Залог.

- Тебя никогда не веселила схожесть французского слова «амант» и вашего, кайсацкого, «аманат»? – Евгений глумливо улыбнулся над чашей пьянящего вина, чуть прищуренными глазами вглядываясь в тонкий силуэт своего заложника. Солнце, бившее из-за полога, полностью погружало лицо последнего в тень. - «Любовник» и «Заложник», - тихий, усталый и невесомый голос, будто тонкие голубые шторы, пронзенные лучами луны и качающиеся на ветру. - На самом деле, господин комендант, похожие слова. Любой, погрязший в узы любви, накладывает на себя жуткое бремя. Бремя верности, бремя привязанности и зависимости… - Поэт! – презрительно фыркнул Евгений. – Я собираюсь тебя подразнить и позлить, а ты… - Господин комендант, позволите вопрос? – заложник чуть наклонился вперед, матово блеснули темные, серьезные глаза. Получив утвердительный кивок, он медленно, тяжело спросил: - А зачем вам меня дразнить или злить? Зачем держать здесь в женском платье? Господин комендант, вы ругаете меня за то, что я недостаточно лого… лаг… логичен, - юноша облегченно вздохнул, подобрав нужное слово, заговорил быстрее, - и действую по велению сердца. А сами же, господин комендант, бессмысленно медлите, возясь со мной, тратите деньги на бесполезные побрякушки и наживаете себе врага в лице моего племени, - заложник наклонился вперед, звякнула серебряная чекань монисто. Брови вразлет сошлись к переносице, голос стал злее, настойчивее, приобрел силу. – Где же логичность в ваших делах, господин комендант? Срок моего аманатства близится к концу, отец почти закончил суд и… - Я уже говорил, сколь ты очарователен, когда злишься? – рассеяно спросил Евгений. – Твой дивный голосок и пламенные речи действуют на туповатых номадов, но для европейцев ты не более, чем милая певчая птичка. Распевающая о серьезных темах, да, но… но пойми, Илюша, никто не воспримет всерьез ребенка, женщину и певчую птицу. Вскинувшийся было аманат будто сдулся, на секунду расправившиеся плечи ссутулились, яростное лицо вновь потеряло острые и грубые черты. Евгений поманил съежившегося, неловко отводившегося взгляд и кривившего рот юношу к себе. Как забавно его Илюша переливался из пламенного вождя в субтильное и бесполое создание с греческих мотивов, и перевоплощение это казалось естественным, идеально подходящим этому переменчивому существу. - Ах, Илюша, какая же ты прелесть, - выдохнул в неподдельном восторге комендант. Похлопал рукой по мягким походным топчанам, выполненным на восточный манер: пестро, богато и аляповато. – Не медли и не зли меня. Ну? Аманат дернулся, словно лошадь, укушенная оводом, и рывком выпрямился. Звонко запели браслеты, монисто, бляшки, застежки, детали венца и прочие украшения, которые Евгений с таким удовольствием надевал на своего заложника. Ноги в алых женских сапожках двигались одеревеневши и неловко, время от времени подламываясь на каблуках. Выше сапожек набухали пестрые шаровары бледно-лиловых, сизых, серых и голубых ниток, придерживаемые шелковым алым поясом с бахромой. За пояс была заткнута белая расшитая рубашка, чей вырез, явно рассчитанный на полную женскую грудь, перевивали кожаные шнурки. Аманат, чье родовое имя, переделанное Евгением на Илюшу, было Ильдар, тяжко рухнул на колени подле ложа коменданта. Стало странно тихо, Евгений ничего не говорил и просто любовался своим трофеем, Илюша ему ничего не доказывал и не разглагольствовал, а тишина набирала все более угнетающее значение. «А зачем я его мучаю, правда? – иногда задумывался Евгений. – Ладно бы я был из этих проклЯтых содомитов, что обожают переодевать маленьких мальчиков в платьица и слушать их хныканье и верещанье. Но я же не такой. Может, из мести? А за что месть? За то, что дядя, воспитывавший Ильдара, вел многочисленное и свирепое ополчение, а племянничек рад был ему подсобить и после его смерти собирался продолжить волнение? Так за это бедный юноша сполна расплатился. Жгучие плети, укусы яростно лающих псов, посвятившие в тайны легионерской любви солдаты… Нет, это абсолютно непонятно, зачем я его мучаю.» Любая нелогичность выводила собранного и размеренного во всем Евгения из себя. Причиной его нелогичности был не кто иной, как Илюша-Ильдар с его огромными, чуть вытянутыми к вискам темными глазищами и множеством тонких косиц с