peter pan has died

Изнурённый, едва переплетая ноги, я вышел из здания школы и попытался привести дыхание в порядок. Моё измученное тело, казалось, манило к себе горячие лучи послеполуденного солнца и направляло их только на меня одного. Солнце безжалостно пыталось испепелить меня, и я только сейчас решил уйти с крайне важной и напряжённой тренировки по баскетболу. Школьная команда усердно тренировалась уже давно, пытаясь добиться идеального результата, гарантировавшего нам возможность унести с соревнований столько наград, сколько нам было подвластно. Это было адски тяжело, но я твёрдо решил для себя не сдаваться. Быстрыми шагами я направился к уличным умывальникам и скорее плеснул холодной воды на лицо. Ледяные капли будто жалили кожу, но ощущение было приятным. Из-за того, что единственно главной целью сейчас было побыстрее согнать с тела горячую температуру, я почти не заметил чужую тень. Почти. Я остановился и повернулся лицом к зданию, что было позади; мои глаза сами разыскали фигуру, стоящую на крыше. Сердце застучало в бешеном ритме, стоило мне догадаться, что сейчас должно произойти. Я мог стать свидетелем чьей-то смерти. — Эй! — крикнул я в надежде привлечь внимание незнакомца. — Ты, на крыше! Я понимал, что это было бесполезно, ведь мы были слишком далеко друг от друга. Собравшись с силами, я со всех ног кинулся к этому парню. // К тому времени, как я добрался до крыши, я боялся, что могло быть слишком поздно. Ведь самым страшным моим кошмаром на тот момент было увидеть чью-то смерть — даже если это был незнакомец. Кроме суицида не было больше ничего другого — по крайней мере, тогда, — что могло так сильно подавить меня морально. Слишком много людей покинули меня таким образом, и я больше не намеревался терять кого-то ещё. Кем бы этот человек ни был. — Эй, — сказал я, распахнув дверь. И лишь тогда заметил то, что не попало на глаза прежде: воздушные шары. Самых разных цветов шарики удерживались на земле чем-то небольшим за их нитки, и парень потихоньку отпускал их по одному. Я заморгал в смятении, наблюдая за тем, как он выпустил из рук фиолетовый шар, провожая его пристальным взглядом. — Что ты делаешь? — Как думаешь, куда они улетают? — его голос был самым необычным и красивым голосом, который я только слышал. Сравнения ему мне не придумалось. — Что? — Шарики. Как ты думаешь, куда они улетают, когда их отпускают в небо? Будучи ребёнком, я часто задавался таким вопросом, но не задумывался об этом уже много лет. Это весьма озадачило меня, и потому единственным ответом, что я смог нарыть в своей голове, был тот, который взрослые давали мне каждый раз, стоило об этом спросить. — В космос? — Твой ответ… — сказал он едва слышным, но в то же время таким пронзающим голосом, — слишком прост. — Что? — Конечно, это определённо правильный, прямой ответ. Но он чересчур простой. Простой для меня. Когда люди дают ответы вроде таких, это означает, что они устали отыскивать что-то иное. — То есть… неправильно давать правильный ответ? — Нет, всё абсолютно верно, но не хочется ли тебе поверить, что есть в этом что-то ещё? Что они проходят сквозь то препятствие, с которым в какой-то момент суждено столкнуться? Я никогда не встречал его прежде и даже попросту не замечал до сегодняшнего дня, но было в этом парне что-то, что заставляло меня чувствовать себя и спокойным, и взбудораженным одновременно. И непонятно как, но я словно знал, что с ним так будет всегда. Я двинулся к нему, проходя мимо связки воздушных шаров, и встал рядом, потянувшись за одним из них. У красного шара был один из самых ярких цветов, какие мне только приходилось видеть. Хотя, рядом с этим парнем всё казалось гораздо ярче, чем было на самом деле. Я медленно выпустил шарик из рук и теперь смотрел, как тот плыл по воздуху, но мои пальцы ещё тянулись за тонкой ленточкой. Мне не особо нравилось ощущение потери контроля, но в этот момент я чувствовал себя свободным. — Смотри только не своди с него глаз как можно дольше, и даже когда он пропадёт из виду — ты-то знаешь, что он где-то там, — он легко вздохнул. — Лучше отпустить его — ведь это проще, чем удерживать его на земле. Они созданы, чтобы улетать. — Не многие вещи служат такой цели. — Помимо полёта есть много других способов ощутить свободу. Ты просто должен знать, как распознать их. // После встречи с этим парнем я заметил, что все дни напролёт гонялся за ответом на его вопрос: куда же деваются воздушные шары? Я понимал, что сам вопрос таил в себе более глубокое значение, что на самом-то деле его не так и волновали эти шарики. Но я всё ещё хотел дать ему ответ. Я получил множество различных вариантов и столько же недоумевающих взглядов в мою сторону из-за этого вопроса, однако ни один из ответов не подходил под тот, который я мог бы принести ему. «Космос». «Почему тебя так волнуют воздушные шары?» «Облака». Но моим