Назови моё имя

Кисть невесомо порхала над бумагой, оставляя за собой след из чётких столбиков иероглифов. Похожие на причудливо сплетённые ветви, они наполняли белый лист смыслом, превращая пустое и безжизненное полотно в нечто большее, может быть — даже полезное. Кира всегда находил особое очарование в письме. Не имело значения, какие именно строки выходят из-под бледных пальцев, были ли это изящные хайку или банальные отчёты, лейтенанта завораживал сам процесс начертания ровных, разборчивых символов. Ему казалось, что так он приносит в мир что-то новое, даже если отчёты непрочитанными остаются пылиться в канцелярии первого отряда, даже если гармоничные строки стихов так никто и не увидит — разве что капитан, скучая, бесцеремонно залезет в стол своего подчинённого и будет читать вслух, разбавляя поэзию своими ехидными комментариями и заставляя Киру краснеть от смущения или стыда. Лейтенант любил писать, но даже он не мог заниматься этим вечно. Давно уже поднялась луна, заливая помещение мертвенно-бледным светом, а Кира по-прежнему сидел за столом, слегка сгорбившись, погружённый в свою работу. Ярко-рыжий огонёк свечи, весёлый и беззаботный, бросал на лицо лейтенанта глубокие тени, превращая его в причудливую маску. Кира не замечал ни луны, ни свечи, ни густого, насыщенного запаха ночных цветов, нашедших себе приют под раскрытым окном, ни дремлющей на краю стола адской бабочки. Иероглифы расплывались перед глазами, путались, приобретая совсем уж невообразимое значение, лейтенант не желал замечать и этого. Квартальный отчёт следовало сдать к завтрашнему обеду, и если придётся просидеть за столом всю ночь, лейтенант пойдёт на такие меры. Кто-то подошёл сзади, накрыл ладонь собственной, худой и бледной, рукой, не давая писать дальше, опалил шею дыханием: — Я смотрю, ты устал, Изуру. Хочешь, я тебе помогу? Ощущение неправильности накрыло лейтенанта с головой, стирая картину ночного кабинета. Встрепенувшись, улетела куда-то адская бабочка, а окружающий мир резко посветлел, наполняясь дружелюбными, но словно выцветшими красками. Капитан никогда не предлагал помощь, его поддержка была столь незаметной, замаскированной ядовитым словом и жестокой насмешкой, что не сразу отличишь её от наказания. Сон, всего лишь сон, ночной мираж, растаявший, как только наступил рассвет. Теперь лейтенант видел и другие отличия: нет у них никакой свечи, все кабинеты давно освещены электричеством. Цветы под окном действительно растут, но стеклянные створки никогда не открываются. Точнее, не открывались раньше. Новый капитан любил свежий воздух, окна при нём всегда нараспашку. Он увлекается музыкой и иногда часами сидит, перебирая гитарные струны, сплетая звуки в причудливую мелодию. У Киры в такие моменты болела голова, он слишком привык к тишине, разбавляемой только собственными мыслями. Новый капитан вовремя готовит документы, и они не бывают украшены симпатичными, но абсолютно лишними рисунками, не сложены самолётиком, не имеют начертанных на полях стишков на отвлечённую тему. Их не нужно переписывать и исправлять, единственное, что требуется от лейтенанта — вовремя отнести отчёты в первый отряд, а значит, работы у Киры стало куда меньше. Новый капитан хорош собой, в его волосах путается солнце, а не первый снег, и он искренне заботится о лейтенанте. Роуджиро Оторибаши кажется Кире плохой пародией, совершенной — слишком совершенной копией того, кто сидел в его кресле раньше. — Твои чувства сведут тебя в могилу, — ворчал в подсознании Вабиске. — Ты давно бы вышел на уровень банкая, если бы не любовь к мёртвому капитану. Она только тянет тебя назад, неужели не замечаешь? Кира в такие моменты старался не слушать голос занпакто. Он понимал его правоту, но не мог отказаться от засевшего в голове образа мужчины в редкий момент усталости, тощего и растрепанного, греющего руки чашкой горячего чая, с полуприкрытыми веками, из-под которых пробивался зимний нетающий лёд. Этот клочок памяти, запертый в самых глубинах сознания, являлся самой большой ценностью лейтенанта Киры, якорем, не позволившим сойти с ума, когда ему рассказали, что капитан мёртв. Попытался убить Айзена, но погиб сам. Кто-то считал его героем, кто-то предателем, иных же было совсем немного. Рыжеволосый мальчишка корил себя — не успел, не смог. Он видел в погибшем шинигами почти самого себя: существо, готовое ради близких пойти абсолютно на всё, бьющееся до последнего вздоха. Ямамото только печально качал головой, он потерял ребёнка, выросшего на его глазах, молодую душу, лишившуюся будущего. Рангику старательно прятала заплаканное лицо, она помнила исполненного надежд мальчика, так и не научившегося возвращаться. А перед глазами Киры стоял уставший шинигами, безуспешно пытающийся согреться.

