мальчик в ноль

— Слышь, малой, налей мне эт… — (потеря равновесия) — того… абс… абснт… ааа, — последнее «а» протяжным змеиным шипением и пьяной ухмылкой на губах. Нелепый парень со слишком длинными руками и непослушными ногами яро привлекал к себе внимание бармена, постукивая себя в грудь кулаком. У бармена же на спине написано, что ему похуй. Потребовалось добрых десять минут барабанной истерии по собственной грудной клетке, прежде чем до долговязого дошёл сей меседж, и он с грацией нализавшейся нимфы занимает место в самом центре барной стойки, расталкивая локтями таких же доходяг, которые решили пустить мозги по ветру в третьесортном виски-баре в свободный вечер пятницы. Всё как по канону, в общем. — Прошу… ты, мсье! Абсент… таааа… — (затянувшееся молчание) — сильвуплеее? — бармен многозначительно вскидывает бровь, натирая пивной стакан, а в глазах парнишки напротив мимолётное удивление от того, что он только что сморозил, и, в общем-то, вопросительная интонация к концу предложения говорила о том же. Парень будто прозрел, что владеет французским и дико охуел с данного факта, — Ебать, я ж итальянский учил… когда-то… ду ю спик спэнишшшш? — с этими словами он переваливается телом через всю столешницу, и, томно подложив руки под подбородок, пытается играть бровями. Зрелище жалкое, хотя бы потому, что подкидывает в каком-то непонятном припадке все мышцы лица. — Ты красавчик, кстти (подмигивание). Сзади доносится громкий гогот его дружков за дальним столиком, пустивших своего друга в свободное плавание. Бармен пытается найти связь между изучаемым итальянским и вопросом про испанский, в итоге просто закатывает глаза: таких уникумов у него слишком много за смену. В нём вспыхивает внутреннее «должен налить» вместе со счётом за обучение, но совесть всё видит и говорит, что этой нимфе хватит, финита ля комедия (храни господь итальянцев). Он смотрит на сомнительный флирт перед ним, недолго думает, цокает, всё-таки подходит ближе к стойке и сосредоточенно ищет взглядом зелёную вытянутую бутылку, которую совсем недавно туда поставил, пропуская мимо ушей все вокруг. А зря. Ведь мало тех счастливцев, чьё знакомство начинается с того, что кто-то на кого-то блеванул. Но внимание! Только здесь и сейчас! Это Пак Чанёль, и он смог. А это До Кёнсу, и у него на лице написано, что кое-кому скоро пиздец. (А ведь кто-то влюбляется с первого взгляда, но это уже совсем другая история). Округлившиеся глаза, вывернутые злобным оскалом губы — с пострадавшей стороны; неуместное хихиканье и попытки выглядеть как ни в чём не бывало — с другой стороны. Вокруг веселье продолжается: вот, кажется, где-то в центре зала проходит конкурс между столиками, где соревнуются подвыпившие студенты в умении быстрого слизывания кетчупа с чужого соска. На утро эти ребята будут думать «ЧТО ЗА МЕРЗОСТЬ», но пока что ими движет азарт, желание выиграть пару бесплатных беспонтовых коктейлей и, конечно же, долбоебизм — всё по тому же канону. К барной стойке со скоростью света, спонсируемой не иначе как огнём где-то в области задницы, подбегает Бэкхён — самый шустрый официант, которого Кёнсу когда-либо видел, а он проработал там семь месяцев, и официантов видел не мало. Бэкхён будто с моторчиком и вечным двигателем в штанах: успевал обслужить весь большой зал за считанные минуты, и максимум будет подошва дымиться (ну и неплохие чаевые в дырявом кармане). К тому же, он самый адекватный парень в этом гадюшнике, что, несомненно, плюсик в его карму. — Кёнсу, всё эээ… всё в порядке? — Бэкхён хмуро оглядывается, пытаясь состыковать ниточки-мысли в голове, и где-то через минуту, наконец, узелок затягивается. Глаза округляются, ладошки непроизвольно заходятся в маленьких театральных овациях самыми кончиками пальцев. — Ооо, с дебютом тебя! Теперь