Диас

Спартанец говорит «я люблю» одному и тому же человеку лишь однажды. После этого ничто не изменится — так зачем тратить слова? Поэтому мы так долго ждем подходящего момента. Командир плакал, стоя спиной к расщелине, за которой клокотало грозовое небо. «Я ни разу в жизни ни о чем не жалел, — сказал он, — до сегодняшнего дня. Я жалею не о том, что мой сын умер за свою родину — а о том, что я так и не сказал ему, что любил его больше всего на свете». Слишком поздно, Командир... Стелиос низко опустил голову, но по его дыханию я понял, что он прячет слезы. Потому что он успел сказать Астиносу. Слишком рано. Ты спросишь, откуда мне знать. Мы были дружны со Стелиосом; многому я был свидетелем. Остальное он рассказал, когда мы получили известие о том, что Бессмертные нашли Анопайскую тропу и заходят нам в тыл. Меня теперь называют Одноглазым бардом. Негоже спартанцу быть многоречивым, но, когда молчат остальные, кто-то должен рассказывать, чтобы афиняне не присвоили всю славу себе. *** Твой отец Стелиос в свой последний год обучения надзирал за агелой Астиноса, тогда — пропаиса: между мальчиком и юношей. Он рассказывал, что Астинос стянул у него из-под носа торбу с лепешками и фигами — весь дневной рацион. Стелиос изловил мальчишку и отхлестал розгами, но на следующий день обнаружил пропажу костяного гребня. Не пойман — не вор; Стелиос не стал допрашивать Астиноса. Тот, однако, с упорством прилива ходил воровать еду к нему — будь то припасы для охоты или взнос в общественную трапезу. В негласном соревновании Астинос долго крал безнаказанно, но наконец попался с горстью бобов. Палкой поучая мальчика за неосторожность, Стелиос спросил: — Почему ты крадешь еду? — Я голоден, — ответил тот сквозь зубы. — Как ты смеешь набивать желудок тем, что принадлежит гражданам Спарты? Астинос улыбнулся. — Мой желудок не принадлежит мне, как и руки, и ноги. Все мое тело принадлежит Спарте. Потому я черпаю из её запасов, чтобы поддерживать жизнь. Стелиос прекратил бить его и потрепал по тёмным волосам. — Слова, достойные сына Командира. Почему же ты крадешь у меня? Мальчик поднялся со скамьи, на которой принимал наказание, и снова улыбнулся Стелиосу снизу вверх. — Ты разве не обидишься, если я преломлю хлеб с кем-то другим? Так началась их дружба. Через семь лет Астинос закончил обучение в агоге и попал в эномотию — подразделение — под начало Стелиоса. Прежний эномотарх ушел на покой, дожив до шестидесятой весны, и Стелиос занял его место. Ты похож на отца: у Стелиоса были такие же волосы цвета полированной бронзы и девичьи глаза с длинными ресницами. Острый на язык, храбрый в бою — таким был Стелиос. Ему непременно нужно было дольше всех выдержать танец с оружием, первым прибежать на состязаниях в праздник Карней, выйти победителем из спора. Это не всегда удавалось, но если он злился, то сводил счеты честно. Он всегда следовал законам Спарты, даже когда проверял их на прочность. Крепкий, но все еще гибкий, Астинос к началу войны был в том возрасте, когда тело послушно безумным приказам и покорно чужим рукам. Волосы у него были темные, а глаза голубые, как у отца. Командир возводил свой род к Эвдору — воеводе мирмидонца Ахиллеса. Должно быть, от Эвдора и была в их роду стать и гордость: царь воинов не поставил бы рядом с собой неказистого. Теперь Астинос сравнялся в славе с великим предком. Насмотревшись на учебном поле, как слаженно действуют прославленные братья Алфей и Марон, Астинос также решил стать в пару. Спартанцы сражаются в плотно сомкнутом строю, но, когда враг обращается в бегство, строй может распасться. Тогда некоторые бьются диасом, то есть вдвоём. Диас практически неуязвим, потому что основан на принципах фаланги: бейся за себя, но прикрывай товарища. Диас — что угодно, только не пара. Это единица, и лишь долгая тренировка и взаимная любовь делают двоих одним целым. Часто два брата или отец и сын образуют диас; часто — ментор и ученик. Астинос пришел за этим не к отцу, но к Стелиосу. Стелиос тогда ухаживал за госпожой Полимнией, твоей будущей матерью. Для эномотарха Стелиос был оскорбительно молод: ни он, ни я в ту пору не достигли должного возраста, чтобы справлять свадьбу. Но иногда, по ночам, мы удирали из казармы к уже сговоренным невестам. Входы и выходы из казарм никто не стережет, но во время учений за городским частоколом всё иначе. Покидать лагерь запрещается: беглеца на несколько дней лишают пищи или палками отбивают охоту к ночным подвигам. Стелиос убегал, чтобы покрасоваться скорее перед сотоварищами, чем перед Полимнией. Я не уверен, что каждый раз он доходил до ее дома, а не искал утешения