Дети крапивы

Собираю стручки гороха, запихивая их в карманы толстовки. В детстве я так любила горох, что могла продать душу за него. Сегодня не было исключением, однако продавать душу Дьяволу не было необходимостью. Я стою посреди чужого огорода и в наглую тырю обожаемый продукт зерновой и бобовой культуры, держа при себе надежду, что меня никто не заметит. Мало того это был чужой участок, я была в этой деревне непрошенным гостем. Никого я не знаю из жителей, единственное, что мне знакомо, так это название моего очередного пристанища: «Калиново». Забираю ещё несколько стручков, затем выдёргиваю пару жирных морковок и промываю их у берега озера, что примыкает к этому участку. С голодным удовольствием грызу первую морковь, направляясь к входу с участка через калитку. Собственно, это единственный простой и безопасный выход, потому как вокруг забора растёт крапива в два раза выше меня. При том, что у меня нормальный рост среднестатистической восемнадцатилетней девушки в метр и шестьдесят один сантиметр. Не маленькая я, это крапива, зверюга, огромная просто! Чем её только удобряют?! Хотя, не уверена, что хочу знать. Как там говорят? Меньше знаешь, крепче спишь. Подхожу к зелёной калитке. Слышу, как у правого уха раздаётся стук молотка, забивающего гвозди, но прежде, чем я поворачиваюсь по своей любознательной натуре к источнику шума лицом, за калиткой выходит худощавая женщина средних лет в косынке на голове и в идиотском платье в цветочек ниже колен. Я тут же отступаю назад, потому как грозно она на меня смотрит. — Ты ещё кто такая? — ворчит женщина, переводя взгляд на полторы морковки в моих руках. — Воруешь, да?! Я ведь сейчас разбужу Никитича, он тебе накостыляет! Никитич! НИКИТИЧ! — Женщина, что вы разорались-то? — совершенно спокойно спрашиваю я, отгрызая кусочек от овоща. — Ваш достопочтенный Никитич в магазин ушёл. Я-то знаю. Проводила ведь его, пьяного дурака. Судя по выражению на лице женщины, мой палец в небо оказался дротиком прямо в цель. Я мысленно улыбаюсь себе. Не трудно догадаться, что в деревнях большинство людей спиваются от горя или безделья. — Кто ты такая?! — спрашивает она. — Я тебя впервые вижу! Ты не здешняя! Женщина — кэп. Ясное дело я не отсюда. Во-первых, я не проглатываю окончания, во-вторых, говорю чётко и ясно, в отличие от неё. В-третьих, на мне городские джинсовые шорты до середины бёдер, серая толстовка с капюшоном и надписью: «Я из Питера», а на моих ногах кеды, хотя в деревне в ходу или калоши, или какие-нибудь шлёпки. Ко всему прочему, у меня всё-таки каштановые волосы длинной до плеч имею розовые пряди! Если бы я жила здесь, меня точно знали бы все. Таких «цветных» здесь точно нет. — Ясное дело не здешняя, — киваю я, откусывая морковку до конца и небрежно откидываю ботву в сторону, словно я какая-то там царица с большой дороги и мне всё дозволено. Моё действие вызывает волну негодования у женщины. — Я приехала недавно, повидать Никитича. Мама подумала, что ему нужен кто-то с кем он может поговорить, кто будет за ним приглядывать и супы ему варить. Коварная улыбка на её лице бросает меня в холод. Вот с этим я промахнулась, очевидно. На деле же я, прищурившись от солнечного света, начинаю грызть вторую морковку, а в голове вырабатывать план отхода. — Никитич коренной житель «Калиново», — довольно заявляет она. — Все его родственники или здесь, или за горой Основателей. — Почему вы решили, что моя мама не может жить за горой Основателей? — спрашиваю я, просматривая план побега через крышу. Оказалась бы шифер крепкой. Забраться-то легко, а безопасно ли? — Отличная гора! Красивый вид! Справа наверху раздаётся мужской смех, и я резко поворачиваю голову к источнику шума. На небольшом домике, скорее всего гараже, сидит парень двадцати лет со светлыми короткими волосами и чёрными глазами. Расстояние между нами не такое уж и большое, поэтому я могу хорошо рассмотреть его внешность. Симпатичный, накаченный в меру, одетый в одни только коричневые шорты и держит в руке молоток. Вот куда подевались умопомрачительные идолы мужской красоты