Из пламени

При взгляде на Юйлань, Заку неосознанно захотелось улыбаться. Она не понимала его потуг в английский язык, он же не разбирал её родной. Китайский, кажется. Он сложный, непонятный, этот китайский, с настолько хитросделанными заковырками, что сам чёрт ногу сломит. И пишется ещё сложнее, чем буквы. Этими странными… Как их там… — Иероглифы? — Фостера буквально распирает детская гордость, от того, что он сумел произнести столь сложное слово. Юйлань кивнула, показав широкую улыбку, в которой не доставало одного зуба. — Сложно… Не сдержавшись, она хихикнула в кулачок, не впервые слыша это слово. Но также отмечая про себя, что Заку стало гораздо легче даваться произношение разных слов. Только складывать их в предложения выходило не очень хорошо, и говорил он с паузами, долго думая над тем, что произнесёт дальше. Однако с учётом того, что, придя сюда, он говорил отдельными короткими словами и словосочетаниями — это просто гигантский шаг вперёд. Заку нравится Юйлань — она странная, но безобидная, а что ещё более важное — она дружит с ним, несмотря на то, что Зак откровенный псих, которого отчаянно ненавидит весь приют, вместе с противным жирдяем директором и его шаболдой-женой. Вообще, эти двое, как казалось Заку, ненавидели всех детей в приюте, но он сам… Это, наверное, что-то уникальное, ведь так ненавидеть, чтобы забивать на хоть минимальное подобие законов — это надо уметь. Почему-то Сида кормили. Юйлань кормили. А его — нет. А впрочем, ему не привыкать. Еда с помойки — тоже еда. Словив жалостливый взгляд (глаза Юйлань вообще на редкость живые в этом рассаднике живой мертвечины), Зак фыркнул и спрятал взгляд свой. Ну да, живот урчит, пи-пиздец просто (он слышал, как это слово говорил Тони из старших!), но это не повод смотреть на него так. Когда смотрят так, у Зака внутри шевелится что-то, и это что-то — очень странное. ТывзволнованэтимиглазамидаЗак? Тынеможешьперестатьдуматьоних? Тынеможешьуспокоитьсяда? — Зак? Дёрнувшись, он взглянул на эти живые глаза и сглотнул ком, цепляясь ладонями в края шорт. — Всё… хорошо, — для верности он даже кивнул и вымученно улыбнулся (оскалился), спешно собираясь. П о ч е м у — т о руки дрожат. Очень дрожат. Да сука, успокойтесь вы! Уйти от Юйлань легко — Зак сильный и выносливый, а она, кажется, привыкшая к иному питанию, сейчас подобна осиновому листку. Дрожит и трясётся. Того и гляди ветер снесёт к чёрту. В просторном зале на первом этаже, соединявшем мужское и женское крылья приюта, сейчас находилось разве что несколько таких же малявок, как он сам, и Сид. Сидя на старом потрёпаном диване, скрючившись, весь худой, бледный, с впалыми глазами и скулами, о которые можно порезаться, он мог бы показаться неживым. Вот только взглядом, который он направил, можно было бы сжечь нахуй (Зак не знает, что это за слова, но они классные!). Хотя… нет, нельзя. Огонь — это страшное, большое, горячее. А Сид ж а л к и й. А Сид м ё р т в ы й. А Сид х о л о д н ы й. «Астма» — это слово звучит на слух Зака красиво и мягко. Но он, соотнося вид Сида и то, что это слово произносят люди в белых халатах («В-Р-А-Ч-И», — ещё раз произносит по буквам), понимает, что «Астма» — плохо. Что от «Астма» тяжело дышать. Прямо как от дыма где-то там, откуда начинается дыхание, до сих пор преследующего его. Вот только реальное удушье страшнее фантомного видения. Поэтому Зак — ж и в о й. А Сид — м ё р т в ы й. А значит скучный. А скучные Заку не нужны.