с безотказными мессенийками. Начиналась зима; по первому снегу Командир выгнал в поле всю мору. У палисада босоногие девочки махали нам вслед перепачканными ладошками. Для них это праздник, красивое зрелище: спартанские гоплиты идут на учения в боевом порядке слитным шагом — алые плащи на фоне белого снега, гордые чёрные гребни шести сотен шлемов. Командир гонял нас, пока смерзшаяся земля не размягчалась под сандалиями. Фаланга отходила, прикрывшись щитами, чтобы по визгу диавлоса развернуться, ощетиниваясь копьями. Тогда мы не еще не знали, каким действенным окажется этот прием в Горячих Воротах. Не знали, сколько мидийцев, саков, персов и других варваров неизвестного племени обманется нашим отступлением и повиснет на копьях, не успев сообразить, почему поджавший хвост зверь вдруг вцепился в глотку. Мы отступали в беге — и разворачивались, отступали и разворачивались, пока сухожилия не начинали стонать, как струны на бряцалках хлипких ионийцев. После заката мы выстраивались в очередь к поварам, которые разливали бобовую похлебку из больших котлов, затем расходились по своим кружкaм, бережно ступая по мертвой траве, чтобы не расплескать содержимое наполненной до краёв горячей плошки. На ночь копья втыкали в землю по два накрест и прислоняли к ним щиты, чтобы в случае тревоги быстро взять. Стелиос и Астинос составили оружие вместе. Стелиос сидел, вытянув длинные ноги, и молча ел суп. Астинос засмотрелся, бездумно поднес ко рту ложку, обжегся и обиженно зашипел. Стелиос обернулся с лисьей ухмылкой. — Губки обожгла, красавица? Ешь культурно. Астинос отставил плошку и поднялся на ноги. — Учить меня станешь? Стелиос пожал плечами: — Тебя впору с ложки кормить. — Значит, станешь? — Астинос подошел к нему вплотную и теперь смотрел сверху вниз. Стелиос сделал непонимающее лицо. — Что? — Учить меня? — спросил Астинос торжественно и тихо. — Я хочу сражаться с тобой парой. Я буду верным и послушным. Стелиос фыркнул, выпил из плошки остатки похлебки и встал. Одной рукой обняв сына Командира за плечи, он сказал так, чтобы слышали собравшиеся у огня: — Какое предложение! Астинос, во имя Близнецов, ты меня как деву сватаешь... «Буду верным и послушным...» — передразнил он юношу высоким голосом. — Больно молод, — фыркнул кто-то. — Чтобы сражаться рядом с этим, надо быть таким же дерзким похабником, — сказал я Астиносу, смеясь. — Испытай его, — предложил Биас. — Испытаю, — с хитрой улыбкой Стелиос повернул голову к юноше. — Сегодня ночью идешь со мной. Стелиос и его новоиспеченный синетайр, товарищ по диасу, счастливо улизнули при смене первой стражи. Мы увидели их только утром. Они были крепко привязаны к высоким шестам с обрывками пурпурной ткани, которые служили метами для маневров. На обнаженных телах рдели свежие ссадины и кровоподтеки. Двое караульных рядом ковыряли снег розгами, не имея других приказов. Стелиос широко улыбнулся мне. — Малый прошёл проверку, — сообщил он и кивнул на Астиноса, который даже не поднял головы. Темные волосы свисали на грудь, и легкие утренние снежинки запутались в них. Его явно избили сильнее. — Что вы делали? — спросил я. Ни тогда, ни потом, Стелиос не признался, даже понимая, что молчание скажет больше, чем правда. Вместо этого он мотнул головой, чтобы не мешали падающие на глаза светлые космы. — Нас сцапали на обратном пути. Попался Астинос — и сказал, что больше с ним никого не было. — Командир велел: за самоволку полсотни ударов, — добавил один из караульных. От его дыхания шел пар. — Я вышел сказать, что сам уволок его к девочкам и половина ударов мне причитается, — продолжал Стелиос жизнерадостно. — И мы наказали младшего за ложь, — закончил караульный. В этот момент Астинос поднял голову. Я понял, почему он держал её опущенной: красивое лицо было испорчено подглазинами, а под носом засохла струйка крови. — Я не солгал — хрипло ответил он. — Диас един. Госпожа Полимния не постеснялась прилюдно отругать Стелиоса за то, что забывает её. Это не помешало им сыграть свадьбу в конце зимы, а на следующий год, во время одного из кратких свиданий, зачать тебя. Когда моему сыну исполнилось три, а тебе два, прибыли послы персидского царя. Шел девятый год царствования Леонида и десятый — Леотихида. Лето в Спарте всегда жаркое, но в тот год снежная шапка на Тайгете сошла совсем, и Эврот разлился щедрее обычного. Хлеб вызрел полным колосом. Женщины без устали благодарили Деметру... По примеру афинян, сбросивших послов со Скалы, Леонид отправил в колодец тех, кто алкал нашей обильно родящей земли. Так началась война, о которой ты слышал бессчетное число раз. Вскоре примчался гонец от