Потомки

Это была уже не первая попытка – и, как боялся Аза, не последняя. Он сам был бы рад, если бы его способность обращаться поменялась на любую другую: какой прок от способности, если ты едва можешь ею управлять? И это было вовсе не смешно для него. Для Манфреда его способность была всем. - А если бы девчонка Толли все еще была под нашим контролем?! Что бы мы делали без твоего дара, идиот?! – слышался стариковский визг из комнаты сверху, и Аза был уверен: Изекииль опять орет, разбрызгивая слюну на всех и вся вокруг. – Что бы мы делали?! Дар его поменялся, господи, почему ты просто не можешь… Великолепный слух оборотня был одним из немногих преимуществ состояния Азы, но ему надоело слушать крики престарелого Блура. Судя по звуку хлопнувшей двери, Манфреду тоже: через пару минут Аза услышал его шаги неподалеку, и дверь в личную комнату ассистента преподавателя распахнулась. - Чего тут забыл?! – вспылил он сразу, и Аза, сидевший на стуле около его рабочего стола, вжал голову в плечи. Манфред взмахнул рукой: - Убирайся! Он мог бы и швырнуть что-нибудь. С него станется. Аза покорно встал со стула и пошел почти по стенке, стараясь от Манфреда быть как можно дальше: он, как и все псы, стыдился, когда хозяин его ругал. - Хотя, - скривились губы Манфреда, - стой, - схватил он Азу за руку, и тот вздрогнул, болезненно вздыхая. Манфред запер дверь прямо перед его носом, и, будь у Азы сейчас хвост, он бы поджал его, потому что теперь у него не было шансов сбежать. Черные глаза Манфреда пугали. У Азы было лишь одно воспоминание о его гипнозе: боль и страдания. Больше он не помнил ничего – и не надо было, ведь хватало и этого, чтобы желать лишний раз Манфреду в глаза не смотреть. Вряд ли Манфред умел вообще гипнотизировать людей так, чтобы те чувствовали себя хорошо, а не как мешки дерьма, из которых выкачали душу и вывернули тела мясом наизнанку, перемолов воспоминания и чувства. - Смотри на меня! В глаза смотри! – зашипел Блур-младший, грубо толкая Пика спиной куда-то и жестко усадил его на стул, заставляя охровые глаза на себя поднять. – Смотри, мать твою, в глаза! А глаза Манфреда все были так же жутки по сути своей – Аза даже не помнил и не мог осознать, есть ли что-то в его глазницах кроме трупных углей. Он вцепился пальцами в сиденье стула, губы его задрожали – а Манфред до боли сжал его плечи своими тощими, как у матери, пальцами. Азе было страшно. Последний раз парень, которого Манфред пытался загипнотизировать за сиреневую заплатку на потертом фиолетовом плаще, вспыхнул, как спичка – точнее, его плащ. Тогда все успели замять – и, казалось бы, сто лет прошло, но… Иезекииль Блур не забыл. А Манфред не смирился. - Смотри в глаза, - прошипел он угрожающе, и Аза посмотрел. А потом поскреб ногтями по деревянному сиденью, чувствуя, как дрожит его дыхание. Во рту пересохло, и, кажется, что-то сзади затрещало – Аза не посмел отвести взгляд, позволяя Манфреду сосредоточиться, но тот сам посмотрел поверх его головы и швырнул какой-то книгой на стол. Треск и едва появившийся запах дыма исчезли – наверное, Манфреду удалось сбить огонь, но вот загипнотизировать Пика – никак нет. И он со злобы заскрипел зубами, глаза закатывая, вцепился пальцами в черные волосы, будто пытаясь их вырвать, но все-таки опомнился – только отвернувшись от Азы, повернулся вновь, и тот опять вжался в спинку стула. Манфред поднял руку – Аза зажмурился, но удара не последовало, зато Блур-младший схватил его за свитер и притянул к себе. - Мне нужна мотивация. Ты помнишь? – спросил он уже чуть спокойнее, и Пик выдохнул. - Что? - Что-нибудь? Аза мотнул головой. Он не помнил. Не хотел вспоминать. Не снова – потому что тогда придется вспомнить и боль от копания в собственных мозгах, тошноту и убийственную слабость во всем теле. Лучше не вспоминать. Манфред смотрел поверх его рыжих вихров какое-то мгновение, наверное, раздумывая, а потом просто вжал обратно в стул и, нагнувшись, укусил Азу за губу – а потом их своими раскрыл, весьма настойчиво и даже мучительно. Аза не рискнул дернуться, но он ясно ощутил, как ему не хватает воздуха… Только вот единственный воздух, который он мог получить из-за насморка, шел из легких Манфреда, так что попытка вдоха оборвалась еще более грубым поцелуем. Грубым до треска шеи. Манфред отстранился – а потом вцепился руками в лицо Азы, болезненно вытягивая рыжие вихры, и сощурился, смотря глаза в глаза. Азу пробрало, и он мелко задрожал – но на этом все и закончилось. Манфред прикрыл глаза. - Пытаешься стереть мне память? – осторожно подал голос Аза. - Раньше ты не спрашивал, - огрызнулся Манфред. - Сколько раз не спрашивал? Манфред открыл глаза. - Вали, пока я тебя не поджег, - вцепился он в свитер Азы кривыми пальцами, вздергивая его со стула вместо ответа, и только бросил: - Тебе не все равно? Я потерял дар гипнотизера. Вот что важно, - скрипнули его зубы, и Аза чуть дрожащей рукой коснулся его запястья, вынуждая одну руку Блура отпустить. - Ты – потомок Борлата. Огонь у тебя в крови. - А ты – чей ты там? – сощурился Манфред вновь, - Кафалла Изменчивого? И что, ты счастлив со своей неспособностью контролировать себя при полной луне?! Аза робко опустил взгляд, будто получив очередную пощечину. - Единственное качество, которое не меняется у оборотней – верность, - пробормотал он, чувствуя, что Манфред опускает и вторую руку. Поправил немного свитер смявшийся. Он осторожно двинулся к двери. Кажется, сказать было больше нечего, и он взялся за металлический засов – и тут же руку одернул, ощутив, как быстро он нагрелся. На ладони остался слабый алый отпечаток, который зажил бы в два счета, но это Азу и не волновало; он обернулся. Манфред, очевидно, не собирался его отпускать. Он стоял ровно, спину выпрямив, и смотрел на Азу, как волк смотрит на собаку, а угли в его глазах вспыхнули ало-желтым пламенем, заставив Азу тихо заскулить. Шагнул ближе, еще – и, улыбнувшись чуть кривовато, но довольно, пробормотал: - Верность? Ты точно верен Блурам, Пик? - Не знаю. Но я верен тебе, - обнял себя руками тот, отступая, но за спиной была только тяжелая дубовая дверь. А перед ним – Манфред, взявший его за ребра, казалось, прямо сквозь одежду и кожу, и уже готовый обжигать своим дыханием шею верного оборотня.