любимым ответом стал тот, что даже заставил меня пойти искать этого незнакомца, ведь я битый час просидел на крыше, раздумывая над этим. «Давление становится слишком сильным, воздух попадает внутрь них и смешивается с гелием. Они лопаются, никуда не улетают. Просто лопаются и исчезают». Но что-то мешало мне собрать в кулак всю свою храбрость и сказать ему это. Но даже несмотря на то, что мы были не знакомы, мне хотелось, чтобы он верил в нечто гораздо большее. Чтобы он не знал, что те шарики, отпущенные им на свободу, вовсе не становились свободными, и что он, на самом деле, обрёк их на верную погибель. Воздушные шарики походили на людей: жили одной секундой, вечно кем-то наблюдаемые, и скорее даже просто существовали, нежели жили. Затем они умирали, прекращая своё существование, словно их и вовсе никогда не было. Но иногда — в зависимости от точки зрения на жизнь некоторых людей, — прекращение существования было высшей формой свободы. Прошло немало времени, пока я осознал, что воздушные шарики означали куда больше, чем я думал прежде. Они не были просто небольшим подарком для ребёнка — они были ключом для всего, в чём тот когда-либо нуждался. Шарики были способны помочь ему достигнуть свободы. Та блаженная свобода, которую искало большинство из нас, но никогда не найдёт. Я даже завидовал, насколько легко для того парня было обрести её. // Когда он повернулся ко мне в нашу первую встречу на крыше, я увидел на школьной форме его имя: Бён Бэкхён. И это гораздо упрощало задачу отыскать его. Я нашёл его класс очень быстро, и выяснилось даже, что он одного со мной возраста — восемнадцать лет, и для нас обоих этот учебный год — последний. Я вошёл в его класс и увидел его таким же, каким он предстал передо мной в первый раз: смотрящим в небо. Он сидел на парте у окна, все книги были закрыты, взгляд устремлён в голубое небо. — Бэкхён-а! Все ученики, что находились в классе, тут же обернулись на мой голос, и от этого я густо покраснел. Как оказалось, не так уж и много было желающих поболтать с ним, и моё появление всех очень удивило. Парень медленно перевёл взгляд с неба на меня. Его внимание было довольно трудно удержать. Я понимал, что нужно действовать быстро, иначе небо снова утянет его к себе. — Пойдём. Но вместо того, чтобы подняться с места, он недопонимающе посмотрел на меня. — Пока учитель не вернулся! Но он даже не думал пошевелиться. Я вздохнул и прошёл вперёд к нему, беря его маленькую ладонь в свою. Мы выбежали из класса и направились вдоль коридора к лестнице, ведущей на крышу. Мне хотелось отвести его в то место, где ему будет хорошо. В место, которое будет для него кусочком рая. — Что мы здесь делаем? — спросил он, когда мы добрались до крыши. Я лишь хотел снова увидеть то, как он смотрит в небо. То, как его глаза сияют от волнения. — Т-ты смотрел на небо. Я подумал, что ты захочешь увидеть его совсем близко, — порыв ветра пронёсся мимо нас, и парень забавно зажмурил глаза. — Ну, по крайней мере, чуточку ближе. — Пак Чанёль. Я нетерпеливо кивнул ему. От его голоса, произносящего моё имя, я вдруг почувствовал такой прилив уверенности, что даже задумался, смогу ли когда-либо ещё испытать подобное. — Пак Чанёль, такое ощущение, что ты больше заинтересован в небе, нежели во мне. Только вот на самом деле небо меня вообще не интересовало. — Пак Чанёль, ты искал меня? — Немного. — Это так мило, Пак Чанёль. Он подошёл к краю крыши и взобрался на уступ, усаживаясь на нём. — Лучше слезь оттуда, — заволновался я, — ты можешь упасть. — А разве не интересно будет падать, Пак Чанёль? Я вот думаю, сколько времени потребуется, чтобы долететь до земли? Слышать подобные слова было как-то жутко, ведь тогда я не понимал его мыслей. — Не говори таких вещей. Они притягивают несчастье, — я наблюдал, как он вытянул вперёд руку и проскользил ей по воздуху. — Иди, сядь рядом со мной. Будешь притягивать удачу. Мне никогда не нравилась высота, но почему-то я всё же сел с ним. Ноги так низко свисали из-за моего высокого роста, что мне было не по себе каждый раз, стоило особо сильному порыву ветра пролететь мимо нас. Но он чувствовал себя хорошо, и если ему было хорошо, то мне и подавно. — Ты часто прогуливаешь уроки? Я усмехнулся его вопросу: ответ и так был понятен. — Пак Чанёль пришёл за незнакомцем и теперь сидит с ним на крыше. Ох, вот это да. — Но ведь ты не против, а? — Нет. Это даже приятно — когда кто-то ищет тебя. Интересное чувство. — Я рад, Бён Бэкхён. И так мы просидели весь день, даже не шевелясь. Иногда я покачивал ногами и сталкивался с его, отчего парень мягко смеялся, а в моём животе появлялись бабочки. И он мог проделать это с каждым, хоть и не был столь общительным. Думаю, он знал все мои намерения наперёд — то, зачем я так хотел его найти. Но мне было всё равно. Мне было хорошо от того, что кто-то пытался понять мои мысли с