афинян. Как и десять лет назад, они искали поддержки. Персы под предводительством нового, молодого царя Ксеркса уже вступили в Фессалию и продвигались к их зазнавшемуся полису, чтобы отомстить за сожженные Сарды. Запрет на войну во время священного фестиваля Карней злил царя Леонида. Он сказал эфорам, что если не переступить закон — персы придут и установят в Спарте собственные. Собрание Равных и герусия ответили то же, что эфоры: обойди закон — и боги пошлют в Лаконию кару страшнее персов. «Весь твой род безумен, — говорили они нашему царю. — Ты теряешь разум, как твой брат Клеомен, что гнался за победами в далеких землях и погиб от собственной руки». Царь Леотихид поддержал Леонида и настоял на том, чтобы небольшой отряд заступил дорогу Ксерксу, пока собираются основные силы. Он сам хотел вести спартанцев в Фермопилы, но Леонид, который был на двадцать лет старше, сказал Леотихиду, что тот еще слишком молод и успеет стяжать себе славу. На собрании Равных было объявлено, что Леонид возьмет отряд из трехсот спартанцев и с подкреплениями из Беотии и Локриды будет охранять узкий проход, огражденный с одной стороны горами, с другой — морем. С ним вызвались идти многие, но мудрый Леонид выбрал тех, кому больше всего доверял. Я слышал уже, как языкастые афиняне рассказывают эту историю, перевирая всё на свой лад. Они болтают, что лишь те, у кого были сыновья, могли войти в Три Сотни. На самом деле выбор Леонида мог пасть на любого, у кого в Спарте оставался сын или брат. Вот как Леонид отбирал Три Сотни: он сидел на пороге своего дома, и спартанцы приходили к нему. Царю не было нужды спрашивать, остался ли наследник у желающего умереть в самом начале войны: он помнил, к какому роду принадлежит каждый и как зовут его родственников. Каждому велено было принести с собой мелкий камешек. Я торопился, сжимая в кулаке черный окатыш с огорода. Не мне одному хотелось вместе с Леонидом показать ионийцам и персам, что лишь в Спарте рождаются настоящие воины... я боялся, что Три Сотни уже набраны. Стелиос уже стоял в тени портика: как всегда, первый во всем. Подпирая стенку и скрестив руки на груди, он наблюдал, кто еще будет Избран. Горго, в простом сером пеплосе, сидела на пороге рядом с мужем. У её ног стояли весы с бронзовыми чашечками. На одной лежал камешек — мраморный осколок. Каждый клал свой камень на вторую чашечку, и Леонид говорил «да» или «нет»: словно слепой жребий решал, кому идти к Фермопилам, а кому ждать славы до Платей... Биасу, атлету огромной силы, Леонид сказал «да»: камень пошёл вниз. Камень Павсания тоже перевесил, но царь сказал «нет». Я не успел удивиться, когда пришел мой черед класть на весы свою судьбу. Мой окатыш оказался легче мрамора. Сердце в груди само стало камнем, отказываясь биться от такой беды. «Идем со мной, старый друг», — сказал Леонид, и я с облегчением присоединился к Стелиосу. — Я уже долго наблюдаю, — сказал мне на ухо тот. — Леонид читает судьбу по лицам. Ты расстроился, когда жребий велел тебе не идти. По этим истинным намереньям Леонид и выбирает Три Сотни. Я скоро убедился в его правоте. Алфей и Марон, Аристодем и Пантит, Полиник и Теламон — все они прошли перед нашими глазами и получили утвердительный кивок Леонида. Некоторых он хлопал по плечу или говорил одобряюще: «Полируйте щиты, мальчики». Я предложил Стелиосу прогуляться. Леонид, заметив, что мы уходим, осклабился: — Ты так веселишься, словно рассчитываешь вернуться живым, Стелиос. — Я веселюсь, потому персам на это рассчитывать не стоит, — в тон ответил Стелиос. Когда мы прошли несколько поворотов по узким улицам центра, я спросил: — Астинос остаётся? — Нет, — непривычно тихо ответил он. — Я говорил с ним сегодня утром. Хотел попрощаться, но вышло так, что позвал с собой. *** Мы уходили. Дети смеялись и радостно махали вслед привычной процессии: никто не сказал им, что Три Сотни уходят дальше тренировочного поля. Часть Избранных Леонид взял из своей личной охраны — гиппей; часть — со всей спартанской армии. Царь разделил отряд на эномотии и пентекостии, но не стал назначать командиров после себя и отца Астиноса. — Братья! Спартанцы! — сказал он перед маршем, — вспомните о смысле слова «Равные». Вы все равны, вы все уже герои. Когда союзники хвастаются нами, то говорят, что спартанцы не знают страха. Кто понимает больше — считает, что спартанцы боятся одного: быть уличенными в трусости. Робких в Спарте называют «дрожащими»; обвинение в трусости — самое тяжкое. Но не страх перед насмешками женщин гонит нас в бой — а страх не успеть проявить храбрость. Мы шли от света до темна. На привалах я декламировал Тиртея. Леониду