***

Очередное задание едва не стало для лейтенанта последним. Отступник, сбежавший из Сейретея, оказался куда сильнее, чем он думал. Кира сумел победить — но поплатился за это пропитавшей косоде кровью из распоротого бока, беспрестанно ноющей, довольно опасной раной. Рейрёку на лечебное кидо не хватало, как и на сюнпо или на что-нибудь ещё. Мимолётно Кира порадовался, что стычка произошла в первом районе Руконгая, а значит, добраться до города будет не сложно. Только лейтенант не учёл, что простой для здоровых шинигами путь становится непреодолимой преградой раненым. Ноги потяжелели настолько, что казалось — Кира несколько раз задел их собственным шикаем, чтобы идти, приходилось прилагать усилия, которых в ином случае хватило бы на победу над капитаном Зараки. Бок болел уже совершенно невыносимо, а лесная тропинка, по которой брёл ослабевший лейтенант, постепенно теряла чёткость, превращаясь просто в белую полосу. Вскоре Кира не выдержал и рухнул в снег, таявший от тепла его собственной крови. Лейтенант успел подумать, что красное на белом — неплохое цветовое сочетание. Похоже на маски демонов-кицуне, какими их представляют люди — белый мех, красные полосы. Кира не знал, почему возникли эти мысли, но и не удивлялся им. Он был на грани, а перед потерей сознания много чего может почудиться. Например, руки, без видимого труда поднимающие не такое уж и лёгкое тело, и светлая одежда, испачканная чужой кровью. Очнулся лейтенант уже в лазарете. — Тебя нашли возле ворот, — рассказала волнующаяся Исане, — похоже, кто-то принёс туда тебя, пока ты был в обмороке. Кира не знал, что думать по этому поводу, поэтому, как только его выписали, с головой погрузился в работу. Редкие патрули, тренировки, аккуратное выписывание тонкой кистью красивых иероглифов — привычная рутина, составляющая львиную долю забот каждого лейтенанта. Но мысли о личности спасшего его существа не оставляли в покое. Кира и сам не заметил, как в один свободный день он снова оказался в Руконгае. Он без труда нашёл место, где потерял сознание — снегопадов с той поры не было, и на снежном полотне чётко выделялась вмятина в форме тела, украшенная бордово-коричневыми пятнами. К ней вели следы самого Киры, неровные, глубоко пропечатанные в снегу — по ним без труда можно было расшифровать, что лейтенант едва шёл, с трудом заставляя тело сделать очередной шаг. Но были и другие следы, тоже глубокие из-за двойной тяжести, они вели в направлении Сейретея. — И что это тебе даст? — насмешливо спросил Вабиске. Занпакто снова был прав, следы личность своего хозяина не раскрывали никак. Не станет же Кира, в самом деле, обходить всех жителей района и сверять размер ноги? Он уже собирался бросить безнадёжную затею и уходить, когда ощутил чужое присутствие. Даже не ощутил — чтобы почувствовать, пришелец должен бы был обладать реяцу, чем он похвастаться не мог. Скорее, интуитивно понял, что больше не один. — Я иногда приходил сюда в надежде тебя встретить, и вот — дождался, — с неуловимо-знакомой усмешкой сообщил худощавый мужчина в светлых одеждах простого покроя, широко распространённых в Руконгае. — Мне кажется, я тебя знал. Кто