серебристыми ленточками и лесками с бусинами, которые позвякивали, стоило Илюше чуть повернуть голову. Потому-то свое зло Евгений срывал именно на заложнике, которого священный закон запрещал истязать Со звонким щелчком лезвие стилета вышло из деревянного корпуса, холодный метал оказался под подбородком чуть вздрогнувшего от неожиданности аманата. Ни страха в глазах, ни злости. Сплошное отчуждение. - Не боишься умереть, да?.. – злостно прошипел Евгений, чуть вдавливая нож в кожу; темная, почти черные капля лениво сползла по лезвию до рукояти. - Нет, не боюсь, - заложник прикрыл глаза, словно веки вдруг стали нестерпимо тяжелыми, и зло выдохнул сквозь зубы: - лишь жалею, что со мной нет меча и коня. Я бы хотел прикончить тебя на ристалище в честном бою. - Птичка… - яростно выдохнул комендант. Чуть повернул лезвие, вдавливая глубже. Он чувствовал, как кровь тягучими каплями сползала до руки и растекалась по его коже, жгла нестерпимо, сладко, и Евгению захотелось пить эту кровь, словно вино... Потом вдруг опомнился, заругался на чем свет стоит, прижал к ране под горлом у аманата свой носовой платок и стал отчитывать ни то себя, ни то заложника. – Ну дурак, вот дурак… твоя покорность сведет меня с ума. Не мог дернуться, дурья твоя башка? И я хорош, мать честная, просто ведь припугнуть хотел… Ну ты и загнул про ристалище, Илюша, ну ты загнул. Тебе б петь да песни слагать, висы сказывать, а не с мечом носиться… Ильдар молчал. Много чего он мог и хотел сказать, но благоразумие взяло верх над пылкой натурой. Лучше промолчать, а то ведь негоже, чтобы комендант, враг, слышал, как голос дрожит от боли и страха. Почему он начинал боятся уже после, когда все миновало, заложник понять не мог. Когда нож грозил убить его, в сердце аманата плескалась ярость и решимость, а теперь… - Черт, платок весь в крови… - прервал тяжкие размышления комендант. – Я позову лекаря. - Господин комендант, вам запрещено причинять вред аманату, - надсадно выговорил заложник. - И ты это только сейчас вспоминаешь?! – взревел Евгений. Он собирался выдать еще что-то, явно очень обидное, угрожающее и причиняющее немало боли, но аманат перебил его: - Положите сюда приборы для бритья, а лекарю я скажу, что сам порезался, - Илюша снова прикрыл глаза, глубоко вздохнул. Ну вот. Он сам порвал тонкую нить надежды на то, что его сородичи ускорят суд или попытаются обменять его на другого, менее ценного заложника. Конечно, царапина под подбородком - вовсе не страшное преступление, но новость вполне могли бы раздуть до такой степени, что народу будет представляться его перерезанная глотка и еле теплящаяся в изморенном теле жизнь. Евгений глядел на заложника мрачно и тяжеловесно, в его голове судорожно ворочались мысли и вопросы. Ну и к чему аманат помогает ему выкручиваться? Думает, что смягчит его, Евгения, отношение к нему? Или у острого на ум Ильдара есть некий план, ради исполнения которого ему следует оставаться в лагере и на хорошем счету? - Позже об этом поговорим, - наконец рявкнул комендант, швырнув перед Илюшей приборы для бритья. Заложник аккуратно обтирал лезвие влажным от крови платком и диковатым взглядом косился на коменданта, с нетерпением ожидая ухода того. Чтобы взвыть, чтобы зажмурить глаза, из которых брызнут слезы, отчаянно молотя дрожащими руками по перинам вокруг. Дело не в боли, нет, не в физической, во всяком случае. Дело в том, что Ильдар не может сбежать. Не из-за стражи, вовсе нет, а из-за того, что безнадежно влюблен в рыжий огонь волос Евгения, в его серебристо-голубые глаза и издевательски-властную улыбку. Из-за того, что до боли желает быть рядом с этим человек, но не на правах раба в девичьих тряпках, а как друг или… Дальше мечтать было страшно, аманат остервенело дергал себя за волосы, перевитые тонкими косицами, и рычал в топчан. Вот и сейчас. «Поэт!.. – дразнила его сестра. – У тебя что огонь, что ветер, оба гуляют в сердце!». Сестру, которую русские подобно бабочке пришпилили к земле кольями на ружьях, а потом теми, что пониже… Действительно, огонь и ветер. Беспощадный ветер гнал в его сердце клубы ненависти и омерзения, обиды и жажды мести, а пламень… А могучий и непоколебимый пламень вольной степной души дрожал и, не обжигая, ласкался к ладони рыжего коменданта. Пришедший лекарь