нравились его стихи: «Для всех граждан хорошо, если мужчина твёрдо стоит в первых рядах, не отступая и отказываясь даже думать о позорном бегстве, не дрогнув сердцем, рискуя жизнью и выкрикивая слова поддержки тем, кто рядом...» Мы шли через земли аргивян, коринфян и беотийцев; шли, оставляя за стеной наших щитов их всех — не желавших сражаться, пока сам Ксеркс не постучит в окошко. Мы шли, и ноша на плечах становилась всё тяжелее: ничто не весит больше, чем чужие надежды. Под этим грузом, или просто оступившись, один спартанец упал, растянувшись в пыли со всем своим скарбом. Стелиос. Вся колонна замерла. Стелиос поднялся. Его лицо пылало ярче алого плаща. Командир остановился рядом, оглядывая Стелиоса с головы до пят. — Спартанец не спотыкается, — констатировал он. — Подбери копья. Стелиос наклонился, и Командир коленом под зад толкнул его наземь. — Спартанец ни перед кем не ползает. А ты готов расстелиться перед варварами! — Подстелиос, — с хохотом крикнул кто-то. Загоготали все, даже илоты. Даже Командир. Один спартанец не смеялся, не унижал соратника сверх меры — Леонид. Он подошёл с Стелиосу, лежавшему ничком в ожидании наказания. — Отжиматься. Вместе с грузом, — холодно велел царь. Когда Стелиос упал в изнеможении, стоявший неподалеку Полиник, наш олимпийский чемпион, повторил со смехом: — Подстелиос! — Называйте его по имени! — рыкнул Леонид, уже зная, что кличка пристанет. На последнем переходе мы ночевали в локридских землях — родине воспетого слепым бардом Аякса Оилида, который, как и наш царь, вел в сражение лишь горсть воинов, но мог гордиться ими не меньше, чем заносчивый Ахиллес своими мирмидонцами. Море было бурным и почти черным. Кто-то из локров сказал, что в хорошую погоду на горизонте виден остров Эвбея с сигнальными огнями возрожденной Эритреи. Но теперь уже в стадии от берега ветер перекрутил клочья воды и неба, скрывая от людских глаз свой промысел. Тогда мы не знали, что в это время по другую сторону Эвбеи у мыса Пори ломаются о скалы весла двух сотен персидских кораблей, посланных зайти в тыл к нашему флоту; падают в бушующие волны обезумевшие гребцы и переломленные мачты; рифы распарывают борта ладных финикийских трирем. Море первым вступило в битву за своих детей, и, как и двенадцать лет назад, долгобородый Посейдон защищал благочестивую Элладу от варваров. Солнце село, и лагерь, опоясанный цепочкой костров, устроился на ночлег. Я быстро заснул, устроив голову на щите. Среди ночи меня разбудила внезапная тишина: шторм улёгся; в разрывах быстро летящих туч сквозила почти полная луна. Скоро я понял, что бодрствую не один. Царь обходил лагерь, останавливаясь перемолвиться с теми, кто искал совета и поддержки. Совсем рядом что-то с гулом ударилось о землю и послышалась мессенская ругань. Астинос встрепенулся под плащом и, не желая вылезать из тепла, быстрым шепотом спросил Стелиоса: — Что это? — Илоты котёл мыли и уронили, — не поднимая головы, ответил тот. — Спи уже. Астинос, успокоенный, скоро задремал. Не верить твоему отцу было невозможно. Мы вступали в ущелье вечером следующего дня. Справа бушевало море; молнии, раскалывая небо, впивались в горные вершины Каллидрома по левую руку. Ущелье казалось прорезью титанического шлема, из глазниц которого смотрели очи богов. На марше к спартанцам присоединились локридские ополченцы, тысяча фокейцев, аркадцы, фиванцы, феспийцы и орхоменцы; кроме того, шлюхи, торговцы и гадатели, которых Леонид, за исключением старого прорицателя Мегистия из Акарнании, отослал прочь под страхом смерти. Теперь нас было, вместе с илотами, девять тысяч. Девять тысяч перед морем варваров. Никто не скажет в точности, сколько их привел царь царей к воротам Эллады. Когда волк атакует, охотник вонзает ему в глотку копье, а не пересчитывает зубы зверя. Могу сказать лишь, что их было больше, чем ты можешь представить. Великолепие и масштаб персидской армии вселяли в сердце радость. Еще до начала битвы каждый спартанец понимал, что мы не сможем держать проход вечно. Но нет ничего лучше, чем умереть, сражаясь до последней капли пота и крови с сильным превосходящим врагом. Весь следующий день мы укрепляли осевшую и полуразваленную Фокейскую стену, перегораживавшую ущелье посередине. Вечером Леонид приказал спартанцам выстроиться за ней в полном вооружении. — Спартанцы! — крикнул он, — мы уже бессмертны. Мы, а не отборная пехота этого раззолоченного мужеложца Ксеркса! Сражайтесь так, чтобы персы еще много лет пугали спартанцами своих байстрюков! Мы ответили слитным рёвом. — Того, кто посмеет завтра погибнуть, я найду в доме Аида и подвешу за яйца! — рычал он, потрясая копьем. Мы ударили копьями в щиты — триста копий, триста гоплонов. Аркадцы перепугались и стали озираться, решив, что персы уже нападают. — Смотрите, — Леонид простер руку, показывая на строптивые волны, — справа — море. Оно прикрывает нас, как боевой товарищ. Флот Эврибада удерживает персов, чтобы не повторились прежние ошибки и враг не обошел нас по воде. Мы должны защитить уязвимую землю и не дать персам пройти через горы! Хой!!!