беспристрастной точки зрения. Он не оказывал на меня ни давления, ни видимого влияния. Пока нет. // Я заметил, что Бэкхёну нравилось ходить по краю крыши, разводя в стороны руки и высовывая кончик языка изо рта. А когда начинал дуть ветер, он спрыгивал обратно на поверхность крыши и хихикал как ребёнок. Бэкхён знал обо всех местах, откуда можно было понаблюдать за звёздами или небом, а также знал, где раздобыть самый вкусный патбинсу. А ещё ему нравилось просто лежать на крыше, не произнося ни слова. Ему нравилось слушать щебетание птиц и смотреть, как солнце отражается от чего-нибудь. Его не привлекали цветы, однако некоторые из них всё же завладевали вниманием. А светлячки вообще его пугали, потому что нельзя ведь светиться, если ты, конечно, не радиоактивный, а если радиоактивный, то ты ядовит, а если ядовит, то можешь убить кого-нибудь. А ещё он ненавидел математику. Я узнал всю эту «важную» информацию о Бэкхёне всего за одну неделю. Мы прогуливали первые уроки и болтали о самых разных вещах, обо всём, что только приходило в голову. Именно так я и узнал про все эти моменты. И я, человек, решивший тут же вырасти, стоило перейти в среднюю школу, рассказал ему кое-что о своём детстве: о том, как я любил хорьков и высокие качели, то, с каким порывом спрыгивал с них и летел к земле, о том, как мне казалось, что я могу долететь до луны, как я хотел стать космонавтом и что моя любимая книга была написана кем-то по имени Доктор Сьюз. Я чувствовал себя идиотом, но он наслаждался каждой секундой моих рассказов. Я делал разные вещи, заставлявшие его смеяться. Например, бегал по кругу, размахивая руками и кудахча, как курица, пародировал Чон Хёндона и многое другое. Шёл восьмой учебный день, который мы проводили вместе; утро, которым я с двумя стаканчиками патбинсу бежал от магазинчика, о котором он рассказал мне. Я направлялся прямиком на крышу, где Бэкхён ждал меня. Мы сидели плечом к плечу, поедая патбинсу, наслаждаясь свежим утренним воздухом. Я проглотил последний кусочек фруктов и стал ждать, пока он закончит свою порцию. Когда он отложил плошку, мы снова начали разговаривать, используя его ложку как указатель. Это нравилось мне до безумия. — Знаешь, Пак Чанёль, думаю, я нравлюсь тебе. Казалось, моё лицо просто горело, несмотря на то, что я только что съел холодный десерт. — Знаешь, Бён Бэкхён, думаю, ты прав. Я потянулся своими ледяными губами к его, надеясь, что своим теплом он согреет моё сердце. Это была теплота с первого взгляда, и она словно вознесла меня ввысь, будто я был воздушным шаром, парившим в небе. Только разница была в том, что он всё ещё удерживал меня на земле, не позволяя улететь слишком далеко. И пусть это было невозможно, но я хотел удержать его рядом навечно. // Я безумно любил проводить с ним время. Но каждая секунда становилась моментом, который нельзя вернуть назад. Я знал это уже тогда и знаю до сих пор. Этот парень, что вёл себя словно ребёнок, был для меня настоящим сокровищем; чёрной жемчужиной на дне моря, ждущей, пока её отыщут. Я знал, что не так уж и просто завладеть им, и спустя некоторое время — а, может, даже с самого начала, — я перестал пытаться. И из-за того, что Бэкхён принадлежал небу и звёздам, я никогда не смог бы сделать его своим. По крайней мере, не всего его. Каждый раз, когда он смотрел в небо, небо, под которым мы вместе стояли, на которое вместе глядели, он понемногу исчезал. По какой-то причине, не сильно меня беспокоившей, я верил, что у всех нас есть своя судьба. И его судьба — это небо. Но со своей судьбой я к тому времени ещё не определился. Я задумывался, что было бы, если б я стал волнами, прячущими ото всех эту чёрную жемчужину, бесконечно плывущими по морю в самых разных направлениях. Если бы это было правдой, у меня никогда бы не было лишь единственной судьбы, ведь она была бы связана с тысячами разных людей. Но я действительно хотел, чтобы моя судьба переплелась с его. Но о чём я не подозревал в начале, но узнал в конце, было то, что небо и море никогда не смогут жить единой судьбой, ведь у моря есть свои берега, а небо всегда бесконечно. Где кончается море, там начинается небо, и что бы ни случилось, это никогда не изменится. // Бэкхён рассказал мне про ещё одно место, в которое очень любил ходить. Это был некий холм, вид с которого выходил на старые железнодорожные пути. Я до сих пор не знаю, как он вообще отыскал это место — я сам и не подозревал о его существовании до того дня, — но я был рад, что он разрешил мне пойти туда. Тогда я ещё не знал, что был первым человеком, кому Бэкхён позволил ступить в его Нетландию. Он сидел на траве, что-то выписывая в книге. Я знал, что это была не домашняя работа, потому что на обложке было написано: «Питер Пэн». Я подошёл к нему и сел в полуметре, чтобы не беспокоить. — Что делаешь? — спросил я спустя пару минут, слушая лишь скрежет