из города! Живут в деревнях, в глуши, глухомани. Как следует посмеявшись, он смотрит на меня и говорит: — Если только ты не вылезла из-под земли, тебе нет оправдания. А держишься уверенно, воровка. Актриса из тебя хорошая, моя мать поверила. Чего уж там, поверил даже я. — О, спасибо огромное за комплимент, но что значит «вылезла из-под земли»? Я вам крот, что ли? — Если бы хоть что-то в твоих словах было бы правдой, — говорит парень. — то тебя посчитали бы сумасшедшей. Разговаривать с мёртвыми это надо уметь. За горой Основателей только кладбище и больше ничего, воровка. С этим я круто промахнулась, но не теряя уверенности в своих поступках, зажимаю морковку между зубами и забираюсь по забору на крышу дома Никитича. Замираю, боясь сделать лишнее движение и в дополнение к краже продуктов заработать срок за порчу имущества, просто потому, что штраф мне платить не из чего. Карманы набиты только горохом. — Я приведу Жданова! — говорит женщина и удаляется мелкими, но быстрыми шажками по дороге. — И кто такой Жданов? — спрашиваю я у парня. — Полицейский. Нужно убираться от сюда. Залезть-то залезла, а как слезать? Снаружи вокруг дома и ограды растёт крапива, а слезть по тому же пути, как залезла не так просто, учитывая то, что забор как-то смертоносно шатается. Я осторожно приподнимаюсь на ноги и на полусогнутых медленно переступаю по крыше, как внезапно под ногами что-то трескается. Я замираю. — Я бы на твоём месте сидел спокойно и ждал полицейского, — говорит парень. — Крыша у Никитича не ремонтировалась полвека. Дерево наверняка прогнило давно. — Раз такой умный, может скажешь, как мне не угробить свою жизнь? Парень размышляет над помощью несколько секунду, потом отвечает: — Постарайся стоять на линии, где забиты гвозди. Под шифером на тех местах тянутся доски. Найди такое место и просто сядь, пока не провалилась внутрь и что-нибудь себе не повредила. Я послушно нахожу это более безопасное место и медленно присаживаюсь, свесив ноги с крыши. Достаю из кармана толстовки несколько стручков гороха и начинаю лакомиться. Хотя бы поем перед заключением. Вот так быстро можно, выйдя из детдома, попасть в новую камеру и на этот раз с решётками на окнах. Хотя в детдоме тоже были решётки на окнах, но нам позволяли выходить гулять на некоторое время. Парень на крыше передо мной продолжает стучать, как отбойный молоток, как-то довольно усмехнувшись. Круто, не такой я себе жизнь представляла в четырнадцать. Теперь мне восемнадцать, но я до сих пор не могу выбраться из вереницы неприятностей и зажить так, как следует. Он даже не представляет, что мне довелось пережить, а улыбается как кот, поймавший сочную рыбёшку в аквариуме. Хотя здесь, наверное, коты идут прямо к озеру. Я съедаю все горошины и кидаю пустой стручок прямо в него. Кожура прилетает ему в бедро, он раздражённо поднимает на меня чёрные глаза. — Больше занятия себе не можешь найти? Я работаю, воровка! А ты мне мешаешь. — И что с того? — спрашиваю я, опустошая ещё один стручок и кидая его в парня. На этот раз стручок долетает только до молотка. — Работай себе дальше. Я всего лишь пытаюсь развеселить себя. — Ты как ребёнок, — говорит он, откидывая стручки со своей стороны на участок Никитича. — Школу закончила, а поумнеть забыла, воровка? — Не называй меня так, — грубо отвечаю я, швыряя в его сторону два стручка. Один попадает снова в бедро, а другой пролетает мимо на его участок. — ты совершенно ничего обо мне не знаешь. — И не уверен, что хочу знать, как городская девчонка попала в деревню и стала воровать. Где твои родители? — На Петербуржском кладбище, — пожимаю я плечами и кидаю автоматной очередью пять стручков. Один из них прилетает прямо между ног парня, и я начинаю хохотать. Ребячество, правда, но то как он, неожиданно покраснев, подскакивает на ноги и яростно смотрит на меня, заставляет смеяться громко. Такой высокий парень, а смущается, как маленький мальчик. — Ты такой забавный! — Если ты не прекратишь, — кричит он, гневно сверля меня своими чёрными глазами. — я тебя изнасилую! В ответ я кидаю в него кожуру