поцокал языком, вопросил у свода шатра о чуднОй моде молодежи бриться, перевязал смазанную травяным настоем рану – словно высокий белый ворот – и чинно удалился. Дождавшись, когда медик уйдет, Евгений плотно зашнуровал полог шатра, обернулся к тревожно таращившемуся на него аманату и в три шага одолел расстояние между ними. Впившись пальцами в шелковую ткань на плечах Ильдара, комендант вздернул его на ноги и легонько встряхнул. Напряженно вгляделся в темные глаза. Верхняя губа у него некрасиво дергалась, как у рычащего пса. - Илюша… Если я сейчас отзову всю стражу на срочное собрание, впихну в твои руки клинок и сам лягу, закрыв глаза и вытянувшись ничком, что ты сделаешь? - Наверное, перережу себе вены, - честно ответил аманат. - Хм… - Евгений закусил губу. – Если я спрошу, что с тобой вообще творится и что ты задумал, я ведь не получу исчерпывающего ответа, верно? - Господин комендант… - Ильдар низко склонил голову, потом запрокинул, темные глаза решительно и сердито блеснули, и заложник в отчаянном порыве поцеловал русского. Аманат ждал, что Евгений оттолкнет его в первые же мгновения, рассмеется и презрительно раздразнит, но поцелуй длился и длился. Губы коменданта оставались холодными и неподвижными, но и Ильдар не стремился проявить мастерство. Просто уста примкнули к устам, оба холодные, напряженные, не ожидающие ничего хорошего. Наконец воздух в легких Ильдара закончился, он чуть отстранился. Тихо спросил: - Достаточно… исчерпывающе? - А мне говорили, что кайсацкие мужи любят только баб и овец, - протянул в задумчивости Евгений. Потом тихо рассмеялся: - А я ведь клялся себе, что не такой… Ну и черт с клятвами. Давай еще раз. Сидя на мягких топчанах, придерживая друг друга за плечи, комендант и заложник целовались. Нерешительно, то излишне торопясь, то, напротив, слишком робко, и случайно зашедший, пожалуй, мог принять их за подростков – девицу и юношу, в первый раз познававших такую усладу. Ильдар злился на себя за то, что ничего не успел объяснить, что не предугадал реакцию Евгения. Ничего не изменится. Он по-прежнему будет ходить в женских тряпках, а своим признанием лишь показал брешь и новый способ унизить и причинить боль… Ну, про боль, наверное, говорить будет несправедливо. Евгений действовал аккуратно, даже нежно, и не дразнил почти, только все поминал проклятые «аманат» и «амант». - Я же уже говорил, Илюша, что ты страшная прелесть? – чуть придя в себя, начал привычно зубоскалить Евгений. Заметив, что распластанный на пестрых тканях: шелке, парче и атласе -аманат не намеревается отвечать или хотя бы открыть глаза, улыбаться он перестал, взволнованно растолкав заложника. Ильдар тихо застонал и попробовал отвернуться, но был изловлен за плечи и повернут лицом к коменданту. – Та-а-ак, тебе больно? - Немного, - по-прежнему не размыкая глаз и не желая собраться, пробормотал полусонный аманат. – Хоть раз прояви милосердие, оставь меня в покое. Евгений на пару минут даже опешил от такой наглости, но оставить заложника в покое ему не позволял характер и принципы. Щипая, толкая и щекоча, комендант заставил Ильдара сесть и согнать сонную одурь. - Прошу прощения, господин комендант, но чего вы от меня хотите? – безмерно устало спросил аманат. – Чтобы я бился в слезах и скорбно выл от боли и утраты порушенной чести? Или чтобы восторженно кидался вам на шею, лепеча «Еще, еще, еще, господин комендант, трахните меня еще сотню раз и десяток сверху!»? Прошу прощения, но я так не могу. Или могу, но это будет совершенно наиграно. Сказать честно: мне понравилось. По ощущениям я ничуть не сожалею о произошедшем и был бы рад повторить, но, поймите, умом-то я осознаю, что совершил кошмарный промах, и в дальнейшем за это мне придется расплачиваться. - Оумф, - многозначительно выдохнул комендант. – Можно поподробнее про последнее? Какой такой промах и как ты планируешь за него расплачиваться? - Я признался вам в чувствах и проломил тот хрупкий лед, через который вы сами бы никогда не шагнули, - терпеливо пояснил аманат. – Откуда я знаю, чем расплачиваться? Это все в ваших руках. Может, будете еще больше надо мной насмехаться и мучить. Может, ваша аккуратность – минутная прихоть, и в следующий раз вы обратите пляску любви в настоящую пытку. Может, высмеете меня публично. Откуда