карандаша о бумагу. — Пишу. Я пришёл в заметное замешательство. — В законченной книге? — Ага. — Зачем? Мне всегда нравилось слушать его размышления, это было лучше всего на свете. Его мысли были совсем чисты, и даже несмотря на уже прожитые в этом мире годы, его сознание оставалось не тронутым обществом. Я завидовал, ведь он ещё не был утомлён этим миром. — История не завершена. Я изо всех сил попытался вспомнить концовку книги, которую он держал в своих руках. Я помнил, что все, кроме Питера, выросли, у Венди была дочь по имени Джейн, а у Джейн была дочь по имени Маргарет. И этими тремя женщинами Питер очень дорожил. Хотя я довольно хорошо знал окончание книги, я никак не мог вспомнить, когда последний раз читал её. Я был одним из тех детей, которые ненавидели грустные концовки; собственно, я не видел никакой радости в этой книге. Многие утверждали, что Питер Пэн был несчастлив всю его жизнь, что он всегда находил кого-то, кто заботился о нём. Я же видел эту историю немного по-другому. В конце Питер должен был возвращать обратно единственное, что делало его счастливым, — других детей, но обычно он забывал это сделать. Когда же он их всё-таки возвращал, ему приходилось вновь учить их летать, и я прекрасно знал, что он устал постоянно делать одно и то же. Вместе с Динь-Динь он прилетал обратно в свой дом и ждал, пока всех фей настигнет смерть. Я терпеть не мог Питера Пэна; мне было слишком сложно понять эту историю. Меня всегда называли «вирусом счастья», потому что я вечно старался видеть самую позитивную сторону жизни. Поэтому и я не любил подобные истории. Я был счастливым ребёнком, но всегда умел раскрыть угнетающую правду. — Я думал, что она закончилась довольно неплохо. Зачем дописываешь? — Все рассказы заканчиваются смертью или свадьбой — это общеизвестный факт. Питер Пэн не может умереть, но он ребёнок, а потому не может и жениться. Значит, история не завершена. — А не проще просто представить концовку, ничего не меняя? — Что весёлого в том, чтобы просто сидеть и думать о вещах, которые он мог сделать? Будет гораздо реалистичнее, если это написать. Тогда слова от тебя не убегут. — И, — произнёс я и придвинулся ближе, — как продолжается твоя история? Он усмехнулся и отдал мне книгу. Я пролистал неприкреплённые страницы, которые он вставил в конце, и прочёл о разных приключениях Питера Пэна. И чем больше я читал, тем лучше понимал его: почему он изо всех сил цеплялся за эту книгу. Она в каком-то смысле была его дневником. На этих страницах он хранил свои мысли и самые сокровенные тайны. Мой Бэкхён жил на уголках книги и меж строк ещё ненаписанных слов. Каждая строчка всё больше и больше раскрывала мне его душу. Та душа была волшебной пылью, помогшей мне научиться летать вместе с ним. Но было ли достаточно пыли, чтобы, когда придёт время, отправиться в Нетландию вместе с ним? — Питер Пэн любит патбинсу? — удивлённо спросил я. Он захихикал и покачал головой. — А ещё сидеть на крыше и не очень удачно изображать знаменитостей. «Хотя Питер и любил послушать рассказы Маргарет о нём же самом, он устал именно от этих историй и хотел большего. Однако Маргарет не могла рассказать ни о чём другом, ведь знала рассказы лишь о нём одном и желала слушать только такие истории», — прочитал я часть книги, которую он дописывал. «Когда она выросла, он решил, что настало время с ней попрощаться и исчезнуть из её воспоминаний. Он не превратился в пыль, как поступил с Венди, и не обернулся сказкой на ночь для её детей, как произошло с Джейн. Он не стал так жить», — продолжал Бэкхён. Я задумался, сколько же раз он перечитывал все эти одни и те же предложения, и провёл пальцами по столь старательно написанным словам. «Бесконечной беззвёздной ночью, когда все феи заснули, Питер наткнулся на единственного оставшегося потерянного мальчика. Он был высок и умён, однако лишь казалось, что он повзрослел. Питер что-то видел в этом потерянном мальчике, что-то, чего он не замечал ни в ком другом, — ребёнка, отчаянно пытавшегося вырасти», — в горле пересохло, когда я прочёл это предложение. Я превратил всё это в сокровенную историю Бэкхёна. Мне было интересно, каким он видел меня всё это время, и строки, что я читал, объясняли его чувства. Это чем-то походило на признание без слов: словно я признавался его сердцу вместо него самого. Я знал, что у Бэкхёна были и его собственные, не книжные, слова, но даже для произнесения их, а ведь сказать нужно было так много, ему требовалась помощь. И я непременно был рядом, и я говорил за него всегда, когда ему было нужно. «Питеру стало интересно, почему этот мальчик так думал. Они проводили время вместе, и Питер понял, что мальчик, который был уже мужчиной, вовсе и не являлся таковым. Он лишь пытался быть им и с успехом носил эту маску. Правда была в том, что мальчик боялся быть ребёнком, потому что детство было невинным и