачкая подсохнувшей кровью дорогую рубашку. - Нет, просто пытаюсь понять, - Ифань касается носом чужой шеи, чтобы вдохнуть аромат анестетиков и зелёного чая, а затем оставить там лёгкий и полный нежности поцелуй, когда в его волосы запускают пальцы, перебирая пряди. - Для этого нужна смелость и отчаяние. Вполне возможно во мне станет этого достаточно. - Пустишь мой пепел по реке? - Нет. - Хорошо, попрошу кого-нибудь ещё. - У тебя никого нет кроме меня. Очень скоро он видит Ханя совершенно спокойным: его улыбка не отдаёт безумием, а скорее спокойствием и светлой грустью. Это настораживает. Рядом с кроватью стоит наспех открытая бутылка красного вина, а в квартире как-то слишком чисто. - Планируешь что-то? - Отнюдь. Они проводят в молчании около получаса, пока Хань не засыпает, трогательно закутавшись в одеяло. Ифань же теряется в мыслях и боится оставлять его одного, поэтому впервые не уезжает домой, задремав в кресле. Он всегда мог просто остаться и греть в объятиях, гладить по волосам и целовать руки. Но всегда есть пресловутое "но". Его будит резко включенный свет и безразличный взгляд всё таких же мутных глаз. Они словно покрыты защитной плёнкой, которая умело скрывает живой блеск. - Почему ты не ушёл? Ифань не находит, что ответить. - Впрочем, дело твоё. Медленно встав с постели, Лухань направляется к зеркалу и, протерев его рукавом своего любимого свитера, начинает жирно подводить карандашом глаза. - Что ты делаешь? - Крашу глаза. Это так удивительно? - Собираешься куда-то? С нескрываемым удивлением на лице Хань поворачивается к нему: - Тебя вдруг заинтересовало то, чем я занимаюсь в свободное от встреч с тобой время? Попробуешь угадать? - он подходит к нему и, наклонившись к лицу, невесомо целует в губы. - Может быть ублажаешь толстосумов за деньги? - стараясь не смотреть в глаза, Ифань ровным тоном задаёт логичный, по его мнению, вопрос. В качестве ответа он получает пару недоумённых взмахов ресницами, и следующий за этим истеричный хохот: - Думаешь что я подрабатываю шлюхой? Считаешь меня настолько жалким? Хотя, подобный род деятельности значительно бы упростил моё существование, наверное стоило задуматься об этом раньше. - Никогда не поздно начать, - подобное его немного задевает, и он спешит выплеснуть это очередной остротой. - В моём случае уже поздно, поверь мне. Хань возвращается к созерцанию своего отражения, наскоро поправляет волосы, а после принимается выуживать из шкафа чистую одежду: - Я тебя не... - в который раз хочет было начать он, но сегодня Ифань решает его перебить: - Я тоже. Я тоже тебя не люблю. В спёртом и сухом воздухе вдруг повисает отчуждение, и Хань отвечает лишь несколько секунд спустя: - Вот и отлично. А сейчас - уходи. Параллельно с работой Ифань продуктивно занимается самокопанием и попытками разобраться в себе до тех пор, пока не понимает, что они не виделись больше трёх недель. Осознание этого гулкими ударами отдаётся в голове и, сломавшись, он едет в ту самую богом забытую, замызганную квартиру. Он понимал, что все три недели были вполне им осмысленны, и они оба не искали встреч друг с другом. Хотя Хань и до этого никогда не делал первый шаг. Привычно припарковав машину у подъезда, он поднимается по давно не мытым ступеням на второй этаж и застывает перед дверью, которая, вопреки обычной, была теперь другой - новой, с металлической отделкой и не покрытой ржавчиной замком. Он бьёт кулаками в дверь, и ему никто не отвечает, но он упорно продолжает пока его не останавливает неизвестный женский голос: - Тебе никто не откроет. Теперь тут живут другие люди и, кажется, их сейчас нет дома. Ифань оборачивается и видит невысокую девушку, с короткой стрижкой и сигаретой во рту, которая продолжает: - Он ушёл неделю назад. Взял с собой только небольшую сумку и несколько книг, перевязанных верёвкой. Новые жильцы сразу выбросили все вещи, что оставались от него, - она затягивается и выпускает дым через нос. - После его ухода в дверном проёме был конверт, который я решила забрать, чтобы не затерялся. Судя по всему, он для тебя. Стряхнув пепел, девушка подходит к нему, чтобы протянуть конверт серого цвета. - Откуда ты знаешь, что он для меня? - Ифань всё ещё не может прийти в себя, однако врождённую склонность к логике у него ничем не отнять. - Вы оба были слишком поглощены самими собой и не замечали ничего вокруг. Зато вас замечали другие. Подумай об этом на досуге, - она затягивается в последний раз и, небрежно потушив сигарету о стену, уходит к себе. В конверте оказывается лист жёлтого цвета, видимо в спешке выдернутый из какого-то блокнота, на котором чёрными чернилами выведены несколько слов: "Теперь это точно конец".