Колючие стебли

Как странно с возрастом меняется восприятие… меняется отношение к жизни, меняется то, что я считаю забавным. То, что раньше пугало, вызывает лишь улыбку. И всё труднее найти хоть что-то, что заставит бежать быстрее замерзающую кровь, быстрее стучать сердце, которое стало просто механизмом, насосом, ровно гоняющим кровь по телу. Что нужно, чтобы заставить его дрожать? Что нужно, чтобы затуманить разум, не прибегая к помощи психотропных веществ, когда наскучили уже даже плотские утехи? Игра. Точнее, игры. Ставка в которых растёт от одной к другой. Когда-то я не то, что не мог позволить себе чего-то подобного — я не хотел. Хрупкий росток, я не желал ни сражений, ни интриг. Лишь когда у меня начали забирать Мастера, когда от меня начал отдаляться тот, кто был солнцем, пришлось окрепнуть. Пришлось отрастить острые шипы, чтобы защищаться от других и делать больно им — в ответ на то, что они, понимая это или же нет, делали больно мне. Кожа загрубела, сердце стало биться ровнее. И я стал тем, кем вы меня создали. Хладнокровный, колючий, ядовитый… скучающий. Когда-то оно меня коробило, ныне забавляет. Ваше отношение ко мне. Даже не презрение — это уже стало скучным. Нет, мне забавен ты. Ты, тот, кто пытается пробиться ко мне, несмотря ни на что… пытается и в то же время боится моих шипов. Боится поколоться об них, боится впустить в свою кровь смертельный яд… Ты хочешь меня, но боишься, что мы поменяемся ролями, не так ли? Ты знаешь, как я умею манипулировать. Ты знаешь меня лучше других. И потому боишься — сильнее, чем другие. Даже несмотря на то, что тебя ко мне тянет. Не потому ли, что я в какой-то мере совершенен? В своей беспринципности, в способности уничтожить что угодно на своём пути ради достижения цели. Ты знаешь меня, но не можешь понять, и это тебя пугает. Но одно меня интересует: пробравшись через завесу колючих ветвей, что ты хочешь найти? Надеешься ли обнаружить лучик света среди черноты? Или, напротив, желаешь окунуться в совершенный мрак? Боишься ли, что я тебя разочарую? Или что я буду отвечать всем твоим желаниям — настолько, что не сможешь отказаться? Очередная встреча наедине, лёгкая выпивка, пересечение взглядов… о чём ты думаешь сейчас? — Твой прогноз оказался верен. Как и всегда. — Ты знаешь, я редко ошибаюсь, — позволяю себе скромную улыбку. — Да. Хорошо иметь такого союзника. — Радуйся, что остальные не понимают подобной выгоды, — советую я. — А я и радуюсь. Никому не позволил бы отнять у меня такое сокровище… Хотя мне и странно, что никто из них не способен оценить тебя по достоинству. Твою изворотливость, интеллект, аналитическую силу твоего ума… — Радуйся, Турэл… ведь кто знает, какими бы были наши отношения, если бы это было не так. — Зефон… не надо будить во мне позывы закрыть тебя на замок. — Чтобы не достался больше никому? — усмехаюсь я. — Именно. Я улыбаюсь, но внутри что-то сжимается от полузабытого чувства — страх. Я уже вышел из возраста, когда мне нужна была поддержка. Я мог бы стать плетистой розой, что обвила бы твой ствол, сливаясь с ним…, но уже слишком поздно — тонкий росток превратился в терновый куст. А ты… Ты стал высокой корабельной сосной. И я погибну в твоей тени. Но ты всё ещё надеешься, что шипы расступятся, позволив тебе добраться до нежных цветов… только есть ли там ещё, чему цвести? Или тебе нужна только лишь будоражащая боль от моих шипов? Нужен ли тебе выигрыш, или для тебя ценна сама лишь игра? Хочешь ли ты в самом деле знать, что скрывается в глубине моей души? Как бы то ни было, я не хочу показывать тебе. Но ты пожалеешь, если решишь действовать силой. Потому что в таком случае, даже если ты получишь меня — прежним собой я уже не буду. Может, я бы согласился стать твоим, Турэл. И согласился бы играть по твоим правилам. Видят духи, какая-то моя часть отчаянно этого хочет, так же, как и твоя. Какая-то моя часть хочет всецело принадлежать тебе, найти в тебе замену тем отношениям, что когда-то связывали меня с нашим творцом. Хотел ли я его когда-то? Не совсем верно. Я желал быть единственным нужным. И в то же время — ведомым, подобно собаке. Но, как и ты, я хочу… и одновременно боюсь собственных желаний. Можем ли мы ещё изменить себя достаточно, чтобы найти компромисс между желанием и страхом? Чтобы ты подошёл, а я — позволил? Не думаю. Я боюсь тебя, брат… всегда боялся. Ведь ты был слишком сильным. А я всегда был слишком хрупким рядом с тобой. И пусть это значит, что ты сможешь защитить меня от других, кто сможет защитить меня от тебя? И смогу ли я сам? — Не