чистым. Невинность, что позволяла людям причинять себе боль и становиться слабыми. Это было самым большим страхом мальчика, а также причиной, по которой он избавился от своего юношества». Казалось, что он знает меня лучше, чем я сам. Я злился, ведь он видел то лицо, которое я так усиленно пытался не показывать. Как он мог такое проделать? Ему было легко понять, изучить меня. Но я, скорее, был больше напуган, чем зол; напуган тем, что навсегда останусь потерянным мальчиком. Потому что в то время я был потерян слишком сильно. Никому не было до меня дела. Словно чувствуя моё волнение, он положил свою руку поверх моей, и та вдруг затряслась сама собой. Я взглянул в его яркие глаза и заметил самую крохотную, самую нерешительную улыбку, какую я только видел. «Интересно, — сказал Питер тихим голосом, — смогу ли я стать путеводной звездой этого потерянного мальчика». // Вскоре он стал всем для меня, единственным, чего я когда-либо желал. Я знал, что мог никогда не стать всем для него, потому что всегда было кое-что, что предшествовало мне: детство, за которое он так цеплялся. Но это не мешало моим попыткам заполучить место в его сердце. — Ч-чанёль, — тихо скулил Бэкхён, когда я целовал его шею. Он никогда прежде не испытывал подобного, точно также, как и я, но удовольствие затягивало в свой плен нас обоих. — Бэкхён… — я вошёл в него и на секунду закрыл глаза, слушая, как он простонал моё имя; руки его хватались за каждую часть моего тела. Я был счастлив от осознания того, что он хотел быть рядом со мной, хотел касаться меня этими руками, которыми писал все те волшебные слова. Он был писателем, продолжившим историю Питера Пэна, мальчика, не сумевшего повзрослеть, так как тот отказался становиться взрослым. Он навечно остался бы ребёнком, смеющимся в лицо жизни. Питер смотрел бы, как люди становились старше, а он сам по-прежнему был бы юношей. Эдакий обман времени. Однако Питер был ужасно одинок. Не было никого, кто мог бы быть с ним, ведь он был единственным не взрослеющим человеком на земле. Каждый, кто находился с ним, однажды взрослел и двигался дальше, прощаясь с детством. Мы целовались, и я заметил, как пальцами рук вырисовывал на теле Бэкхёна слова. Слова из его истории, моей и его собственной. Вместе они создавали нечто невероятно жестокое и нереальное, то, чего нельзя было достигнуть. Он стонал в мои губы, и в этих звуках я услышал очередную его историю, желание создать что-то абсолютно новое. Я находил Нетландию в изгибах его тела и волшебную пыль в блеске его слёз. Я разил что-то внутри него, и это заставляло Бэкхёна выкрикивать беззвучные слова, означавшие для меня то же, что и настоящие: они означали вечность. И хотя никто не мог обещать мне вечности, было бы неплохо ощутить её хотя бы на мгновение. Вечность — штука приобретаемая. Его тонкие руки обвивали меня, его хрупкое тело прижималось к моему настолько сильно, что я почти не мог дышать. Я лишь чувствовал его, лежащего подо мной, я целовал его тонкую кожу снова и снова. И этого было недостаточно. Я желал его всего. Я понимал, что ни одна частичка его не будет моей надолго, и потому старался удержать как можно больше воспоминаний о нём в своей памяти. — Я люблю тебя, Бэкхён, — хрипло прошептал я, падая рядом с ним, укладывая его голову себе на грудь. Я взглянул на него и увидел, что его глаза были плотно сомкнуты, а слёзы катились по щекам. — Я… Я… Я тоже л-люблю тебя. Но я не понимал, что его любовь способна была достигнуть лишь одной точки, ведь он был человеком, который никогда не вырастет. Он не мог стать старше, и это означало, что и любви его не станет больше. Она могла лишь уменьшиться и стать слабее, пока совсем не исчезла бы подобно звёздам перед наступающим утром. // — Ты всё ещё хочешь стать космонавтом? — Что? — Ты сказал мне, что когда был ребёнком, то хотел стать космонавтом, когда вырастешь. Всё ещё хочешь им быть? Я должен был уже привыкнуть к такому роду вопросов, однако я ещё не привык. — Нет. — Почему? — Это просто детская глупая мечта, в которую я тогда верил. Я всего лишь был ребёнок со слишком большими надеждами, — я не поднимал на него глаз, и потому не видел его слёз презрения. — Кто сказал, что они слишком большие? — Мы оба знаем, что я никогда бы не стал космонавтом, Бэкхён-а. Есть некоторый предел тому, на что способен человек и чем всё может обернуться. Я познал кое-что после нескольких лет в школе: у каждого есть своя первая мечта о том, кем он хочет стать. Ровно до того момента, как человек поймёт, что мечта эта неосуществима. И тогда приходится делать выбор в пользу чего-то более приземлённого. — Почему все оставляют свои детские мечты? — со злобой в голосе спросил Бэкхён. — Мы все вдруг решаем, что не способны совершить то, чего хотим, думая, что это невозможно или глупо. Потому что мы боимся. Боимся, что если сделаем то, чего действительно