ты настоящий бармен! Браво! Кёнсу может лишь кисло скривиться и подыграть, немного опуская половину туловища в жалкой попытке классического поклона, но в силу заблёванной одежды, получается не очень. И его никто не винит. Кроме парня напротив. Он, видимо, бессмертный. — Я бы дал за поклон пять из десяти… — говорил он уже более связно, с оценивающим прищуренным взглядом, разлёгшись на столешнице в комфортной позе. Бэкхён его перекрестил и убежал, оставив их один на один. Не считая несколько десятков пьяных тел вокруг, конечно. Чанёлю вроде бы как очень заебись, а Кёнсу заводится с пол-оборота; судьба дурочка, раз решила их сегодня познакомить. — Эй, Исин, замени, — у Кёнсу от напряжения вздуваются на шее вены, он снимает фартук с фирменной символикой и пытается как можно аккуратнее стянуть жилетку. Чанёль же зачаровано смотрит, как у того тень ложится на кадык, скачут скулы и шевелятся дужки носа; обводит взглядом линию спины, спускается ниже, потом возвращается обратно к лицу. Видимо, он не понимает, что ему пиздец, потому что тут же следом открывает рот в восхищённом стоне и вскидывает большие пальцы. Вот этот несчастный любезно принимает приглашение выйти на улицу, вскидывает голову к сапфировому беззвёздному небу, набирает в лёгкие как можно больше прохладного воздуха — такое обычно в кинотеатрах видишь — и получает свою заслуженную оплеуху, от которой шатается и заваливается на кучу каких-то не очень чистых коробок. (Так себе кинцо). Те, кто до этого стоял и мирно курил рядом, мигом рассосались, как всегда это бывает, когда хочется меньше проблем. Философия «не видел — не виновен — ничего не должен» набирает обороты в наше время со стремительной силой. — Эй, эй, всё ок? Ты живой? — Кёнсу на секунду теряет всю свою враждебность и подрывается к лежащему телу. — Всё не ок, — парень вскидывает кудрявой головой, будто отгоняя неприятные мысли, и заливается каким-то безумным смехом, с силой откидываясь назад, что-то бубня себе под нос. — Денег — ноль, секса — ноль, танцевать никто не хочет, налить вот тоже. Кёнсу чувствует мысленные пинки по его костлявой заднице по последнему пункту. — Ладно, поднимайся… Ты, типа, практически в помойке валяешься. — Кёнсу нехотя стучит носком чистых кроссовок по чужой коленке. — Я тебе налью через пару часов, пойдёт? Только вставай. Этот дрыщ, конечно, заметно протрезвел, но ещё не на столько, чтобы понять простую истину — лежать в помойке не круто. — Я певцом хотел стать, приехал в столицу… — Нет, давай без исповеди, — Кёнсу морщится и оглядывается по сторонам; ему становится почему-то неловко, будто он его здесь пытает или делает то, что не должен. А чем заканчиваются подобные истории Кёнсу от некоторых девиц уже знает. (#заспойлерено). Чанёль всё продолжает: — Певцом не получилось, пришлось поступить в универ… А вот это интересно. Сам Кёнсу никогда не считал себя глупым, но, тем не менее, за обучение платил. Или же его решили сейчас нагнуть на фактах. Блондин глупо хихикает, глядя, как сгибается-разгибается его собственное колено (вот она, сила высшего образования), а потом вдруг решает изменить локацию и уже сидит, облокотившись спиной на побитую кирпичную стенку, накручивает золотистую кудряшку на указательный палец и всё посмеивается. — Что смешного? Может, ты уже забыл, но кое-кто меня заблевал, мать твою. — Прости, это не по плану, — и потом вдогонку после недолгой заминки. — Будь я богом… — мечтательным голосом и с устремлённым взглядом в небеса. У этого парня в голове бетономешалка, инфа сотка. — Эйэй, полегче. Кёнсу к таким разговорам не готов. Для таких разговоров надо хорошо накидаться. Да и вообще, какого хрена. Исин парень практически нормальный, но будто гвоздь проглотил в своём грустном китайском детстве, а клиентов немного