понимаю, как тебе не противно… — О чём ты? — спрашиваю я, выгибая бровь и делая ещё одну затяжку — вот он, мой новый способ борьбы со скукой. — Ты знаешь. Я чую, что за гадость ты куришь. Зефон, это не достойно лорда клана. — Разве? Но мой клан чувствует себя прекрасно. Кому от этого хуже? — Тебе! Неужели ты не видишь, во что превращаешься? Тебя называют самым декадентским существом во всей империи. Разве это достойно тебя? — Позволь решать мне. И уволь от проповедей. — Зефон, я твой старший брат, в конце концов! — Разве? — позволяю себе повториться. — Что-то поздновато ты об этом вспомнил… брат. Потрать время на что-нибудь более полезное, чем спасение моей падшей души. Ты так забавно пытаешься меня перевоспитать. Читаешь мне морали, никак не привыкнешь, что все мои действия — чистый разум и логика. И никак не привыкнешь, что я не признаю твоих правил — тех самых, что написали люди. Что я смеюсь над ними. Но ты всё равно пытаешься…, но хочешь ли, чтобы я стал таким, как ты, или чтобы я избавил тебя от оков твоей правильности? Я могу. Вопрос в том, что тебе придётся за это отдать. И за то, чтобы получить ту же свободу от оков морализаторства, которой наделён я, и для того, чтобы я стал следовать твоим правилам. Готов ли ты заплатить такую цену или считаешь, что я этого не стою? Интересно, решишься ли ты когда-нибудь? Сделаешь ли этот шаг, протянешь ли мне руку, позволяя вести за собой? Я не буду подталкивать тебя к этому — по крайней мере, сейчас. Пока мне интересно наблюдать за тем, как борются в тебе желание и многочисленные опасения. Ты лжёшь себе, я знаю это… но сможешь ли убедить, что на меня в самом деле проще махнуть рукой, а тебе совсем не хочется приблизиться ближе и поколоться об шипы? Я мог бы показать тебе, сколь сладкой может быть такая боль… и ты знаешь это. И этого же боишься. Не потому ли ты хочешь сделать меня подобным себе? Чтобы играть со мной, не опасаясь проигрыша? Увы, но это было бы слишком скучно. Или ты рискнёшь… или опоздаешь, потому что мне наскучит и такая игра. Моя душа с годами стала подобна терновнику — колючие заросли укрыли нежные цветы так, что их не может коснуться грубая рука. Все мои уязвимые точки, все слабости покрыты этой ветвистой колючей бронёй. Её сложно пробить… и невозможно сделать это так, чтобы не ранить меня. И вряд ли тебе дано коснуться нежных белых лепестков, брат… Колючие стебли уже не расступятся перед тобой, как в сказке. А если ты станешь ломать их, чтобы добраться до того, что скрыто… я не уверен, что там, внутри, ещё будет что-то цвести. Но знал бы ты, как я был удивлён, поняв, что я не один… что рядом есть ещё один такой же, как я. Ещё один цветок… колючий и красивый. Я всегда считал его совершенно другим. И лишь недавно, приглядевшись, увидел шипы, так похожие на мои… или даже длиннее, просто обрезанные неумелым садовником. Существо, так похожее на меня… Тот, что не задушит. Тот, вокруг кого можно обвиться, использовав свои шипы для защиты не только себя, но и другого. Только как же сложно прикоснуться к нему, не поранившись самому… Способны ли сплестись колючие стебли? Могу ли я быть достаточно осторожным, чтобы добраться до укрытой шипами розы, не ранив ни её лепестков, ни самого себя? Но даже если мне суждено поцарапаться об эти шипы — это будет сладкая боль. Только бы прикоснуться к совершенству… Такие похожие — и разные одновременно. Я, выросший вопреки, и он, чей мир старался оберегать некто намного сильнее… но, видимо, не смог сделать это так хорошо, как следовало, потому что совершенный цветок отрастил шипы, не менее острые, чем мои. Прости, Турэл, но вот она, причина моего отказа — я вижу его. И в нём вижу — себя… Я вижу ту преданность, с которой он смотрит на Разиэля. И знаю, что сам смотрел бы с такой на тебя. Но эта преданность делает его таким… жалким, что хочется встряхнуть за плечи и крикнуть прямо в лицо, чтобы он увидел, что делают с ним. Что, демон побери, красота заслуживает того, чтобы её ценили, а не того, чтобы об неё вытирали ноги. Разиэль похож на беспечную девочку, рвущую цветы на лугу, сминающую и тут же отбрасывающую прочь. И только лишь то, что Рахаб стал его любимым цветком, пока спасает его от такой же участи. Но кто знает, надолго ли? Может ли роза выжить сама? Да, у неё есть шипы, но садовник позаботился, чтобы он мог дотянуться до нежного цветка и беспрепятственно любоваться им, касаться его. Может ли она снова одичать и скрыть нежные цветы за рядами острых шипов? Или ей суждено погибнуть, оставшись одной? Быть сломанной, оставшись