гороха и попадаю точно промеж глаз. Заливаюсь смехом и ложусь на спину, подложив руки под голову. С неподдельным интересом наблюдаю за тем, как парень просчитывает ход, но снова и снова возвращается к тому, как ему до меня добраться, самому не проломив при этом ни шифер, не доломав забор. — Ну всё! Достала! Он спрыгивает со своего гаража, подходит к калитке Никитича и только он заходит, я внезапно перестаю смеяться. Он меня точно изнасилует, а лестница в его руках поможет до меня добраться. Вот чёрт! Я поднимаюсь на ноги и внимательно высматривая забитые гвозди в шифере, ступаю по их линиям в самый центр крыши, когда как парень уже следует за мной по пятам. Шифер под ногами как-то страшно хрустит, и я останавливаюсь, когда этот хруст становится до противного громким. — Ой, мамочки! — пищу я, сжавшись в место. Парень тоже останавливается. — Я здесь умру! Умру! — Не умрёшь, пока я тебя не изнасилую, ясно? — резко говорит он. — Не хочется заниматься этим с трупом. Как-то не по-людски получается. — Очень смешно! — кричу я, даровав этому бедолаге свой фирменный взгляд «Не дождёшься!». — Губу раскатал! Я тебя сама сейчас изнасилую! — Сомневаюсь, — усмехается он и оценивающе рассматривает меня снизу-вверх. — во мне, пожалуй, силы больше будет. Не двигайся, пока не проломила крышу Никитичу. Ему не на что ремонтировать её. Из-за тебя неплохой мужик останется без крыши над головой. — Ага, конечно! Буду сидеть тут как беззащитная овечка и ждать, пока волк накинется на меня! Очень умно, ничего не скажешь! Но я не буду задерживаться и… Я заглядываю за край крыши и с невероятным облегчением замечаю небольшую гору сена. Улыбнувшись на прощанье персональному волку, я прыгаю, а на его лице читаю испуг. Сено не такое мягкое, каким могло быть, но я жива, и я могу бежать дальше. Переворачиваюсь со спины через бок и спрыгиваю с тюка, победно посмотрев на крышу, где стоит он и усмехается. В следующее мгновение он тоже прыгает на сено. Я пускаюсь в бега по переулку. Детдом научил бегать быстро, воспитал во мне победительницу, научил выкручиваться из мелких неприятностей, открыл новые физические возможности, но взамен отобрал любимую семью и сделал изгоем в глазах людей. Девочка, которую бросили родители… Так меня называли в школе. Я всё им продолжала доказывать, что родители меня не бросали, а погибли в автокатастрофе, но вскоре перестала этим заниматься. Как-никак, дурака трудно переубедить в его неправоте. Я бегу со всех ног, а тот парень дышит в спину. Он действительно решил меня изнасиловать? Я-то до последнего верила, что он отпустит меня, не станет дурью маяться, потому как сделать что-то со мной никому не под силу. Я сильная, бойкая, смышлёная, и я всегда найду выход, даже когда кажется, что выхода нет. Сердце падает в пятки, как только я слышу недалеко от калитки Никитича знакомый голос женщины: — Идём сюда, Николай. Воровка на участке Никитича. — А где сам Никитич? — спрашивает сипловатый мужской голос. — А чёрт его знает! Девчонка сказала, что он в магазин ушёл! Пьянчуга! Я увеличиваю скорость, но на плечо падает крупная рука парня. Он меня затормаживает, хватает за предплечья, заламывает руки и неожиданно толкает лицом прямо в крапиву. Я не успеваю закричать или возмутиться, как зажмуриваюсь и в следующие мгновение чувствую жгучие прикосновения растения по лицу, шее, ушам, ногам. Секунду спустя парень меня останавливает. Я открываю глаза и вижу перед собой деревянную стену. Хватка ослабевает, однако все оголённые участки тела начинают чесаться. Я резко разворачиваюсь лицом к грёбанному волку и прописываю звонкую пощёчину. — Так ты благодаришь человека, который спас тебя от тюрьмы? — раздражённо спрашивает он, потирая красную щеку. Я замечаю, что он почти полностью раздет, а крапивы будто бы не замечает совсем. Его руки крепко сжимают мои запястья, так что я не могу освободиться, не позволяя вообще двигать руками. Жжение съедает меня. Так много крапивы! Я потом вся в волдырях буду! — Надо было тебе сильнее прописать, за такую выходку! — шиплю я сквозь зубы. — Отпусти