я знаю?.. - Илюша, ты подтверждаешь старый как мир закон – чем красивее человек, тем он тупее, - фыркнул Евгений. Аккуратно взял аманата за плечи, привлек к себе и со всей возможной нежностью поцеловал. – Ничего такого не будет. Ну, то есть не дразнить я тебя просто не могу, но на этой теме обещаю поставить разумное табу. Лады? Ильдар не ответил. Ильдар приник к груди коменданта, прекрасно зная, что игра в благородство и любовь скоро прискучат его избраннику. А значит, лучше урвать себе побольше этой надуманной взаимности, ибо чем еще можно будет утешать и оправдывать себя, когда начнется именно то, чего так опасался аманат? Запала Евгения, вопреки мрачным суждениям аманата, хватило на полтора месяца. За это время Ильдар почти поверил, что, возможно, любовь коменданта вовсе не надуманная. Что через год, когда кончится его срок пребывания аманатом, они смогут встречаться где-нибудь в рощах, вдали от крепостей и аулов, лежать возле ручья и разговаривать. А может, и любить друг друга, и тогда-то Ильдар сможет объяснить и настоять: не только он должен постоянно быть «девочкой». Однако всему хорошему приходит конец. Это непреложная истина, которую осознаешь только тогда, когда мосты сожжены, слезы высушены, а душа очерствела вконец. В это невозможно поверить до последнего, отчаянно цепляясь за надежды, веря чужим увещеваниям, воспоминая строки из воодушевляющих песен: «И все вернется на круги своя, утраченное лето возвратится…». Каких только ужасов нельзя натворить, стоя на узкой и скользкой поверхности между своим счастьем и сумерками простой жизни, не осознавая, что уже ступил на это поле. Вот так и началось. Евгений пришел странно сердитый, но, увидев ласково улыбающегося ему с перин аманата, растянул губы в улыбочке. Сел рядом и стал рассказывать про новости с границы, на которой побывал. …Разбили крупный отряд. Стали добивать выживших, презрительно морща нос и сетуя на проклятые этнические особенности степняков. Все какие-то мелкие, грязные, нескладные, с узкими глазами и приплюснутыми лицами омерзительно-желтого цвета. Ни тебе нежной вычурности французов, ни кукольной красоты евреев, ни страстной горячности арабов и турков… А шлюх-то в крепости перестали пускать, и детей к службе готовят в городах. А любой, достигший девятнадцати, уже может написать жалобу самому царю. Так что выбирать не приходилось. Евгений там был. Наблюдал, сохраняя безразличное лицо, чтобы в самый неподходящий момент отдернуть своих людей от добычи. Отчитать, сухо напомнив: мы здесь с миром, колонизировать должны, а не захватывать. То есть: убивать и грабить можно, а жечь и насиловать – ни-ни. - Так порою и осознаешь, какой ты все-таки счастливчик, - глядя не на ошарашенного аманата, но на свод шатра, закончил Евгений. Потом перевернулся, устроившись прямо перед Ильдаром, и схватил его за кисти рук. – Ты-то у меня красивый. Откуда вообще выискался один на всю степь… И знаешь, твои собратья дергались и рычали, теряли сознание или выли и скулили. А что ты бы делал, возьми тебя против воли? - Я не знаю… - отшатнувшись, заложник высоко вскинул брови. Потом, собравшись с духом, решительно сдерзил: - Во всяком случае, когда меня полосовали плетью твои же солдаты, я смолчал. - Это совсем другое, Илюша… - комендант рассеяно повел головой, словно сонный кот… И одним рывком опрокинул аманата, вдавив своей тяжестью в топчан. – Хочешь узнать, в чем разница? - Нет! Эй! Пусти! - вскрик потонул в грубом, кусающем поцелуе. - В том-то и дело: ты не должен быть «за», - хохотнул комендант. Это было больно, унизительно и обидно, но сопротивляться совсем не получалось. Аманат быстро оказался стоящим на коленях, с заведенными за спину руками и лицом, вдавленным в расшитую колющим бисером подушку. Евгений без растяжек и прелюдий вошел в него, придерживая за бедра и вбиваясь в узкое отверстие с остервенением штурмующего бастион. Сухие пальцы с обветренной кожей сминали плоть и оставляли на ней россыпи багровых пятен. Каждый рывок коменданта сопровождался невыносимой болью, будто полосовали кинжалом, и Ильдару больше всего хотелось потерять сознание, перестать ощущать ломящую и раздирающую изнутри боль, растворится в поддернутой цветными всполохами темноте за вЕками… Евгений коротко вскрикнул и отстранился. С