— гаркнул Леонид, и новая волна рева поглотила его клич. *** Мы сомкнули щиты. Ужас застыл в глазах мидийцев, катившихся подобно лавине, что, не имея собственной воли, уже не может остановиться. Царь-бог послал её на острые копья. Должно быть, мы казались варварам полубогами. Здесь каждый камень был за нас, спартанское оружие — победоносно, броня — непроницаема. Мы сами в это верили. Мы были неуязвимы. Корпус Равных, ‘οι ‘ομοιοι, спартанцы похожи, как близнецы-Диоскуры, которых чтут на земле Лаконии наравне с их зятем Менелаем. Глухой шлем с наносником и узкой прорезью для глаз — дар коринфян, которые теперь дрожали на Истме, пока мы готовились биться за их дома. Он куется из цельного листа бронзы и закрывает голову от макушки до шеи. Шлем глухой: в нем плохо различимы голоса, поэтому в бой нас ведет визгливый диавлос — двойная флейта. Шлем не безлик. Бесстрастная бронза — истинное лицо спартанца. Копьё вскормило наших предков, копьё подарило имя всему народу дорийцев. Спартанец берет в битву два: он бросает в противника первое и не выпускает из рук второго, пока оно цело. Спартанский плащ — алый. Ракушки, из которых делают краску, обнаружили тоже не мы: добывать пурпур умели еще на Крите. Но алый цвет в Лаконии — и для царя, и для воина. Царский плащ — это алый плащ Леонида; он отличается от моего лишь тем, что украшает плечи самого достойного. В таких доспехах, с таким оружием мы не можем потерпеть поражения... Каркас щитов — круглых гоплонов — сколочен из зевесова дуба. «Лямбда» на щитах — «Лакедемон». Но для Трех Сотен «лямбда» — еще и «Леонид». Спартанские цари избавлены от жестокости агоге: они обучаются отдельно. Но Леонид стал царем неожиданно: его правящий брат Клеомен в безумстве покончил с собой, не оставив сыновей. Леонида не готовили на царство. В детстве он получил те же уроки, что каждый из Равных. Он мерз и голодал, как мы; наш Командир, тогда — такой же огрызающийся звереныш, до крови бил его в палестре, пока Леонид не вышел победителем. Наш царь. Я уже рассказывал о битве и храбрости твоего отца. Первая волна мидийцев разбилась о сплошную бронзовую стену — и фаланга двинулась вперед, сминая легковооруженных кочевников, обращая их в бегство по головам своих же. Ложное отступление, принципы которого Командир на учениях вдолбил, кажется, даже в наши кости, на деле оказалось убийственной тактикой. Решив, что мы отступаем, мидийцы неслись вперед. Фаланга недвижимой скалой вставала у них на пути, но задние воины мидийцев по инерции наталкивались на передние ряды и в давке ранили их собственным оружием. Когда копья сломались, а щиты стали тянуть к земле непомерной тяжестью, флейтист дал команду к отступлению, и мы разомкнули ряды, пропуская вперед союзников. К концу дня все пространство от Фокейской стены до переднего конца ущелья было завалено трупами мидийцев и персов. Мы до ночи стаскивали их к стене и кидали наверх. Фиванцы и аркадцы снимали с мертвых украшения, не брезгуя вырывать серьги из ушей. Их командир приказал прекратить мародерство, но оно продолжалось и ночью, пока на них не прикрикнул Леонид. Спартанцы и феспийцы забрали только годные копья: к чему побрякушки, если персы все равно возьмут их обратно? Стелиос, однако, поднял какую-то цепочку и протянул Астиносу, встав на одно колено: — Это тебе, госпожа, в награду за то, что не упала в обморок от вида крови... — Поганец, Подстелиос, — вспыхнул юноша, отталкивая руку с «подарком», — какая я тебе госпожа! — Ты, малец, меня называешь Подстелиосом, — Стелиос поднялся и в притворной ярости бросил украшение в пыль, — а сам подставляешь задницу фокейцам! — Я никому не... — начал юноша и осекся. — Фокейцам не подставляю! Ты принял за меня кого-то другого, когда подсматривал и ласкал себя. Стелиос рассмеялся: — Один — один! Астинос взял тело мидийца за ноги, Стелиос — за единственную оставшуюся руку, и, раскачав, они бросили его в громоздившуюся на стене зловещую кучу. Вечером течение притащило измочаленные доски и обрывки снастей — остатки трирем, бившихся у Артемизия. Подбрасывая деревянные обломки в костер, мы старались не думать, что некоторые из них — от греческих кораблей. Эврибад прислал