меня! У меня всё чешется! — У меня тоже, — спокойно говорит он. — но, если ты сейчас будешь расчёсывать, после твоя кожа будет просто ужасна. Потерпи и подожди, пока Жданов свалит. Потом я тебя изнасилую и будешь свободна. — Прости, что?! — Тс! — шепчет он и стремительно настигает моих губ. Его язык вторгается в мой рот, а губы целуют мокро и страстно. Я сопротивляюсь, отталкиваю его руками, но ничего ровным счётом не получается. Парень прижимает меня к стене, отпускает руки, но только чтобы освободить свои и облапать меня. Сначала его движения пугают меня, потому что они грубые и резкие, но очень быстро мне начинает нравиться всё что он делает. Плавно, едва касаясь кончиками пальцев проводит линию от середины бёдер под толстовку до рёбер. Контраст температуры между нашими телами различен: его руки ледяные, а моя кожа буквально полыхает. Вторая его рука обнимает меня за талию и плотнее притягивает к себе. В один момент он расслабляется, и едва отстраняется, что позволяет мне протиснуть руки наверх и обнять его вокруг шеи. Он выше меня, поэтому я стою на носочках. — Девчонки здесь нет, Дарья, — раздаётся неподалёку голос того же полицейского. — Кстати, куда подевался твой сын? — Тебя ищут, — шепчу я, опаляя его шею горячим дыханием. — Думаю, в крапиве искать не будут, — усмехнувшись, шепчет он мне прямо на ухо. По всему телу пробегают сотни электрических зарядов. Боже, как мне нравится то, что со мной делает мой насильник! Мы снова встречаемся в жарком поцелуе, где нам обоим не хватает воздуха в лёгких, из-за чего приходится прерывать поцелуй. Я уже слабо контролирую своё тело — мозг перегрузился наплывом информации и сразу отключился. Чувствую, как что-то упирается мне в живот и это самое «что-то» с каждым моим прикосновением руками к его телу увеличивается. — Он скорее всего пошёл кур кормить, — раздаётся где-то там голос женщины. — Мальчик очень трудолюбивый и ответственный. Сразу видно: в отца пошёл! — Да, есть чем гордиться, — отвечает полицейский. Я хихикаю, против своей воли оторвавшись от губ коварного искусителя. Наши взгляды встречаются. Он смотрит на меня с непониманием, но быстро его глаза меняются и вот он уже улыбается и как-то смущённо смотрит на меня. — Тобой и правда можно гордиться, — улыбаюсь я. — целуешься ты просто отпад. А что на счёт другого… — я отпускаю глаза на его дружка, упирающегося мне в живот, полностью готового для разоружения, затем с интересом поднимаю свои зелёные глаза на парня. — …кажется, там тоже есть чем гордиться. — Хочешь проверить? Приближается к моим губам, но буквально в нежеланном миллиметре останавливается. На лице застывает ухмылка. Руки парня скользят от моей талии к попе, ловко подхватывают, и я чувствую его разгорячённую плоть внутренней стороной бёдер. Обвиваю его ногами вокруг талии. По всему телу разливается волна желания. Дышу учащённо, а парень снова придавливает меня к стенке и на этот раз его плоть практически входит в меня, разве что преградой пока что служит наша одежда. Правда, никто из нас очевидно не рассчитывает на то, что она продержится на телах слишком долго. Я прикрываю глаза и слегка прикусываю мочку его уха, языком прокладываю мокрые следы к шее и оставляю небольшой засос. Мои руки блуждают по его груди, медленно двигаясь всё ниже и ниже, едва ли я касаюсь застёжки на его шортах он меня нехотя останавливает своим прерывистым дыханием и коротким смешком: — Ты хочешь сделать это в крапиве? На что только не пойдут городские девчонки, чтобы переспать с парнем. — Если хочешь знать, у меня вовсе не было в планах встречать тебя и делать то, что я делаю… К тому же, что-то я не слышу других предложений, где нам этим можно заняться? — Идём, — выдыхает он, протяжно целуя меня в губы, затем хватая за руку и выводя из крапивы. — есть одно местечко. Мы бежим в сторону поля, где виднеются стада скота. — Нас могут увидеть! Он вдруг останавливается, я даже ударяюсь носом в его грудь: — Смысл жизни в деревне прост: если ты хочешь, чтобы о тебе узнали все, то ты должен хоть один раз пройти мимо дамочек, которые