Тишина

Моя родная живая девочка Ты снова сидишь на смятом покрывале уныло-серого цвета, комкая в руках пожелтевший листок, испещренный неровным почерком. Бумага кое-где порвалась, выцвела и смазала чернила, но ты с завидной настойчивостью аккуратно складываешь его и убираешь в середину блокнота, дабы ненароком не помять сильнее. Там мои последние строчки, написанные за пару дней до происшествия. Ты хранишь. Твои глаза устало смотрят на пляшущие буквы, не попадающие в строчку. В комнате слишком темно, не спасает даже свет луны, пробивающийся через плохо зашторенное окно, приходится напрягать зрение и ты, наверняка, чувствуешь легкий дискомфорт. Но не шевелишься. Тебе слишком плевать. На твоих подрагивающих пальцах залегли глубокие царапины, некоторые совсем свежие, еще красные и вспухшие от занесенной грязи, некоторые уже полузажившие, другие теперь стали шрамами. Под ногтями виднеется ярко-красная полоска, дающая мне понять лишь одно. Ты снова выла на кровати, с силой вцепляясь в собственные руки, сдирая кожу и воя от боли. Ты снова вспоминала меня. Моя родная девочка Равнодушие, в которое ты так умело прячешься, словно в кокон, порой дает трещины и в твой уязвимый мир заползает тонкой змеей чувства. Чувства, заставляющие сжиматься в один большой комок боли, завывать, ненавидеть себя и проклинать, утопая в своей же слабости. Я знаю. Я вижу. И ты раз за разом выжигаешь внутри все больше и больше, сжигая все эмоции как поля, кидая спичку недовольства в сухую траву своей человечности. А потом прогуливаешься по горелому участку, осознавая, что больше не чувствуешь абсолютно ничего. И это дарит определённое спокойствие и уверенность. Тебе больше не будет тяжело. Ты веришь в это. Твоя оборона практически не падает под натиском желающих. Она стойко держит позиции, не позволяя кому-либо проникнуть внутрь, несмотря на то, что за этой самой оградой уже ничего и не осталось. Выжженные поля, да ты, одиноко бродящая по черным кускам земли. Ты совсем не отпускаешь меня. Моя родная мертвая девочка Когда я первый раз увидела тебя с другой стороны мне показалось, что произошла чудовищная ошибка и вместо меня, ты попала под колеса той злополучной машины и твое тело лежало на сыром асфальте, отдаленно слыша, чьи-то голоса и визги, умирая. Нет, ты осталась жить. От тебя веяло таким холодом, что я не могла и признать в этом потерянном человеке с серым лицом и огромными мешками под глазами ту счастливую брюнетку, что вязала мне на руку фенечку сложного плетения и угощала ужасно вкусными сэндвичами. Я просто не хотела верить в это. И как же мне жаль, что поменяться внутренним миром не так просто, как одинаковыми свитерами, зная, что никто и не заметит подмены. Я бы с удовольствием отдала тебе свое летнее солнечное ощущение с вечно парящим чувством влюбленности и любви ко всему миру, забрав твою уныло-серую осень с чередой дождей и горевшими полями боли. Только это невозможно. А еще я не могу отпустить тебя, впрочем, как и ты не можешь отпустить меня. Пишешь мне письма от руки, старательно выводя и обдумывая каждое слово, прекрасно зная, что они больше не дойдут до адресата. Набираешь знакомый номер, но слышишь лишь механический голос, звучащий уже настолько знакомо и привычно, что тебя больше не бросает от него в дрожь. Не отпускаешь, приравнивая это к предательству. Я всегда буду любить тебя, моя живая мертвая девочка. Твоя мертвая живая девочка.