любопытством оглядел лежащего ничком аманата, с особой дотошностью заглянув между бедер, обрызганных розоватым от крови семенем. Несколько раз с оттяжкой хлестнул по поджарым ягодицам, одобрительно рыкнув: - Не завопил, молодец, - комендант не то чтобы устыдился, скорее пожелал более приятно завершить вечер. Перевернув заложника на спину, вгляделся в сосредоточено-собранное, с набрякшими от непролитых слез веками и в кровь искусанными губами лицо. – Илюша, не так уж и больно… должно было быть. Не злишься на меня? - Нет, господин комендант, - глядя безмерно устало, уверил Ильдар. Неловко обвил шею Евгения руками, когда губы того стали беспорядочно шарить по лицу и ключицам аманата. «Это просто… просто попытка узнать что-то новое. И для меня, и для него. Ничего в этом дурного нет». С такими мыслями Ильдар и растворился в баюкающей порочной лаской ночи, подставляясь под поцелуи и целуя в ответ, упрямо веря – и тут же смеясь над своей верой, – что все будет хорошо. Стоял морозный, кусающий холодом и ветрами декабрь. Молодой султан, ведущий свой род от Чагатая, сына самого Чингизхана, должен был в скором времени возвратиться домой. Там его ждала молодая невеста, Айгерим, преданная и безмерно любящая девушка семнадцати лет от роду. Там ждал младший брат и верный друг. Только вот не ждали ни дед, ни мать, ни сестра, ни дядя. Четверых их убили русские, мятежников и смутьянов с пламенными сердцами. Лучше было бы умереть с ними, а не склонять головы под ярмо, не идти добровольно в заложники. Молодое племя оказалось мягче, проще. В них бурлила юная кровь, но и новомодное здравомыслие - тоже. Предки завещали: «Умрите! Но умрите вольными, как орлы в небе, но умрите сильными, как тигры в камышах. Станьте теми дикими аргамаками, что, убегая от аркана и плена, кинулись в бурные воды реки и умерли на свободе, не зная узды!». Старики ведали, что такое неволя. Молодые не догадывались Ильдар не представлял, чем для него обернется заключение. Он думал – узкая келья, монашечья жизнь, а потом – хрупкий мир и бытие свободным. Русские примут других заложников, казахи перекочуют в новые угодья-резервации и все будет хорошо. Сложилось по-другому. Ильдар мог бы вести себя диким бешеным псом, ночевать в подвале, есть плесневелый хлеб, пить затхлую воду и вычесывать из остриженных волос блох и вшей, но он выбрал другое. Не из страха перед грязью, из любви. Диковиной, мерзкой, ничего хорошего не сулящей. Гордый степняк склонился, принял то, чего мужу достойному принимать нельзя. Полтора месяца странного, хрупкого счастья, а за ними – бездна. Бездна, где каждый день – новое вычурное платье, драгоценные побрякушки и замысловатая прическа для густых волос, небывалой роскоши еда и прекрасные вина. Только вот под шелком и парчой – синяки и шрамы, длинные царапины от кусачей плети и вечно саднящая промежность. Распухшие губы и язык отказывались чувствовать вкусы, а от еды только тошнило. Трофей… нет, драгоценная кукла, которую можно всюду таскать за собой и вытворять с ней все, что душе заблагорассудится, только бы не сдавить слишком сильно и не сломать. - А я ведь до сих пор люблю вас, господин комендант, - тихо проронил аманат. Изо рта вылетали клубки пара. - А я тебя уже нет, - беспечно пожал плечами Евгений. Они стояли за крепостной стеной, на узком клочке земли между каменой заставой и рощицей. Землю укрывал тонкий слой колючего снежка. Для разнообразия комендант позволил своему заложнику одеться и обуться тепло, правда, в женские сапожки и лисью шубку, но какая, к шайтану, разница? – Но я, право, опечален. - Простите?.. – Ильдар чуть склонил голову. - Через две седмицы ты сможешь покинуть крепость, - глядя куда-то в сторону, на теряющиеся на сером небе белые от снега горы, проговорил Евгений – семь клубков пара растворились в воздухе. - Да? – глаза аманата непроизвольно расширились. Он давно уже не подсчитывал дней, покорно растворяясь в бездне творившегося, и вот теперь столь ожидаемое событие, в которое отчего-то не верилось, оказалось совсем близко. – Как… как славно! - Я бы сейчас избил тебя, - процедил комендант. – За такие слова. А ведь говорил, что любишь. - Люблю вас, - покорно и ласково, но все же не без насмешки, - но ваше обращение заставляет мою любовь граничить с ненавистью. Вы