круглые сутки сидят около своих калиток и «дышат свежим воздухом», они раздуют из мухи слона в два счёта; если же ты не хочешь попадаться и быть увиденным, достаточно только уйти от дороги подальше. От сюда какой напрашивается вывод? — Ты решил поменять крапиву, где нас никто бы не увидел, на поле, где может увидеть каждый? — Чему тебя в школе учили? — бормочет он и снова тянет меня за руку дальше. — Идём. Не останавливайся. Мы не убегаем в просторное поле, а вместо этого оббегаем участок Никитича и подбираемся к его участку. Парень открывает ограду со стороны огорода, я нервно крепко сжимаю его руку (всё-таки его мать — последний человек, которого хотелось видеть в данный момент), но вместо того, чтобы бежать в сторону дома, он тянет меня к небольшому амбару, где мы запираемся, а я с неким восхищением и смехом замечаю кое-что очень важное: — Сено, да? Вот, чем мне не нравятся деревни, — они предпочитают жить по старинке. Секс на сеновале? Сколько этому занятию лет? Парень усмехается: — Да побольше чем нам вместе взятым будет. Он подходит ко мне с животным желанием в глазах. Скорее инстинктивно я отступаю на шаг назад, но тут же потеряв равновесие падают на тюк сена. Он нависает надо мной, поставив свою коленку вплотную моей промежности. Если он не перестанет меня соблазнять, я кончу в свою же одежду. Кстати, пора бы от неё избавляться. Он словно читает мои мысли. Упираясь на своё колено, он задирает мою толстовку, снимает её и откидывает в сторону. Топ слетает следом за толстовкой. Чужие губы припадают к моей коже на шее, посасывают её, оставляя красные пятна. Влажные поцелуи прокладывают дорожку к моей груди, прикрытой за лифчиком. Его руки ловко расстёгивают застёжку на ненужной вещице, и она отлетает в сторону. Я оказываюсь практически полностью раздетой, что меня не до конца устраивает. Расстёгиваю пуговицу и молнию на его шортах. Они падают, и парень отбрасывает их прочь. Его руки властно заключают мои груди. Я сдавленно постанываю и выгибаюсь. В следующие мгновение затвердевшие соски накрывает что-то тёплое и мокрое — его рот. Зубами он слегка прикусывает их, затем зализывает причинённую маленькую боль языком. — Мы уже до такого дошли… — сквозь стон говорю я, зарываясь пальчиками в его светлых волосах. — …может представимся? Он прекращает вытворять своим языком то, что делает, и я уже начинаю жалеть, что решила обменяться хотя бы именами, прежде чем мы займёмся сексом. Приоткрываю, прежде блаженно закрытые глаза, и выжидающе смотрю на него, а мне в ответ короткая усмешка: — Артём я, а ты? — Ева… а теперь продолжай. Он ухмыляется и снимает с меня шорты, затем стаскивает трусики. Я полностью голая перед ним. Артём рассматривает меня внимательно, после чего опускается на корточки, разводит мои ноги в стороны и внедряется своим проворным языком в моё влагалище. Я уже мокрая. Этот парень точно знает, что делать, тем лучше для меня. Не уверена точно, но такое ощущение, что он вырисовывает языком цифры на моей набухшей плоти. Я готова кончить в любую минуту. Дыхание моё сбилось, я громко постанываю в ответ на каждое его действие и выгибаюсь навстречу. Наконец он снимает с себя трусы. Я смотрю на его возбуждённый член приличных размеров, который приближается к моему влагалищу и только он касается половых губ, как я выставляю руку вперёд и прошу: — Постой! Он останавливается. — Ты решила передумать в такой важный момент? — Я должна кое-что сказать, — немного смущённо говорю я. — у меня… в общем у меня ещё никогда не было ничего подобного. Я хочу сказать, что я девственница. — Тогда потерпи немного, — шепчет он, желанно целуя меня в губы и нависая надо мной. — Сначала будет больно. Расслабься, так будет лучше. — Давай. Делаю глубокий вдох и в следующий миг его член входит в меня, почти до упора, а по всему телу расползается невыносимая ломающая боль. Артём останавливается, покрывает моё лицо и шею крошечными поцелуями, отвлекая от боли, но всё равно скатывается непрошенная слезинка. Я не кричу, крепко стиснув зубы и зажмурившись. Ногтями впиваюсь в его спину