весточку, что пока держится, и юркие греческие триремы надерут задницу брюхатым персидским. Стелиос, устроившись на штабеле сохнущих досок, расчесывал волосы Астиносу, который сидел на земле между его ног. Когда Астинос лёг у костра, Стелиос присоединился к нашему кругу. Один из местных рассказывал, будто персидские дозорные поймали его и приволокли к какому-то вельможе. Тот спросил, почему греков всего горстка, и этот малый ответил, что остальные на Олимпийских играх состязаются за лавровый венок. Вельможа будто бы переменился в лице и воскликнул по-гречески: «Нам предстоит сражаться с теми, кто бьется не ради богатства, а ради чести». Когда он закончил, я тихо спросил Подстелиоса: — Как твой синетайр? Он широко улыбнулся — Пока что не проклинает меня за то, что притащил его на верную смерть. Я положил ладонь ему на плечо — горячее от близости к огню. — Что может быть лучше, чем умереть рядом с Леонидом? — Не-ет, умирать он рядом со мной собрался, — невесело усмехнулся Стелиос. — Сам так назначил: ночью разбудил да серьезно сказал, у меня аж мурашки побежали... — он опустил глаза, перекатывая босой ногой витую ракушку. — Он ведь и правда еще с девкой не лежал, представляешь? тьфу... — он вздохнул и поднялся, потягиваясь. — Дилиос, расскажи, как афиняне не хотели уступать место старику! — попросили меня сидевшие у костра. Я начал рассказ, заметив краем глаза, что Стелиос решительно подошел к уже заснувшему Астиносу, потряс его за плечо и заставил подняться. Наверное, мне послышалось в отзвуках чужих голосов одновременно произнесённое «Пойдём» — и я не знаю, кто испросил, а кто дал согласие. Но они вместе вышли из круга света, и я не видел, когда они вернулись. *** Спартанская фаланга — самое красивое творение человека. Стоя во втором ряду позади Астиноса и по левую руку от Аристодема, я не мог видеть блистающей стены щитов, которые мы усердно оттерли от крови вчерашней битвы. Но я много раз наблюдал её со стороны на учениях: зигзаг сомкнутых «лямбд» и две прямых линии острых оголовков: от копий первого ряда и второго, бьющего из-за плеч товарищей. Если первый ряд прогибался, триста пар ног единого тела фаланги упирались в землю, не отступая, не сдавая позиций. Тех, кто бился впереди, сменяли бойцы из задних рядов; союзники добивали смятенного врага. Ксеркс посылал волну за волной. В отличие от нас, он мог черпать из резервов бесконечно. Пришел черед помериться бессмертием с его отборным отрядом: избранные против избранных. Лучшие воины царя Ксеркса были одеты в черноё: чернёные доспехи, чёрные колпаки и такие же плащи, доходившие до пят. Белые маски закрывали их лица. — Да они приоделись на свои похороны, — воскликнул Стелиос. — Как предусмотрительно! — с хохотом отозвался я. Спартанцы заключали спешные пари, кто убьет больше Бессмертных. Спорить нас побуждала динамис, жажда дейстивя: больше не осталось ничего, даже чтобы поставить на кон. — Эй, Алфей! Мы с Астиносом вдвоем завалим больше Бессмертных, чем вы с братом. — Стелиос обернулся через плечо. Его серые глаза лихорадочно блестели в прорези шлема, отражая грозовое небо. — Мы с Мароном вас обставим... Подстелиос! — огрызнулся Алфей, широкоплечий кулачный боец, равняться силами с которым мог лишь его брат. Леонид первым всадил своё копьё в шею воина в чёрном и победно зарычал. Скоро все мы потеряли счет убитым — и чужим, и своим. Бессмертные сражались кривыми мечами, которые перерубали наши копья, словно те были молодыми побегами. Тогда мы скрещивали с Бессмертными свои короткие мечи-ксифосы. Держать строй стало трудно; из-за узости места воины задних рядов ничем не могли помочь тем, кто рубился впереди. Забывшись и опьянев от крови, многие ломали строй и искали поединков. Астинос рубился так отчаянно, словно боялся, что ему не достанется врагов. В хаосе мелькали мятущиеся алые и черные плащи, занесенные и мгновенно разящие клинки, со свистом рассекающие воздух грани щитов, которые тоже были неплохим оружием. Я помню лишь отрывки: маски с растянутыми в безмолвном крике ртами; быстрые уходы и удары, и всё тяжелеющий щит... могучего Леонида, поднимающего на копьё напоровшегося на него перса; и Астиноса, который с яростным рыком снёс голову врага, подобравшегося ко мне сбоку. Стелиос тут же вырос рядом, предупреждая удар копья, которое могло задеть его синетайра. Битва разводила их двоих — но они все равно сходились вместе. Они разили копьями одновременно, страховали отчаянные выпады друг друга... их диас убивал красиво, завоевывая право на столь же прекрасную гибель. Леонид призвал феспийцев и локров. Пока наши подкрепления сдерживали персов, мы