что же, ожидали, что я рад буду терпеть ваши измывательства? – странная догадка стрелой пронзила сознание: - или… прошу прощения, вы, господин комендант, ожидали, что я добровольно останусь? Медленно, тяжело, словно разрывая узы невидимой паутины, Евгений кивнул. Почти с ненавистью проследил за тем, как лицо Ильдара сперва делается выразительно-удивленным, брови ползут высоко вверх, а губы складываются в молчаливом «о», а потом холодный воздух пронзает тихий, злорадный и при этом опасливый смешок. - Ах, господин комендант, - откуда это в столь знакомом аманате столь незнакомый оттенок поведения? – Ваши надежды ложны. Я буду рад покинуть крепость, вас и всю эту мерзость. - Я не могу тебя ударить, не оставив следа, - выдохнул огромным белым облаком Евгений. – Но могу морить тебя голодом, причинять боль другого разряда и вовсю пользоваться твоим ртом. Не шибко радуйся. - Как прикажете, господин комендант, - грезящим тоном согласился Ильдар. Слова легким полупрозрачным облачком понеслись вверх. – Все две недели. Замечательно. - Ты издеваешься?! – рык сотряс морозный воздух, Евгений плечом вдавил вяло трепыхнувшегося аманата в шершавую обледенелую стену. - Полегче, господин комендант, оставите синяк, - промурлыкал окрыленный странной свободной и налетом вседозволенности Ильдар. - Сволочь. Паскуда степная. Мразь… - Ах, господин комендант… Тринадцать дней комендант и аманат мучили друг друга один изощреннее другого. Евгений – изобретая не оставляющие следов муки и порочные забавы, Ильдар – сплетая болезненные, приводящие в ярость и опустошающие вереницы вычурных слов в филиграни наигранных эмоций. Огрызались, сходились в незримых для простых обывателей битвах, зализывали раны и вновь кидались в круговерть взаимных терзаний. А на четырнадцатый, последний, странно притихли. Ильдар молчал, лежа в пестрых перинах и топчанах, грустно глядел из-под черной пряди, укрывающей лоб, и теребил в пальцах хвостик пояса с медной бляшкой и шелковой бахромой. Евгений сидел за столом, перебирал пергаментно хрустевшие – а ведь недавно промокали в масле, что ж такое-то… - карты и бумаги, тихо постукивал серебряным пером об края чернильницы. Изредка писал и делал пометки, но в основном хмурился, жмурил глаза и стискивал виски – не думалось - Вы правда будете по мне скучать, господин комендант? - нарушил тишину Ильдар, переворачиваясь на живот. - А не пойти бы тебе на… - Евгений осекся. Ильдар смотрел на него без насмешки или злобы, но с печалью и молчаливой просьбой. Последний день, в конце концов, так какого черта маяться дурью – или, напротив, почему бы не помаяться? – Да. Наверное, да. Ильдар поднялся. Тонкие пальцы, по-прежнему теребящие пояс, терялись в широких пышных рукавах рубашки, чей подол был завязан в узел под кромкой короткой бисерной жилетки. Поджарый живот, видневшийся между рубашкой и поясом – лишь каким-то чудом удерживающимся на тонких бедренных косточках поясом – быстро вздымался и опадал. В какой другой день подобный вид бы мгновенно соблазнил падкого на искушения Евгения, но сегодня тот мрачно покосился, нахмурился и уставился обратно в карты. - Планируешь меня соблазнить, получить пару синяков и добиться моей казни? – мрачно поинтересовался – или констатировал – комендант. - Угу, - тряхнул головой Ильдар. Помялся, сел перед столом Евгения, судорожно впившись ногтями в кромку мореного стола. Ждал, что комендант обратит на него внимание, но вскоре, видимо, разочаровался его холодностью и скользнул куда-то вниз. «Ну и пусть валяется там, изгибается тугой дугой и рассыпает темные кудри по парче и атласу… Мне все равно» - мрачно решил Евгений и вновь зарылся в бумаги и карты. Минут десять стояла тишина – спокойная, томная, таинственная и совершенно нереалистичная. А потом раздался тихий шорох тканей, и на широко разведенные колени коменданта легли локти Ильдара – по одному на каждое – а между возникла лохматая макушка аманата. Уложив подбородок на сплетенные кисти рук, он грустно поглядел на коменданта снизу вверх. Вздохнул тихо и печально. - Господин комендант, - короткая пауза. Телячий взгляд из-под ресниц, сухие, приоткрытые от волнения губы. – Ну хоть немного… ну хоть капельку, а все же любите меня? Не мучить, а… а хотя бы тело. - Иди сюда, черт тебя подери… - на секунду