и, я уверена, это как минимум неприятно, однако, Артём терпит и не двигается, чтобы не причинить мне лишней боли. Проходит секунда, вторая, третья, четвёртая и боль постепенно начинает спадать. Вместе с тем, как он замечает, что я расслабляюсь, начинает потихоньку двигаться во мне и наступает небывалое наслаждение. Артём ускоряется, наше дыхание и совместные стоны учащаются. Я извиваюсь под ним как змея, ёрзаю, чтобы ощутить это ещё ярче и наконец чувствую пик. Я кончаю первой и обмякаю под Артёмом. То, как во мне двигается член ощущаю сильнее, только на этот раз это приносит ноющую капельку боли вперемешку со столовой ложкой наслаждений. В самый последний момент Артём выходит из меня и изливается на землю в амбаре. Затем подтягивается ко мне и перекатывается на спину. Я ложу голову на его плечо целую его рядом с соском. Рука парня зарывается в моих волосах. Слышу, как быстро стучит его сердце. И как сумасшедшее бьётся моё. — Можно вопрос? — вдруг спрашивает он, прорезая тишину. — Да, — мой голос звучит приглушённо. — Почему городская девчонка занимается мелким воровством в глухой деревне? Что случилось с твоими родителями? — Это уже два вопроса, Эйнштейн, — слабо улыбаюсь я. — кто-то говорил мне про то, что меня не научили ничему в школе, а сам до двух считать не умеешь. — Не издевайся, — смеётся он. Мы молчим с минуту, а я вспоминаю, что случилось и как я оказалась здесь, в объятиях Артёма — парня, с которым у меня был мой первый раз. Он не наседает. Ждёт, пока я настроюсь на не самый приятный рассказ. — Ладно, готов слушать? — я заглядываю в его чёрные глаза. В ответ Артём кладёт свободную руку на мой затылок и притягивает к себе. Целует с некой осторожностью и нежностью. — Ну, всё началось четыре года назад. Я, мама, папа ехали на машине в магазин, покупать мне подарок на день рождения. Да, ты правильно понял. В тот день был мой день рождения. Мы ехали спокойно, папа никогда не нарушал правила, но волей случая была огромная фура, которая неслась прямо на нас. Как сказали позже, водитель заснул за рулём. Лобовое столкновение. Трое погибших взрослых. Один выживший, но пострадавший подросток, девочка. Три сломанных ребра, открытый перелом малоберцовой кости и трещина большеберцовой на левой ноге, сильное сотрясение. Затем почти полгода в больнице и детский дом. Пять дней назад мне исполнилось восемнадцать. В прошлом году я закончила школу. В восемнадцать для меня открылся весь мир, иди куда хочешь, выбирай, чем заняться. Единственным, о чём я мечтала всегда, так это о путешествии. Меня отпустили с детского дома и три дня автостопом налегке привели меня сюда. Я правда не воровка, но после последней придорожной кафешки деньги закончились, а есть хотелось. Я подумала, что, недосчитавшись небольшого количества продуктов ничего страшного не произойдёт. А потом ты, крапива и сеновал. — Жаль твоих родителей, — тихо говорит он, а я читаю сожаления в его голосе. — твою жизнь не назовёшь счастливой и криминальной, как мне казалось. — Ничего страшного, — хмыкаю я, целуя Артёма в гладковыбритый подбородок. — Люди часто во мне ошибаются. Вообще-то последние четыре года это происходит особенно часто. — Прости. — Не извиняйся. Я прописала тебе звонкую пощёчину, помнишь? Если тогда она была неоправданной для тебя, то сейчас всё вроде как встало на свои места. Артём смеётся: — Она была сильной. — А ты запихнул меня в крапиву. Это было очень неприятно. — Но я тебя поцеловал! — Тебе напомнить, что ты вообще-то собирался меня изнасиловать? — Но ведь ты в этом виновата, не так ли? Кто кидал меня стручки от гороха? Я ведь был занят. — Артёмка! — недалеко от амбара слышится голос его матери. Мы резко подскакиваем с сена, от которого остаются на теле характерные следы, бросаемся к одежде и одеваемся быстрее, чем в армии. Справившись первым, Артём помогает мне натянуть топ и толстовку. Я вытаскиваю из его волос сено, а он из моих. Дверь амбара открывается, и его мать смотрит на нас широко раскрытыми глазами: — Потрудитесь объяснить, свои яркие красные следы на шеях, молодые люди!