хотим, то найдём что-то большее. — Бэкхён… — И если мы найдём что-то большее, чем ожидали, то просто не сможем с этим справиться! Все говорят, что повзрослеть — значит понять, кто ты, и что способен на гораздо большее, когда ты взрослый, хотя на самом деле это ложь. Быть взрослым — значит крутиться как белка в колесе. И истощиться насколько, что не сможешь видеть все те вещи, которые замечал в детстве. И не сможешь даже быть счастливым. Я был поражён его словами. И это даже несмотря на то, что я знал, что речь шла вовсе не о космонавтах, а о том, что это значило для меня в детстве, и как легко я с этим распрощался. Он поднялся и зашагал прочь от меня, оставив все свои вещи. Я начал быстро запихивать их в его рюкзак, как вдруг небольшой листок бумаги выпал из его тетради. Это был один из опросников, который ученикам раздавали в прошлом году. Был такой вопрос: «Кем ты хочешь стать, когда вырастешь?» Его ответ разлил по моему телу необъяснимые чувства, направив их прямиком к сердцу. Чувства, которые меня уже не покинут. Кто сказал, что я когда-либо вырасту? // В одном из наших прошлых разговоров он сказал мне, что иногда забирался на самое высокое место, которое мог найти, и кричал. Бэкхён говорил, что это помогает выплеснуть все свои переживания наружу, при этом никому ничего не рассказывая. Для него это был самый лёгкий способ справиться со сложностями. Его решения и идеи, хотя и странные, всегда были полны определённой логики. И вот где я нашёл его через два дня после нашей небольшой ссоры: на школьной крыше, стоящего с двумя шариками в руке, готового закричать. Я подошёл к нему и обнял сзади, обвив руки вокруг его талии. Бэкхён вздохнул и расслабился в моих объятиях. — Прости, — пробормотал я, надеясь, что всё вернётся на свои места. Я не мог потерять его. — Не нужно. Это я должен извиниться за то, что вышел из себя. Я сорвался, а ты попал мне под горячую руку. — Я рад, что ты дал волю некоторым чувствам. Он повернулся ко мне и поднял свои печальные глаза. — Моя мама сказала, что я мог бы стать кем захочу, что никогда нельзя оставлять свои мечты, потому что если упорно потрудиться, то добьёшься всего, чего захочешь. С трудом придут отличные успехи. Но есть одна вещь, которой… которой она для меня не хотела. — Какой? — Она сказала мне никогда не становиться взрослым, потому что если всё-таки им стать, то назад пути уже не будет. Ты потеряешь себя, заплутав среди сложных проблем, появляющихся у взрослых, и позабудешь все те мечты, которыми когда-то грезил, — Бэкхён задрожал, в уголках его глаз начали собираться слёзы. — Стань космонавтом, Чанёль. — Бэк… — с грустью простонал я. — Я знаю, что ты думаешь, что это смешно, но ты должен. Я… Мы все однажды отправимся к звёздам, и кому-то нужно узнать, как это сделать, первым. Стань космонавтом и укажи мне путь, хорошо? Его слова порождали во мне сильный страх. «Мы все однажды отправимся к звёздам» — это пугало больше всего. Но я был не в силах что-либо спрашивать. Я лишь осторожно прижался своими губами к его. Я почувствовал, как он отпустил воздушные шарики, но вместо того, чтобы увидеть, как они плывут по воздуху, я услышал глухой удар о землю. Бэкхён придавил верёвочки небольшими пакетами риса, так что они могли лишь упасть вниз, не имея возможности подняться. Я не знал, зачем он это сделал, и даже не спрашивал. // Дни превращались в недели, недели в месяцы, а мы влюблялись друг в друга всё сильнее и сильнее. Было несравненно испытывать нечто столь блаженное. Мы отличались от остальных пар в школе: не ходили в кино и прочие места для свиданий, не были постоянно друг рядом с другом. Мы были другими. Я каждый день провожал его в школу и встречал после уроков, иногда мы ходили в парк и всегда покупали патбинсу, даже если на улице было холодно. Мы были как дети. И это в наших отношениях мне нравилось больше всего: он мог с лёгкостью вернуть мне ту сторону меня, которую я когда-то оставил позади. Никогда не было такого, чтобы Бэкхён не носил с собой потрёпанную копию Питера Пэна. Если я опаздывал, то всегда заставал его сидящим где-то и пишущим свою историю. Каждый день в книге появлялось больше и больше предложений, настолько много, что я решил сделать для него какой-нибудь особенный подарок. Книга, нечто вроде коробочки, которую можно было запереть, затянув плотной нитью. В ней было место для копии Питера Пэна, а так же свободное пространство для чистых листов бумаги. На обложке книги была картинка с настоящего рассказа о Питере Пэне. Бэкхёну очень нравился мой подарок, и, так как я вновь обратил свой интерес к звёздам, он купил мне большую книгу созвездий. Вот так у нас всё и шло: мы играли, словно дети, ели патбингсу и вписывали новые слова в старую историю, не переставая окунаться в новые и новые чувства. Когда я начал осознавать, что время не спеша убывало, что я не знал, где мы