подначивать надо. Накидавшиеся клиенты — его доход, но этого доходягу почему-то хочется спасти. Как минимум, для того, чтобы уберечь чью-нибудь одежду от микса полупереваренной пищи и алкоголя. А Чанёль смотрит снизу вверх своими широко распахнутыми глазами и всё улыбается. «В ногах правды нет», Кёнсу сдаётся и садится рядом, пытаясь не думать, что могли делать в этом углу до них. Расчищает ногой горы окурков и пивных банок, цедя что-то сквозь зубы. — Быть богом не очень-то охуенно, как может показаться на первый взгляд. Трудно, грустно, одиноко, везде эти пиздюки… ну, люди, — у него речь отрывистая, местами путанная, грубая, но очень простая и без изысков, это подкупает. Он вообще простой парень, без выебонов, как у некоторых. — Я Кёнсу, кстати. До Кёнсу. — А я Чанёль. Красавчик Чанёль, но можно просто Чанёль, — парень одобряет своё остроумие кивком, — меня так друзья называют. — Те придурки в дальнем углу? — Ага, —Чанёль посмеивается в кулак и смотрит пристально через плечо. У Кёнсу ни один мускул не дрогнул, Чанёль же раскрыл рот в до боли искренней улыбке — так сумасшедшие улыбаются, по которым гильотина плачет. Терять им нечего, знаете ли: в то время как каждый день пулемётной очередью острых событий пытается добраться до самого сердца, поставив на счётчик монотонный пульс, такие вот персонажи разгуливают без бронежилета. Такие ребята опасны. Кёнсу про себя говорит «совсем поехавший», а улыбку жадно взглядом глотает. Наверное, случайно. Затянувшееся молчание говорит о том, что у Чанёля фаза веселья уже прошла, а это значит, что время псевдофилософии прокуренных крыш с громкими словами и нулевыми действиями, где пафос смешан с самолюбованием в пропорции пятьдесят на пятьдесят и чуть подслащен самобичеванием; ммм, конфетка. Все признаки на лицо, Кёнсу это хорошо знает и уже готов подзаработать бесплатным психологом, лишь бы быстрее вернуться к основной работе. Или, допустим (по секрету), этому парню действительно чем-то хотелось помочь, почему вдруг — пока точно не известно. — Давай, рассказывай, что там у тебя, и разойдёмся. Чанёль долго мычит мотив какой-то знакомой песни и всячески игнорирует вопрос. — До Кёнсу, а давай танцевать? — Чанёль произносит это наигранно умиротворённо и с кокетливым подмигиванием правым глазом. — Иди ты. — Как хочешь. Чанёль рывком пытается встать, но так просто не получается: морской узел из длинных ног так просто не распутать. И, хоть он парень старательный, но даже с n-ого раза не получается. Он отодвигает по сторонам коробки, выстраивая их в линию по типу ширмы и приговаривая, что совсем это не помойка, просто импровизированный уголок для разных нужд; потом полностью скатывается на асфальт, поднимает вверх руку и щёлкает пальцами, будто просит включить музыку, блаженно прикрывая глаза. В следующую минуту оказывается, что парень танцор-то от бога: Кёнсу недоумённо смотрит, как огромный Чанёль хаотично раскидывает свои конечности то влево, то вправо, и сам же изредка получает по лицу и рукам. Это не то чтобы ритуальный танец языческому богу лёжа на асфальте, но действительно кажется, что ещё пара подобных па — и пойдёт дождь. Ну или у парня эпилептический припадок, или ему вырывают костно-мышечный скелет, или, или… Миллион или, и ничто из них — никак не танец. — Слушай, давай вернёмся, ты сейчас себе что-нибудь сломаешь, я останусь крайним, — у Кёнсу терпение лопнуло, и интерес пропал, да и никто за такие посиделки ему платить не будет, в конце концов. — Или мне что-нибудь сломаешь. Чанёль же в вакууме психоделических плясок: вытворяет такое, что смотреть страшно, изредка останавливается перевести дыхание и снова мотыляет руками, головой, бёдрами, по которым шест плачет, и многим другим, чем его мама одарила. По глухому стуку можно догадаться, что момент