сон, что длиною в год без одного месяца.

Знаете, а он всё спит. Я не верю ни капли. Спит в рваных штанах. В синем галстуке, туго привязному к расслабленной шее. Ему хотелось, чтобы это была бабочка. Быть может, это справедливо - так чертовски правильно и честно называть это сном? У него синяки и ссадины на руках и ногах. На фарфоровой коже, такой серой и обмякшей. Лицу его - не передать эмоций. Ни улыбки, ни злобного оскала (он, впрочем, и так не умел). Не то, что мне нравится врать - но он спит. По сей день, я всё так же не верю. И снятся ему, быть может, страны, в которых он никогда не бывал, но обещал так рьяно посетить. Тёплую Африку, где слоны и верблюды, пальмы и кокосы, как он думал. Китай, у глубокого тёмного моря. Если уж так, ему бы явно снились мы с ним; маленькие, в нашем радужном детстве. Где мы играли в якобы настоящую войну, где один весенний листок ценою с двенадцать серых монет. Где никто не запоминал номера телефонов, и считали звезды поздней ночью. Мне всё так же кажется, что завтра он проснется, и солнце засветит ему в глаза, а густая тень не упадёт на него. Облака развеялись, обнажив чистое небо. Мать бы больше не выходила с плачем из комнаты, вспоминая о нём; Отец не снимаю шляпу, и не обнимал бы её так растеряно. Я бы поверила, что это - действительно лишь сон. Не сон, где он не успел сказать элементарного "прощай". Не сон, где ему снятся сны, а не темнота. Не сон, что длиною в год без одного месяца. Сон - где он счастлив.