Пленник

В то, что тело больше не принадлежит ему, верить не хотелось, но... обнаженное и распятое на кровати, оно уже не подчинялось Инквизитору. Признать это получилось не сразу, но от правды сложно деться куда-либо, особенно когда ты — пленник в собственной спальне. Добровольный. Согласившийся подчиняться, уже подчинившийся в тот самый момент, когда огромная серая ладонь накрыла пах, а вторая — припечатала к стене вздернутые над головой руки. — Ты понимаешь, о чем просишь? — прозвучало тогда. Сглотнув, Инквизитор кивнул, утратив способность говорить и рассуждать здраво. Слишком долго хотелось оказаться так близко с ним, ощутить силу, к которой потянуло с самой первой встречи. Силу грубую, необузданную, безумную и яростную — почти звериную. Это желание оказалось сильнее всех доводов рассудка, страхов и сомнений. Именно оно заставляло говорить двусмысленности, бросать откровенно-жадные взгляды на мощный полуобнаженный торс, надеясь, что этого не заметит никто, кроме самого кунари. Оно мешало спать ночами, приходило в сны, делая настолько развратными, что даже думать о них утром было стыдно. Оно стало почти одержимостью, превращающей людей в чудовищ. Несколько раз Инквизитор порывался пойти к Быку и сказать прямо, чего собственно, хочет, но в последний момент останавливал себя. Вспоминалось, как неприятно было выслушивать вежливый отказ от Каллена, которому он как-то намекнул на возможность более близких отношений. Кроме них двоих о том разговоре не знал никто, но осадок все равно остался, и пережить такое еще раз не хотелось совершенно. Оставалось надеяться, что на сей раз намеки будут поняты правильно, но с каждым днем ожидание становилось невыносимее. Оставаясь с собой наедине, Инквизитор мог признаться — ноша, которую пришлось взвалить на плечи, слишком тяжела для беззаботного аристократа, знавшего до Конклава только развлечения, кратковременные бурные романы и турниры, на которых ему всегда удавалось блеснуть. Сейчас прошлая жизнь казалась Тревелиану какой-то ненастоящей, словно всё это ему приснилось, или он прочитал об этом в одной из книг Варрика. А жизнь настоящая всё больше напоминала не желающий прекращаться турнир, в котором просто необходимо победить, ведь в противном случае всё будет кончено не только с ним самим, но и со всем миром. И принять эту реальность было неимоверно сложно, особенно учитывая то, что теперь ему приходилось быть сильным, подставлять плечо и вытирать слезы. Отыскивая слова утешения и одобрения для соратников, Инквизитор думал о том, что дорого дал бы за то, чтобы поменяться с ними местами, побыть — хотя бы ненадолго — ведомым, слабым, покорным чужой воле, предоставить право решать кому-то более сильному, чем он сам. Опереться на чье-то плечо и ненадолго забыть о том, что от него сейчас столько зависит. В тот вечер это стало реальностью. Рука, тяжело опустившаяся на пах, вскипятила кровь и вырвала из груди сдавленный стон. Собственное тело показалось в этот момент удивительно хрупким, но испугаться по-настоящему он не успел, да и разве не этого хотелось так давно? Чтобы его вели за собой, медленно раздевали, умело касались тела, заводя еще сильнее, удерживали на грани, вырывали из горла стоны, рычание и мольбу, когда терпеть сил больше не было, а такая желанная разрядка находилась в руках Быка, и теперь всё решал он. А он-то как раз и не спешил, словно сам не был так же возбужден. Впрочем, в их случае поспешность могла закончиться плохо — разница между кунари и человеком проявилась не только в цвете кожи и наличии на голове рогов. — Не бойся, я не сделаю тебе больно. В эти слова легко верилось до того, как Инквизитор увидел любовника обнаженным и готовым к бою. Вероятно, скрыть страх полностью у Тревелиана не получилось, да и сложно было это сделать, достаточно только представить, как... — Что это? — хрипло спросил он тогда, видя, как Бык достал небольшую склянку и плеснул из неё на ладонь. Запахло незнакомыми травами, а потом сильные и крупные пальцы оказались между широко раздвинутых ног распластанного на кровати Инквизитора. — Больно не будет, — негромко повторил кунари, медленно, ласкающе-массирующими движениями втирая странную жидкость в кожу, — я не хочу, чтобы тебе было неприятно. — Я... хах... — тело выгнулось само, стоило только одному из пальцев скользнуть внутрь — легко и совершенно безболезненно, — ещё... — Конечно, это только начало, — усмехнулся Бык, видя, как реагирует тело любовника на специальный кунарийский состав*, которым часто пользовались тамаззран, разряжающие страждущих. Тяжело дыша и облизывая пересохшие губы, Инквизитор наблюдал, как этой же жидкостью, напоминающей