соприкосновения тела и жёсткого асфальта не самый приятный, и Чанёль иногда показывал это смешной гримасой, но останавливаться не спешил: ему по всем показателям весело. Через некоторое время он случайно и очень сильно ударил Кёнсу коленом, и тот среагировал молниеносно: прямым попаданием локтя строго под дых. Танцы перешли в какую-то перепалку, кто-то проходил мимо и, видимо, зацепил это представление взглядом из-за картонной ширмы. Крикнул что-то вроде «ставлю на белобрысого», и следом за этим послышался звон от монет. Чанёль оказался достаточно сильным, однако Кёнсу более проворным, и через несколько минут напряжённой борьбы в виде перекатывания и различного перехватывания инициативы он оказался сверху, жёстким захватом фиксируя чужую шею. — Бля… ть. Дыхание безнадёжно сбилось, казалось вот-вот — и воздух закончился, лишая возможности насладиться триумфом. Кёнсу чувствовал, как капелька пота медленно ползла по виску и очень раздражала. Он попытался смахнуть её, прижимаясь к плечу, но лопатка больно стреляла, поэтому он решил, что хер с ней, с той каплей. До одури хотелось просто лечь на прохладный асфальт и хорошенько отдышаться, возможно, даже закурить, однако Чанёль же бунтарь дохуя, мог ещё что учудить, поэтому он просто опустил голову невпопад, ведь точка соприкосновения очень сильно нужна. Он лишь потом догадался, что дышит своему заложнику прямо в ухо. Наверное, поэтому этот глист там так брыкается — когда дышат в ухо, это ведь дико щекотно. Кёнсу решает, что это слишком запрещённый приём и отпускает руки, медленно приподнимаясь. Всё обернулось прям ой, как неловко. Чанёль беспомощно лежит под ним с раскинутыми руками и растрёпанными влажными волосами, а красные огни от дешёвой вывески играют на золотистых волосах слишком красиво, подчёркивая каждую волнистую прядь. Каждая такая волна идеально ровная, Кёнсу гадал, как долго Чанёль проторчал сегодня у зеркала, старательно накручивая плойкой всю свою гриву. Наверняка обжёг себе ухо, палец или ещё что. Интуитивно понимает, что совсем не хочет сейчас разглядывать лицо, спускается ниже: не очень чистая серая футболка с геометричным принтом растянута и немного порвана на горловине, намёком обнажая ключицы, ещё ниже опустить взгляд почему-то слишком неловко. (На самом деле Кёнсу понятно, почему). Не хочется признавать, что сидишь в каком-то подозрительном углу на бёдрах пьяного незнакомого чувака. Но блять, у этого Чанёля на красивом лице брызги сочного граната то тут, то там, Кёнсу хочется разбить ту чёртову рекламную вывеску ударом увесистого кирпича, и плевать, если у него спишут это с зарплаты. Ведь эти алые искры в полуоткрытых глазах и с веером длинных ресниц не сулят для него ничего хорошего, а Чанёль как будто специально громко сглатывает, чуть приоткрывая губы. Вообще, нехилое перевоплощение из хихикающего алкаша в какого-то самца, Кёнсу даёт оценку восемь из десяти (техника слабовата). Чанёль приподнимается на локтях, делает глубокий вдох и медленно, шажками указательного и среднего пальцев, приближается к его коленке и тихо поглаживает. У Кёнсу от неожиданности дыхание застопорилось, а на языке тут же выстроилась очередь из самых отборных матов. Как-то всё неправильно и слишком нелепо, с ним уже так игрались однажды, потом было больно, повторять не хочется. Вот, чего хочется: чтобы в десяти метрах от них открылась главная дверь, вышел молчаливый Исин и дал на пальцах понять, что перерыв окончен, и от начальника его ждёт пиздец, да хоть что-нибудь; ведь уйти надо, очень сильно надо, пока не поздно. Чанёль же напротив: поднимается пальцами с коленки на бедро и, когда длины руки физически перестало хватать, сел, а потом, притянув Кёнсу двумя руками за шею, порывисто поцеловал. — Отъебись, — Кёнсу неожиданно для самого