перетаскивали за стену своих убитых и раненых — не различая в сумбуре, кто принадлежит к первым, а кто еще борется за жизнь. Это в битве с Бессмертными я лишился глаза и получил взамен несколько длинных шрамов. Тот день был самым тяжелым — но и Бессмертные отступили. Потому что мы были непобедимы. На третий день царь царей пробовал на нас разнообразные игрушки, привезенные через всю Фракию и Фессалию: горшки с легко загорающейся нафтой; удивительных чудовищ с рогами и огромными ушами. Леонид уже не порицал личной храбрости: фаланга не срабатывала против этих неизвестных напастей. Твой отец в одиночку подорвал весь склад горшков с горючей смесью; копьё Астиноса свалило рогатого зверя. Потом снова наступали персы, чьи мечи были острыми, но тела уязвимыми. Несколько слоев одежды могли защитить от стрелы на излете, но не от прямого попадания копья. Когда и эта волна иссякла, солнце уже спускалось за горизонт, и мы решили, что на сегодня битва закончена. Стрелы или копья, которое убьёт тебя, не увидишь. Так говорят. Астинос даже не был ранен. Упоённый безнаказанностью, юноша повернулся спиной к горловине ущелья. Всадник на белой лошади медленно, словно сквозь воду, скакал навстречу смерти. Туман породил его столь внезапно, что мы не успели среагировать. Капитан кричал, но Астинос так и не понял, чей меч рассёк его шею. Он умер сразу, и на чудовищное мгновение его падающее тело показалось свергнутой с постамента статуей — безупречной и безжизненной. Капитан бросился к обезглавленному телу сына, отказываясь верить своим глазам. Я не двингался с места, ожидая, что за этим всадником последуют другие — но горло ущелья было закупорено туманом, и больше никто не появился. Стелиос схватил белую лошадь под уздцы и стащил всадника. Он проткнул ему горло и продолжал полосовать мечом уже мертвое тело, пока спартанцы не уняли его. Только царь не потерял самообладания, только он увидел в смерти Астиноса предупреждение от богов: белый — цвет траура в Лаконии. Чтобы отвести беду, белую лошадь принесли в жертву Посейдону. Бог услышал нас: той ночью в моё дежурство с воды послышался плеск вёсел. На наш окрик с лодки откликнулись по-гречески. Они гребли полдня и вконец вымотались, но принесли добрую весть. Эврибад, Адеймант и Фемистокл собирались продержаться ещё день. Командир плакал, стоя спиной к расщелине, за которой клокотало грозовое небо. «...Я так и не сказал ему, что любил его больше всего на свете». Никто не осмеливался подойти к нему со словами утешения: Командир вел свой род от Эвдора, но теперь его горе было сравнимо с горем Ахиллеса, и гнев — его гневом. Стелиос, сгорбившись, сидел над завёрнутым в плащ телом Астиноса. — Стелиос, — окликнул я. Своей храбростью спартанец уже смыл позорное прозвище. — Дилиос, — он повернул голову, но не поднялся с колен, — я виноват. — В чём? — Я успел сказать Астиносу. Слишком рано: в Трёх Сотнях еще оставалось место. Я не смог просто так уйти — а он не смог остаться. — Ты виноват лишь в том, что привел Астиноса к прекрасной смерти — и к славе, что переживёт нас всех. — Ему было двадцать три, — шёпотом сказал Стелиос, отворачиваясь. *** — Враг нашел тайную тропу! — воскликнул прорицатель Мегистий. Леонид помрачнел: даже он не нашёл, чем ответить на столь явное предупреждение богов. Гонец от фокейцев подтвердил худшее. Бессмертные заходили к нам в тыл. Надежды наших союзников рухнули. Но Фокейская стена ещё стояла — стена из камней и трупов. *** Я принёс два заступа, уже погнутых о каменистую землю ущелья. Погребальные костры не горели под почти непрекращающимся ливнем, поэтому для павших спартанцев мы выкапывали неглубокие могилы и насыпали сверху камни. Я молча протянул заступ Стелиосу. Он продолжал через плащ поглаживать ладонью тело Астиноса и даже не посмотрел в мою сторону. — Астинос останется здесь, — сказал он. Я присел рядом. — Мне тоже трудно поверить. Но он погиб, Стелиос. Отпусти его. — Нет. — Это против законов Спарты, — сказал я. — Мы должны дать ему погребение, иначе душа его будет скитаться по берегу Стикса. — Ты не понимаешь, — Стелиос повернулся ко мне, и в странном отсвете ночного шторма его лицо показалось лицом безумца. — Завтра персы убьют нас всех до единого, и никто не бросит и горсти земли на последних защитников ущелья. Я кивнул и коснулся жёсткого от засохшей крови плаща, отдавая последнюю дань сыну Командира. Аркадцы разбежались ещё до того, как Леонид созвал командиров на спешный совет. Остальное ты знаешь. Леонид остался, остались феспийцы и фиванцы, даже несчастный прорицатель Мегистий остался — но меня царь отправил домой. — Пусть бегут! — сказал