окажемся, когда закончим школу, то предложил ему переехать со мной. Вскоре после того, как Бэк согласился, мы нашли уютную квартирку и въехали в неё. И было просто адом заставить моего невзрослеющего Бэкхёна распаковывать и раскладывать вещи. Но тогда я думал, что мы всё же нашли свою вечность. Если бы только мы переписали нашу историю вместо того, чтобы добавлять в неё что-то другое… Возможно, она могла бы быть со счастливым концом. // Вечер нашего школьного выпускного наступил гораздо быстрее, чем я того ожидал. Мы прошли через все церемонии и оставили наше прошлое среди всех тех коридоров, в которых проводили каждый день на протяжении последних четырёх лет. Я привёл Бэкхёна на балкон нашей квартирки и сел на пол, он лёг рядом и уложил свою голову мне на колени. Я мягко гладил его волосы, стараясь расслабиться после столь напряжённого дня; на небесной глади постепенно начали загораться звёзды. Казалось, Бэкхён выглядел более утомлённым, чем я; я замечал, как он ёжился от каждого дуновения ветра, его веки едва ли не смыкались, а дыхание было тяжёлым. — Бэкхён-а, ты в порядке? Он поднял на меня свои блестящие глаза. — Ты устал. — Да, а ты нет? Пара прядей его волос упали ему на глаза, когда он кивнул в ответ. Я знал, что что-то было совершенно не так. Ночь теперь казалась не чем-то завораживающе прекрасным, а ужасающим местом, полным неизвестности, в которой скрывались монстры. — Тебе лучше пойти спать, — мягким тихим голосом проговорил Бэкхён, настолько тихим, что я едва ли расслышал его слова. — Если только ты со мной. — Я… Чуть позже. Я не мог понять, что его беспокоило, и был слишком взволнованным, чтобы спросить. — Что, если Нетландия заберёт меня, пока ты будешь спать? Слёзы вдруг покатились из моих глаз. Я знал, что однажды этот день наступит, но не ждал его так скоро. — Тогда я не буду спать. — Но надо, иначе тебе будет плохо. Я не мог поверить услышанному: он говорил о смерти, и вместе с этим переживал за моё здоровье. Я хотел разозлиться и наругать его за это, но не мог. Я желал схватить его и удержать рядом с собой гораздо дольше, чем он собирался остаться. Почему ты позволил влюбиться в тебя, если однажды собирался уйти? Почему ты влюбился в меня, если знал, что ничего, даже любовь, не заставит тебя остаться? Было бесполезно задавать ему подобные вопросы, потому что я знал, что это лишь расстроит его и всё усложнит. Небо и звёзды звали его именно этой ночью, и я не мог отобрать у них их единственного сына. Я удерживал его на земле достаточно долго. — Может, мне уйти с тобой. — Ты не можешь, — вдруг подорвался Бэкхён. — Тебе ещё нельзя, Чанёль. Пообещай мне, что не сделаешь этого. Я удивился от мысли, как он мог просить меня о таких вещах, когда сам делал то же самое. Как он мог получить от меня подобное обещание? — Не хочу. — Пожалуйста, Чанёль, — плакал он, — скажи мне, что дождёшься нужного времени, дождёшься, пока тебя позовут сами звёзды. Пообещай. Я покачал головой словно ребёнок, просящий что-то у родителей. Как же быстро эта ночь в корне изменила наши роли… — Научи меня летать, Бэкхён, — хрипло сказал я. — Скажи, как пойти за тобой, как пользоваться волшебной пылью и прочее. Просто н-не оставляй меня позади. В его хрупком теле не было больше ни волшебной пыли, ни способности учить кого-то вроде меня, того, кто не верил в возможность летать до сегодняшнего дня. И не зависимо от того, как сильно я хотел отправиться в Нетландию вместе с ним, я не умел летать и не мог спасти его. — Венди, Джейн или Маргарет? — спросил Бэкхён. — Нет. Они все позволили Питеру уйти. Я потерянный мальчик. Он улыбнулся потрескавшимися губами. Я заметил, насколько болезненно бледной была его кожа и насколько мрачными были глаза. Как мог я не видеть этого прежде? — Скажи мне, потерянный мальчик, нашёл ли ты свою путеводную звезду? — Да, но боюсь, она начинает меркнуть. — Мне жаль. — Не уходи. Было жестоко с моей стороны говорить ему это, но я был уже не в состоянии следить за собой. Я потерял контроль, даже не стараясь бороться с ним. — Не оставляй меня, Бэкхён-а. — Я люблю тебя, Пак Чанёль. — Я тоже люблю тебя, Бён Бэкхён. — Мне страшно, — прошептал он, — мне правда страшно. — Мне тоже. — Расскажи мне о звёздах. Скажи, по какому пути следовать. Хочу знать всё. — Ты уже всё это слышал. — У тебя самые красивые истории, Чанёль. Расскажи мне их вновь. Я… хочу слышать твой голос. И я рассказал. Я рассказал ему о созвездиях, о названиях различных звёзд, что сияют в ночном небе, истории, легенды и мифы, связанные с ними, о том, что эти названия означают, всё, что я когда-либо знал. Я даже начал что-то придумывать, только чтобы продолжать говорить. Когда я закончил говорить о звёздах, я рассказал ему о планетах и обо всём, что всплывало в сознании: как из-за патбинсу у меня однажды заболел зуб и что я старался развивать своё воображение, о том, насколько