орлесианские ароматические масла, Бык смазывает его соски, заставляя вздрагивать и судорожно выдыхать от каждого прикосновения к коже. Как потом проделывает тоже самое с членом, щедро покрывая его блестящей маслянистой пленкой, и снова возвращается ко входу, только теперь пальцев уже два и они что-то делают там, отчего хочется кричать, просить, чтобы немедленного прекратил или просто освободил хотя бы одну из связанных рук. Тревелиану казалось, что тело стало странно-пластичным, а возбуждение достигло апогея: горели соски, член налился, как никогда раньше, а врезающиеся в тело веревки усиливали и без того сумасшедшее напряжение. — Я не могу больше... — простонал он, двигаясь навстречу пальцам, по-прежнему хозяйничающим внутри. — Не могу... — Похоже, это так и есть, — негромко послышалось в ответ, а после Бык снова плеснул из склянки, только теперь ладонь кунари скользнула по собственному члену, щедро смазывая его. Инквизитор следил за этим действом тяжело дыша и то и дело облизывая пересохшие губы. Страх растворялся под лавиной вожделения, на бедра легли руки Быка, разводя их шире, и Тревелиан не сдержал стона, ставшего вскриком, когда плоть любовника медленно и трудно начала протискиваться внутрь. Медленно. Слишком. И боль, от которой хотелось кричать, смешалась с острым удовольствием. Так у Инквизитора не было еще ни с кем и никогда, ни разу еще не ощущал Тревелиан, как заполняет его всего чужая плоть — огромная и горячая; как распирает она изнутри, давит, даря боль и удовольствие; заставляет шипеть сквозь стиснутые зубы, а после хватать ртом воздух, словно выброшенная на песок рыба. Плавные неторопливые толчки, каждый из которых вырывает из груди стон, связанные над головой руки так хочется освободить, чтобы обхватить собственный член — кажется, стоит только коснуться его, и тело просто-напросто взорвется, словно начиненное гаат-локом. Почти молитвенная поза Быка, в полумраке комнаты отбрасывающего огромную драконоподобную тень на стену, его тяжелое хриплое дыхание, непонятные слова на кунарийском и стоны, которых он не стеснялся. Горячий шепот на ухо: — В тебе так жарко и тесно, кадан. Вместо ответа с губ сорвался только шумный выдох и сдавленное: «Ах», когда пальцы любовника обхватили член. Не вскрикнуть не получилось, мольба звучала в каждом из выдыхаемых со стонами слов: — Дай... мне... кончить... пожалуйста... — Ты торопишься, — усмешка кунари дразнила, заводя сильнее, — слишком рано. Ты кончишь, когда я разрешу, — теперь пальцы скользили по груди, нарочито задевая соски, и Тревелиан понял: если так пойдет и дальше, он кончит, как юнец, просыпающийся от ночной разрядки. — Ра-но?.. — выдавил Инквизитор в два приема. Умелые ласки Быка, удерживали его на грани, не позволяя сорваться раньше задуманного кунари срока. Веревки врезались в тело, натягиваясь сильнее всякий раз, когда Тревелиана выгибало и пробивала дрожь. — Раз-ве?.. — Да, кадан, — язык горячо коснулся соска, а движения бедер стали резче и чаще. До оргазма оставалось совсем немного, всего-то пара-тройка толчков, но... — Проклятье, — прорычал Инквизитор, только теперь до конца понимая, во что ввязался. Вместо ответа кунари наклонился к его губам, целуя их — сухие и, кажется потрескавшиеся, лаская языком язык и небо Инквизитора. Тела прижались друг другу так тесно, что смешались запахи, испарина, покрывающая обоих, а потом произошло то, чего Тревелиан желал, а Бык — так хотел оттянуть. Крупная дрожь пробежала по телу Инквизитора, пальцы на ногах поджались, а стон украли губы кунари, резкими и частыми движениями бедер догоняющего свой оргазм. Утробный рык, так похожий на драконий, пальцы, сильно сжавшие бедра Тревелиана, окончательно потерявшегося и все еще тяжело дышащего... А потом Бык освободил его и притянул к себе. Поцелуи легкие и нежные, как и ласка, которую дарили руки, поглаживающие все еще дрожащее тело, растирающие затекшие конечности. Слова не нужны. Не сейчас. Сладость пережитого и просыпающаяся в теле боль брошены на весы, но сожаления нет. Это именно то, чего так хотелось, чего не хватало раньше, что Инквизитор искал, меняя любовников обоих полов. — Я... всё испортил? — хрипло спросил Тревелиан, когда возможность говорить вернулась. — Нет, — улыбка на губах кунари — лучшее подтверждение правоты. — Я научу тебя, как нужно, если, конечно, ты захочешь этого еще раз, если нет — пойму. — Захочу. И скорее, чем ты думаешь, — Инквизитор окинул мощное тело Быка ласкающим взглядом: — Разве может быть иначе? — Нет, — ответил тот после небольшой паузы, а потом снова притянул Тревелиана к себе, благодаря поцелуем за доверие и обещая гораздо большее.