не совладав с собой, Евгений за локти вытащил чуть охнувшего Ильдара из-под стола. Несколько не рассчитал расстояния, и аманат ударился поясницей о покачнувшийся стол. Торопливо провел жесткими пальцами по ушибленной плоти, удостоверяясь, что следа не останется. - Ой… Чернила разлились, - ерзая на коленях коменданта и чуть оборотив голову в сторону стола, заметил Ильдар. – На бумаги… - Черт с ними, - дернул головой комендант. – Ну, чего тебя надо? Какого ляда строишь тут застенчивую куртизанку? Знаешь же, что не могу тебя тронуть… - Залог любви, - торопливо выдохнул аманат, прикрыв глаза. – Получить и отдать. - Залог?.. Кольцо тебе, что ли, обручальное всучить? Или колье с… - Господин комендант, пожалуйста, - прошептал Ильдар. Обвил шею коменданта невозможными тонкими руками, прижался скуластой щекой к щеке Евгения и щекотно задышал на ухо: - Будьте эту ночь со мной. Делайте, что заблагорассудится. А я не позволю себя осматривать. Скажу, что вы были добры. Ну а с вас… В самую холодную, темную и долгую ночь зимы… - рука коменданта забралась под одежду аманата, оглаживала, сжимала и растирала, в то время как глаза Евгения, безмерно серые и серьезные, пристально смотрели в лицо Ильдара. – В дни, когда – ах, не там!.. – когда солнце и луна светят равное количество времени – я не договорю, прекратите… - приезжайте на Костяной Холм в Кумыс-Агхашской долине, - вздрогнув и поперхнувшись воздухом, аманат уткнулся лицом в плечо коменданта, шипя сквозь зубы, выгибаясь под ласкающими руками и упрямо продолжая говорить. – Там роща, а среди нее ручей. Приходите туда на каждое равноденствие… Вот… вот мой залог. - Да пожалуйста, - рыкнул комендант, куда более занятый одеждой – своей и Ильдара – чем клятвами. Бумага хрустела и рвалась под ерзающими лопатками аманата, чья-то рука случайно угодила в разлитые чернила. Евгений только это и запомнил с той ночи: растопыренные, напряженные, впившиеся в стол и покрытые густым слоем синевато-черной краски пальцы. Будто рука убийцы в крови. Странная гармония на грани полного крушения и – на секунду перед глазами разлилась тьма – тяжкое дыхание загнанных лошадей. Словно для равновесия яркая и пьяная ночь сменилась серым, строгим и унылым днем. Ильдар, совсем недавно такой тонкий, доступный и лукавый, красовался серьезной и усталой миной, облачаясь в свой прежний костюм. Тяжелый халат с орнаментом золотыми и серебряными нитями, войлочные огромные сапоги и широкие мятые штаны в полоску. Поверх – ощетинившаяся жесткой шерстью шуба-«тон». Где же ты, прекрасный и нежный Илюша?.. Зачем остригаешь косы?! Постой, не смей!.. - Я был заложником. Им положено остригать волосы, - спокойно пожал плечами – еще недавно вздрагивающими и покрывающимися мурашками под губами Евгений плечами – аманат. Коменданту только и оставалось, что как зачарованному наблюдать за тем, как из густых темно-каштановых волос достают украшения, выплетают ленты и треплют косицы, а потом одним движением клинка в руке обрезают все эти пряди на уровне шеи. Пышная гривка на несколько секунд замерла в воздухе, прекрасная, матово блестящая и пышная, взвешиваемая на руках Ильдара, а потом неопрятной паклей рухнула на пол. - Черт тебя возьми… - Мне вас хватает, господин комендант, - пропел, чуть закатив глаза, аманат, на секунду обратившись прежним Илюшей. Но в следующее же мгновение наваждение спало, перед Евгением замер молодой, по виду потрепанный жизнью султан. Слишком высокий, слишком широкий в этих одеждах, слишком умный из-за блеска темных глаз и чуть сведенных бровей. Сама манера стоять и ходить изменилась. Лишь чуть припухшие после ночи губы не вязались с этим новым, стойким и властным образом. Получили коней, взлетели в седла. Ильдар при этом болезненно поморщился и заерзал, чем тут же вызвал тихий смешок Евгения и удивленные взгляды офицеров. Снег превращался в грязное месиво под копытами коней, которое тут же укрывали новые хлопья. Вскоре вдали возникли фигурки всадников, один из них отделился и галопом помчался навстречу делегации русских. Маленький караковый конек ворвался в их ряды, безошибочно отыскав Ильдара, который неожиданно выкрикнул, потянулся к наезднику каракового. Тот тоже дернулся в сторону аманата, руки сплелись, уста приникли к устам, и двое так и