без защиты… пусть и такой небрежной, которую может предоставить маленькая девочка Разиэль. Мне хочется защищать это существо, так похожее на меня. Укрыть от всех прочих, не позволить ранить больше никому. Потому что я смотрю на него, но вижу себя… каким я мог бы стать, сложись жизнь чуть иначе. И я одновременно радуюсь и жалею, что этого не произошло, что я стал таким, каков я есть. Да, я не так красив. Только мои шипы защищают надёжнее. И я не уверен, что хочу расставаться с этой бронёй даже ради того, чтобы оживить свою кровь. Есть такая степень риска, на которую я не готов пойти. Но способен ли сам Рахаб увидеть это родство и открыться мне? Ведь я знаю, как опасно действовать напролом. Как больно это будет для него… а я не хочу причинять ему боли. Я хочу, чтобы он подпустил меня к себе добровольно, чтобы понял, что не надо меня бояться. Первые брошенные друг другу слова дружеской шутки… первая улыбка, не исполненная ни холода, ни яда. И, кажется, моё сердце начинает оживать. Из колючей брони прорастает новый побег… сплетаясь с побегом другого, столь же колючего цветка. — Ты как-то изменился в последнее время. — Разве? – Да, это мой коронный вопрос при общении с Турэлом. Но неужели и впрямь так заметно? — Меньше язвишь и иронизируешь. — Просто мне наскучило это. — И какое же у тебя новое развлечение? — Прости, но это останется моей тайной. Не хочу выслушивать новую порцию нравоучений… Прости, Турэл, но я никогда не подпущу тебя к своей душе. Ты не узнаешь, бела она или черна. Да и что такое чёрное и белое? Точка зрения — не более того. И причина моего отказа уже даже не то, что я боюсь тебя… нет. Просто моя броня стала ещё совершеннее. И одни колючие стебли сплелись с другими так, что уже стали не отделимы друг от друга. И мне больше не нужен тот, кто поведёт за собой… ведь я нашёл его. Не бойся меня, мой колючий брат… ведь я такой же, как ты. Позволь мне обвить тебя, укрыть твою душу от тех, кто не достоин истинной красоты… и дай мне опору, на которой можно расти. Направь меня так, как пожелаешь нужным. Так, чтобы я смог укрыть и защитить тебя ото всех. Мои шипы никогда не причинят тебе вреда — они только станут защитой. Не только моей, но и твоей. Подпусти меня к себе… потому что я хочу стать твоей частью. Дело ли в нашем сходстве или в том, что я вижу, как ты уязвим на самом деле, но я не боюсь тебя. И тебе готов показать, как на самом деле уязвим я сам. Тебе я готов подставить свои слабые точки. Потому что я верю, что ты поймёшь меня, и вместо того, чтобы сделать больно — защитишь. Ты понимаешь. Значит, ты будешь осторожен со мной так же, как я — с тобой. И нам не придётся ждать друг от друга боли. Ведь мы сплетёмся так тесно, что ранить другого будет значить причинить вред самому себе… Медленно, шаг за шагом стебли розы оказываются в объятиях тёрна… так глубоко, что становится видно, есть ли ещё в моей душе живые ветви, на которых могут быть не только колючки, но и цветы. Мы не отбираем друг у друга свет. И мы друг друга не душим. Хотя и без шероховатостей не обходится тоже. Неосторожный, слишком настойчивый вопрос — и я чувствую, что лезу туда, куда меня не просили, куда пока не готовы пустить. Укол ощущается почти физически… и, кажется, я могу увидеть набухшую на подушечке пальца капельку крови — расплата за то, что потянул руки, куда не следовало. И моя излишняя открытость тоже не всегда оказывается понятой — я чувствую себя так, словно попросил брата ухватить один из колючих стеблей голой рукой. Но со временем сцепляются молодые побеги, срастаясь так, чтобы защитить нас от всего мира… и так, чтобы не мешать друг другу. Так, чтобы даже самое сильное дуновение ветра не привело к тому, что колючки коснутся цветов. Сплетение розы и тёрна… сможет ли кто-то добраться до прекрасных цветов через такие заросли? Сможет ли срезать их, не причинив вреда ветвям? Вряд ли. Сможет ли кто-то отделить одно от другого? Никогда. И на то, что мы желаем дарить лишь друг другу, никогда не сможет покуситься никто посторонний — его задушат колючие ветви. Мы всегда будет вдвоём, не нуждаясь больше ни в ком. Не подпуская больше никого. Только гибкие стебли и нежные цветы… столь разные и столь схожие одновременно. Так будет, пока нам не суждено будет засохнуть. И, пока это будет так, моё сердце будет чем-то большим, чем просто насос, гоняющий по телу кровь. И пока есть для кого — терновник будет цвести… И ни одна рука не сможет прикоснуться к прекрасным цветам розы — а потом, смяв, небрежно откинуть в сторону. Она поколется об острые шипы…