Кляча

— Проснись, Риена, проснись, — маг потряс за плечи девушку, прислонившуюся к стене. Та с трудом разлепила глаза, зевнула, потянулась, по-прежнему сидя на лавочке, тяжело вздохнула и поднялась. Заторможенным движением она потерла правую щеку, на которой отпечатались контуры рассохшегося дерева. Поправила мягкие волосы, отряхнула грязное платье, провернула утонченное золотое колечко, едва держащееся на похудевшем пальце. Еще зевнула. Дом был щедро натоплен, оттого еще больше не хотелось выходить в темноту и холод ноябрьской ночи. В кладовке, где она задремала, было так тихо... А казалось ведь, что присела на секунду. Маг грубо подталкивал ее к выходу, ругался: — Быстрее, там люди умирают, а ты зеваешь. Лентяйка! Живее за водой! Он на ходу подавал помощнице ведра. — От твоих криков быстрее не пойду, — отмахивалась от него девушка беззлобно — не время для ссор. Для всех битва кончилась, а их с Сэменом бой только начался. Маг и сам понимал, что лень — это просто смертельная усталость. Далеким сегодняшним, а может, уже вчерашним утром Риена видела, как кричал возница на клячу, запряженную в тяжелый воз. «Ленивая скотина!» — орал и с размаху бил тощую обессилевшую лошадь кнутом. Та лишь апатично поднимала копыта, утонувшие в грязи, и, делая пару шагов, останавливалась, понуро опустив короткую тонкую шейку. «Пошла вперед!» — новый удар кнута, и маленькая северная лошадка — ростом мужчине по грудь — тащит по размытой дороге телегу, в которую впору запрячь тяжеловоза. А то и двух. Но на подъеме возница сам хватается за оглоблю и, пыхтя от напряжения, тащит телегу вместе с лошаденкой. Молодой неопытный целитель и прибившаяся к обозу сирота этим и занимались. Тащили из последних сил тяжеленную телегу, вывозили обратно в жизнь едва не шагнувших за Порог. Ругались, ссорились и тащили. Возница Кайрим со своей клячей увозил на кладбище тех, на кого у целителя не хватило сил. Маг боролся до конца за каждого. Неизвестно, как война не выбила из него этой черты. Только теперь он понимал, что не зря оставил рядом и пожалел когда-то и Риену, дурную и бесполезную на первый взгляд. Далеко на юге, словно в прошлой жизни, она была беззаботной дочкой лорда, ни в чем не знавшей отказа. Тоненькая красавица, нежный хрупкий цветочек, который все оберегали и которым любовались. Из домашней работы умела только вышивать, а решала только какое платье заказать у портнихи. Риена не знала жизни, целыми днями просиживая над книгами, о войне ей доводилось только читать. Красивые, полные благородных героев истории совсем не походили на жизнь. Реальность же воняла кровью, гноем и немытыми телами. В реальности Риена присела передохнуть на минуту и задремала. Как воины точат мечи и начищают доспехи перед боем, она целый день таскала воду, готовила повязки, добывала по всему лагерю единственное лекарство. Ситт, крепчайшее отвратительное пойло, разбавить — и можно обрабатывать раны. Так меньше шанс, что загниют. В первое время Риене хотелось приложиться к бутылке, выпить до дна горький как полынь напиток и упасть в беспамятстве. Что скрывать — раз так и сделала, много глупостей делала она в начале войны. Теперь сама понимала: ночью надо спать, а не плакать в подушку, а ситт экономить, крики и стоны не слушать. Потом будет лучше, а если не будет — значит они с Сэменом ничем не смогли бы помочь. И нечего переживать. Руки Риены сами схватили ведра, а ноги понесли к ручью, голова же оставалась тяжелой и пустой. Набрала воды — и бегом назад. Раньше бы она так не смогла — бежать, не расплескав воду, по тронутой льдом поседевшей тропинке. Зябко уже не было, а тяжесть ведер ломила уставшую спину, девушка остановилась перевести дыхание у входа в шатер лекаря. Расслабленная Риена вздрогнула от неожиданности, обернулась и тут же отпихнула от ведра конскую морду: — Не тебе несла, — буркнула, сама удивляясь, как это умудрилась не заметить у шатра коня. Если дальше так работать, можно и дракона не сразу увидеть. — И вообще, ты здесь откуда? — уже ласковее спросила она, глядя в благородные глаза. Конь был породистым, холеным. Молодой совсем — серый, как припорошенная ноябрьским снегом грязь, густая грива волнами прикрывает мощную, круто изогнутую шею, а ноги крепкие, сильные, каждое копыто со сковороду. Риена еще подумала: «Продать отцовский замок — и на вырученные деньги можно было бы купить его». Только замок разрушен, а конь стоял у шатра лекаря, одинокий и потерянный. — Хороший, ты хороший, добрый, — она погладила теплую шею заледеневшими пальцами, а потом нехотя с кряхтением подняла ведра и сделала последний рывок к шатру. — Чей там конь, Сэмен? — Уже ничей, — безразлично ответил маг, сидя на корточках возле одного из раненых, — умер хозяин. Кайрим скоро придет, заберет в телегу. В телегу? Его? Явно любимого, дорогого сердцу, его, явно не привыкшего к дурному обращению и работе на износ. Хозяин мертв, и некому больше защитить гигантского зверя, как некому защитить Риену. — Те ведра выливай и давай новую воду. Что ты опять встала? — нервничал маг. Риена тут же метнулась, схватила ведра с мутной зеленой жижей и осторожно, чтобы не облиться, вышла наружу. Воды много не бывает, она впитывает болезни, в нее уходит грязь из ран. Как это получается, Риена не знала, знала лишь, что главное — этой водой не облиться, и выплеснуть ее надо со скалы, не в землю и ни в коем случае не к воде. Отравит все. Помыть ведро, набрать воды — все это она делала не думая, ничего не чувствуя. Лишь сердце кольнуло, когда уводили коня и тот бросил на Риену спокойный прощальный взгляд, совсем как человек. Утро было таким же тяжелым, как ночь. Риена сидела на крыльце и курила оставшуюся от брата трубку. Крепкий табак пах иначе и не напоминал уже о доме, но дерево, казалось, все еще хранило тепло родных рук. Кейрим приехал без ругани, вместо тощей рыжей лошадки телегу широкими мощными шагами катил здоровенный тяжеловоз. Серый, как мерзлая ноябрьская земля. Шел честно, лишь недовольно прижимал уши в ответ на непривычное грубое управление. «Куда лучше моей старой кобылы», — говорил довольный Кайрим, а похлебка в то утро была с мясом. Лошади не умирают от старости. И если к курящей девчонке все в лагере уже привыкли, то никто не мог понять, зачем жевать черствый хлеб, если есть горячее.