замерли, покачиваясь на разумно притихших конях. Сколько мгновений длилась эта сцена, никто точно сказать не мог. Снег покрывал плечи целующихся, путался в коротких, бьющихся на ветру волосах Ильдара. Кони чуть прядали ушами и косили глазами друг на дружку, но шевельнуться не смели. Наконец ветер сорвал меховую шапку с головы того, кто сидел на караковом. По ветру заплескались две длинные, темные косы, увенчанные серебряными бляшками. Евгений, словно опомнившись, рявкнул: - Прекратить!.. Коней мигом растащили, девицу, чуть одурманенную встречей, стянули с седла. Комендант успел ее разглядеть. Раскосые темные глаза о длинных ресницах, остренький, едва выдающийся из личика нос – плоские лица были в моде у номадов, - тяжелые, почти до колен косы и маленький легкий подбородок. На этом положительные качества девицы и кончались. В распахнутом вороте шубы виднелись маленькие острые груди, черные густые брови и сурово очерченный рот придавали ей вид строгий и жестокий. Мечтательная поволока быстро сошла с глаз, сменившись яростью дворовой кошки. - Не троньте ее! Айгерим! – соскочил с седла Ильдар, но тут же был отловлен и крепко схвачен за локти. Не сопротивляясь, он проорал что-то на кайсацком, обращаясь к той, которую, видимо, любил и звал Айгерим. Девица тоже выкрикнула что-то высоким, сильным голосом и перестала вырываться, только косилась на всех безумными и злыми глазами. Ильдар взобрался обратно в седло, добавил что-то ободряющее и чуть пришпорил коня. Девку тоже усадили в седло, взяли коня на аркан и разместили в конце делегации, подальше от аманата, который в скором времени должен был стать свободным. Евгений поравнялся с ним и будничным тоном осведомился, кто это: - А, это Айгерим. Она моя невеста, - Ильдар дурманно и мечтательно улыбнулся. - Бешеная какая-то. Почему бы не дождаться вместе со всеми?.. Мы же тебя по дороге не съедим, в конце концов, - озадачено протянул комендант. Почему-то хотелось утащить пигалицу за косы и утопить в ближайшей проруби, а Илюшу схватить за загривок и хорошенько потрясти, выспрашивая об этой самой Айгерим. Но Евгений сдержался. Хоть и спросил излишне требовательно и пристрастно: - Ты ее любишь? Она некрасива. Слишком строгая и сухая, жердь какая-то. - Люблю… И она умная, честная и стойкая, - нахмурился Ильдар. - Что?.. – Евгений аж повернулся в седле, ощерив зубы. Проглотил добрую дюжину слов, прежде чем выдать: - Женщин любят только и исключительно за внешность, ибо душа их и ум – которого, боюсь, отродясь не было – отнюдь не блещут индивидуальностью. Да и вообще не имеют ничего ценного и достойного любви, мать твою! – комендант распалился, но благоразумно понизил голос – на них уже косились, - И еще, извини за вопрос, но каким это образом ты умудряешься одновременно любить двоих? - Дурак! – беззлобно огрызнулся Ильдар и на этом затих, намеренно отвернувшись Выспросить его толком не получилось – делегация подъехала к степнякам. Айгерим и ее жениха быстро стащили с седел, заобнимали и зацеловали, обменялись какими-то бумагами с Евгением, втянули в круговерть разговоров… Так и расстались, толком не попрощавшись. В весеннее равноденствие не пришел Евгений, злясь и ревнуя, на летнее уже не явился Ильдар. Может, на этом бы все и кончилось, если бы в одной из сечей русских с кайсацкими мятежниками Евгения не взяли в плен. Потрепанного, грязного, с разбитой губой и саднящими ребрами, его втащили в чей-то богатый шатер. На топчанах, придерживая одной рукой пиалу с кумысом, сидел Ильдар. Совсем не такой, каким его запомнил Евгений. Если сам комендант за эти несколько лет почти не изменился, то бывший аманат сделался шире в плечах, острее, жестче. А хуже всего – в глазах поселились огоньки алчности, жестокости и расчетливости. - Ну что ж, вот и ты оказался на моем месте, - хмыкнул на идеально звучащем русском Ильдар. Не забыл, получается. Наклонился вперед, щуря глаза. – Только для тебя аманататство-амантства кончится только по моему желанию. Да и, - лукаво, - мне на тебе следы оставлять можно, да еще какие. Знаешь ведь, что обычно хозяин клеймит свой скот… Стояла звездная степная ночь. Чадила жаровня с углями и нагревающимся над ним тавром, перекликались степные птицы и, вслед за человечьим воем, выли шакалы. Колесо судьбы совершило новый оборот.