Леонид вслед отступающим аркадцам. — Они трясутся каждый за свой очаг. А мы постоим за нашу родину! — Хой!!! — ответили спартанцы, поднимая кверху копья. Они оставались, а мы уходили. Уходили быстро, спасая собственные жизни. Уходили, оставив последним защитникам прохода всё оружие и большую часть припасов, чтобы облегчить бегство и совесть. Спартанцы ни в чём не нуждались: с погибших сняли уцелевшую броню, а ужинать Леонид собирался в Аиде, о чём сообщил остальным с лихорадочным торжеством. Я шёл, повинуясь приказу, но против воли и против сердца. Союзники были рады уйти: они считали поступок Леонида безумием. Наверное, если бы я был аркадцем, я бы тоже боялся. В их беззаконном краю мужчина не знает, что станет с его семьей и домом, случись ему погибнуть. А если знает, то знание это безрадостно: дом присвоят соседи, умерших родителей похоронят без почестей, а жена и дети будут обречены на нищету. Но у спартанца смерть, кроме жизни, не отбирает ничего. Те, кто остался в узком проходе между Каллидромом и Эгейским морем, были уверены, что в Спарте на их жен будут показывать и говорить: её муж с честью погиб при Фермопилах, так славьте её! Леонид, Командир, Стелиос, Полиник, Теламон, Алфей и Марон — все они знали, что их детям дадут спартанское воспитание и расскажут, кем были их отцы. Я выполнил свой долг, я рассказал тебе об отце — и об Астиносе, с которым они вновь соединились на рассвете четвертого дня битвы за Фермопилы. Во вторую ночь небо послало дождь. На коротком привале я лежал в густой бурой траве, обратив лицо к небу, и оно наполняло своими слезами мою пустую под повязкой глазницу. Спартанец не должен плакать, даже по тем, кого он знал и любил, и кто лежал теперь непогребенным. Даже по своему царю... Холодный дождь смывал боль и усталость, но не мог утолить боли от ожогов, оставшихся после Горячих Ворот глубоко внутри. Я думал о том, как спартанцы стоят на берегу аидовой реки, которую не могут пересечь... Как алые плащи, прорванные стрелами и опалённые персидским зельем, недвижно свисают с их расслабленных плеч: говорят, в подземном царстве нет ветра. И Астинос, должно быть, простил Стелиоса за то, что его телу не дали погребения: теперь он вместе с ним терпеливо ждал на берегу Стикса — ждал, когда десять тысяч спартанцев вместе с греческими союзниками разобьют персов при Платеях, отвоюют разграбленные земли Фокиды и Фессалии и погребут в братской могиле выбеленные волнами и ветром кости: феспийцев и спартанцев. — (с) Fatalit, 9 March — 25 April 2007 КАРТЫ: http://i2.photobucket.com/albums/y22/Fatalit/Lakedaemon/persian4800001.jpg http://i2.photobucket.com/albums/y22/Fatalit/Lakedaemon/persian4800002.jpg СЛОВАРЬ агоге — спартанская система воспитания для мальчиков от 7 до 18-20 агела — учебная группа в агоге ирен — старший ученик в агоге (в 18-20 лет), надзирающий за младшими и имеющий право и обязанность наказывать их ментор — наставник, взрослый спартиат, который лично обучает юношу (могли быть, насколько я понимаю, не у каждого) эномотия — подразделение в спартанской армии, состоящее, в те времена, из 36 гоптилов. Командир эномотии называется эномотархом. пентекостия — две эномотии лох — две пентекостии мора — четыре лоха (около 600 гоплитов). диас — двое, сражающиеся парой гиппеи — 300 человек личной охраны царя эфоры — пять человек, выбираемых каждый год для наздора за остальными власть имущими; они-то и обладали реальной властью. герусия — собрание старейших илоты — спартанские рабы, по большей части из покорённой области Мессении — т.е. мессенцы. аркадцы, тегейцы, беотийцы, орхоменцы, локры, фиванцы, феспийцы — жители разных областей Греции, названные так по названию области или города. Чтобы узнать, кто откуда, взгляните на карту Эвбея — длинный остров к востоку от побережья, на котором спартанцы сражались с персами. Эритрея — полис на Эвбее, срытый персами в отместку за помощь восставшим ионийцам на берегу Малой Азии в 499 г. до н.э. и отстроенный с помощью афинян в аккурат к началу третьего похода персов против греков (480 г. до н.э.) Артемизий — мыс на Эвбее, в проливе между ним и южным окончанием Магнезии сражались персидский и греческий флоты. Тайгет — горный массив рядом со Спартой Эврот — река в Спарте Аякс Оилид — «меньший» Аякс у Гомера, сын Оилея и царь локров (живущих в Локриде). Ахиллес — ну Ахиллеса-то уж все знают... Эвдор — один из воевод Ахиллеса, которого в фильме «Троя» Петерсена играет Винсент Реган — Командир из «300»). Эврибад — флотоводец из Спарты Адеймант — флотоводец из Коринфа Фемистокл — флотоводец из Афин. Втроём они командовали объединенным флотом.