себя практически переходит на крик, с силой вытирает тыльной стороной ладони нижнюю губу и зло хмурит брови. — Чего ты боишься? — А чего ты хочешь? — Ты мне нужен. Чанёль говорил это пьяным и глядя в глаза. А Кёнсу знал, что это самые охуенные слова, которые он когда-либо слышал. И да. Для Кёнсу уже поздно. Он приподнимается, упираясь угловатыми коленками в твёрдый вышарканный асфальт, сверху-вниз заглядывает Чанёлю в глаза, набираясь решимости, поправляет влажную прядь и целует; очень нескромно на радость Чанёля, слишком смело на удивление самому себе. Соцветие сомнительных вкусов, приправленных ядом немного выветрившегося алкоголя и каким-то пугающим безумием. В том поцелуе романтики мало, ровно как и во всей ситуации в целом, Кёнсу ищет подвох. У Чанёля совсем не работают тормоза: он улыбается той своей безумной улыбкой, что ни взгляд — то прицел, что ни движение языка — то настойчивая просьба. Опускает Кёнсу обратно себе на бёдра, сильно прижимая щуплое тело как можно ближе, ясно давая понять, что хочется больше. Хочется не просто изрисовать чужую шею пошлыми засосами, хочется под кожу, глубоко-глубоко, оставить гравировку на сердце коротким автографом на память и целоваться по-французски всю ночь напролёт, ведь незнание французского никак умаляют эти его навыки. Судя по кое-какой реакции в штанах, Кёнсу с ним солидарен. Он послушно откидывает шею, позволяя Чанёлю пройтись языком по каждому сантиметру кожи; честно говоря, ему давно не было так приятно. «Ты мне нужен» — повторяй про себя хоть сотню раз, а звучит так же охуенно, как в первый. Чанёль, кажется, с мозгами совсем попрощался: стягивает с узких плеч чужую футболку, осыпает мелкими поцелуями правое плечо, что-то шепчет, как заклинание, сбивается, трётся о пах, подцепляет пальцами кромку джинс, тут же находит полные губы Кёнсу, случайно прикусывает, зализывает, просит прощения, следом же ухмыляется, развязно целует. У Кёнсу голова кругом от каждого действия и такого контраста, и надо бы сказать Исину, что он внезапно заболел, да вызвать такси до ближайшего отеля или же сразу до квартиры; в этот раз он уверен, что не будет жалеть. — Ну всё, готов, — Чанёль резко отстранятся и громко кричит, хлопая в ладоши. — Эй, пидоры, гоните сотню! Из-за угла выруливает группа молодых парней с весёлыми свистами и аплодисментами. Их лица перекашивают пьяные оскалы, то и слышатся крики «Чанёль, красавчик», «так держать», «мог бы и трахнуть». У Чанёля на лице бравада. — Не, чуваки, трахнуть — ставки выше, а мы спорили на «почти», — он стаскивает с себя побелевшего Кёнсу, неуклюже встаёт и принимает скомканную кучку денег, как будто устало потягивается и шлёпает по карманам в поисках сигарет. — Я же говорил, что даже бухой могу кого угодно развести. Дружки смеются и дают Чанёлю подкурить, жмут руку, как герою, делают селфи; кто-то строит планы, где ещё поразвлечься этой ночью, кто-то хвалится, что выиграл бесплатный коктейль, кто-то — что перепихнулся в туалете. Кёнсу скрутил сильный приступ тошноты, знакомый кисловатый вкус уже наметился на языке, а кулаки уже были наготове, но ноги совсем не слушались. Он отрывисто дышал и продолжал сидеть среди пивных банок и окурков, не замечая, что вот в него летят новые с приторным дымовым шлейфом. — Кёнсу, — Чанёль внезапно спускается на корточки и нежно берёт Кёнсу за подбородок, заставляя посмотреть себе в широко распахнутые глаза, где красные блики от вывески всё так же ярко сияют, предупреждая (да только поздно), — вот это тебе на чистку одежды и выпить. Возьми абсент, отметь за меня, ладно? С тем официантом, — Чанёль знакомо подмигивает и засовывает мятые купюры за кромку джинс, немного задевая пальцами кожу ниже пупка. — Вооот, хороший мальчик. Теперь с чистой совестью даю тебе десять из десяти.