красивым для меня был сам Бэкхён и как сильно его смех заставлял сжиматься моё сердце. В хорошем смысле. Я рассказывал ему обо всём этом и даже больше, лишь бы наполнить ночь моим голосом, голосом, который он так хотел слышать. Где-то вдали звёзды засияли ещё ярче, чем я когда-либо видел, и я знал, что это они вновь вернули себе своего сына. Я плакал и сжимал Бэкхёна в своих руках, не желая расставаться с ним. Моя любовь, которая смеялась надо всем миром и отказывалась расти, которая была рядом и говорила, что нельзя бросать свои мечты, которая позволила мне снова обрести страсть к звёздам, любовь, вписавшая меня в свою историю… Я умолял его забрать меня с собой в Нетландию, оставить среди звёзд свои следы, по которым я бы добрался до него, дождаться меня. Питер Пэн умер, унеся с собой всё то волшебство, что когда-то парило в этом горьком мире. // После всего случившегося дышать становилось всё сложнее. Просыпаться каждый день в пустой квартире было невыносимо. Часто я просто оставался в постели, посылая весь мир к чёрту, слушая приглушённый смех Бэкхёна, витавший в моём сознании. Одним удивительно тёплым ноябрьским утром я вышел из нашей… моей спальни и увидел его. Он стоял передо мной в своей школьной форме, выглядывая в окно на балконе. — Б-бэкхён? Он обернулся на мой голос и улыбнулся. Я дёрнулся вперёд и кинулся к нему, стараясь поймать. Квартира была небольшой, и потому я то и дело врезался в мебель, но мне было всё равно. Я не хотел больше ничего, кроме как схватить его и никогда не отпускать. Чем быстрее я бежал за ним, тем чаще он исчезал, пока полностью не растворился. Я остановился перед книжным шкафом, к которому не прикасался больше года. Тот, кто сидел на верхушке шкафа, был ключом к замку моего безжизненного сердца: Питер Пэн. Я ринулся на балкон и уселся на пол, горячие лучи солнца светили прямо на мои руки. Пальцы касались написанных Бэкхёном слов; слёзы, которые я удерживал долгое время, начали скапливаться в уголках моих глаз, стоило мне прочесть последнюю часть истории, некогда сокрытой от чужих глаз. Когда Питер вырос: Было эгоистично для Питера, мальчика, который вечно оставался ребёнком, возжелать, чтобы кто-то навсегда остался рядом с ним. Этот потерянный мальчик мог бы вырасти и стать взрослым, двигаться по жизни и забыть о детстве; всё, чего он не мог сделать прежде. Чем дольше он думал об этом, тем больше понимал, что был не только мальчиком, который не станет взрослым. Он был тем, кого никогда не будут помнить. — Слишком одиноко, — шептал Питер звёздам. — Я… хочу, чтобы хотя бы один человек думал обо мне и помнил меня. Ему был нужен кто-то, кто будет дорожить им, как никем другим, не мать, не отец, не братья или сёстры. Феи оставили его, а остальные потерянные мальчики выросли. Нетландия вдруг превратилась в забытое Богом место. И Питер позабыл, что одна звезда по-прежнему светила для него, один потерянный мальчик его ждал. — Давай покинем Нетландию, — сказал он, беря Питера за руку. — Нам больше не нужно здесь оставаться. — Куда же мы пойдём? — Мы не можем навечно остаться детьми. Давай станем взрослыми, Питер. Нечего больше бояться. Возьми меня за руку, и давай взрослеть. Ведь став взрослыми, мы сможем отправиться, куда захотим. Питер нахмурился в замешательстве, ведь он никогда раньше не думал об этом. Но спустя нескольких минут раздумий улыбка коснулась его губ. — Пойдём, потерянный мальчик. И вместе, рассыпая последние крупицы волшебной пыли, они взлетели к звёздам; Нетландия медленно удалялась от них. Больше не было детей, попавших в петлю времени — все они поддались ему, бежавшему впереди них. Но это не имело значения: Питеру и последнему потерянному мальчику удалось найти друг друга, и теперь они могли вместе любоваться звёздами. Каждый раз, когда в небо уплывал воздушный шарик, кто-то мог схватиться за тонкую нить, привязанную к его кончику, и улететь вместе с ним. Слёзы не прекращали литься из моих глаз, как бы я ни старался их остановить. Я словно не мог наполнить мои лёгкие воздухом, я задыхался, тело моё содрогалось от бесконечных всхлипов. Питер вырос, спустя годы одиночества. История, всегда казавшаяся мне грустной, вдруг оказалась самой счастливой вещью за последнее время. Я лёг на пол так же, как и Бэкхён в ночь нашего школьного выпускного, прижав книгу к груди. Мне даже казалось, что кто-то гладил мои волосы. Я взглянул в небо и увидел шарик, улетающий ввысь. Я улыбнулся. Это он гладил меня по волосам, словно пытаясь заставить меня поверить, что всё станет лучше. — Расскажи мне о Нетландии, — пробормотал я. И его голос разлился внутри меня самыми красивыми звуками. Я закрыл глаза, слушая, как он рассказывает мне истории о том месте, в котором ждал меня. Тогда, Бэкхён-а, ты заставил меня дать обещание, и теперь твоё небо позвало меня. «Смерть была бы ужасно большим приключением».