ты? Кира не мог ответить, даже просто дышать было невыносимо сложно: воздух стал невозможно тяжёлым и отказывался поступать в лёгкие. Лейтенанту казалось, что он наконец сошёл с ума и его память, бережно лелеемая месяцами, вырвалась наружу и воплотилась, и, стоит тронуть получившуюся иллюзию, как она тут же распадётся невесомым духовными частицами, светло-голубыми, с лёгким оттенком серебра. Ему стало совершенно необходимо проверить это, убедиться, что мужчины перед ним не существует… Он оказался настоящим. Дрожащие пальцы лейтенанта, коснувшиеся кончика рукава, нащупали совершенно реальную ткань. Потерявшись в обрушившихся эмоциях — растерянность, счастье, непостижимая радость, застарелая боль — Кира притянул несопротивляющееся из-за удивления тело, прижал к себе, отчаянно боясь, что сейчас оно всё-таки исчезнет и в руках останется только пустота. — Видимо, знал, — констатировал мужчина, совсем не торопясь исчезать. — Может, тогда скажешь, как меня зовут? — Ты – Гин, — счастливо выдохнул лейтенант, глядя в светлую радужку широко распахнутых глаз. — А я — Кира. Приятно познакомиться, — он смутился, выпустил так внезапно объявившегося бывшего капитана из объятий и закончил: — Снова. Кире не показалось — Гин не имел реяцу, он лишился своей невероятной силы капитана вместе с памятью. Ещё у него не было левой руки, оторванной в той битве, ставшей для Ичимару последней, как для бога смерти. Но всё это — несущественные мелочи по сравнению с тем, что самый дорогой Кире шинигами оказался жив. Его нашли когда-то в лесу, как он сам нашёл Киру. Пожилая семья всего из двух душ, мужа и жены, выходила шинигами и он остался с ними и дальше. Насколько понял лейтенант — Ичимару посчитали мёртвым и оставили в Каракуре, забрав предварительно потерявшую сознание Рангику. Она ведь тоже к тому времени была ранена и достаточно серьёзно. Заниматься погибшим оказалось некогда, слишком быстро Маюри отправил город обратно. А полумёртвый шинигами остался на его прежнем месте в Руконгае, с каждой секундой теряющий шансы выжить. Ему повезло, очень повезло. И Кире повезло тоже — потому что он его встретил. Необычное оживление лейтенанта заметили и в Готэе. Капитан Роуджиро искренне радовался, что Кира приходит в порядок, и с готовностью отвечал на его просьбы уйти пораньше. Лейтенант мгновенно исчезал в сюнпо и мчался к маленькому руконгайскому домику, к двоим душам, всегда ждущим его прихода, с интересом узнающим о его жизни в отряде. И к единственному шинигами, которого, несмотря на всё произошедшее, он считал своим капитаном. Эти визиты приносили нечто большее, чем просто выполняемая потребность в общении, Кира чувствовал, как выкарабкивается из темноты, тяжёлой и густой, оплетающей липкими щупальцами и не желающей отпускать. И где-то сверху уже пробивается лучик света, делая посеревший мир немного ярче. Всё разрешилось весной, когда снег тонкими ручейками ушёл под землю, освобождая место молодой траве. Кира привычно расположился под деревом, Гин сидел рядом, слушая его тихий голос и блаженно щурясь на нежаркое пока солнце. Они могли так проводить время бесконечно, но у забредшего из Уэко Мндо пустого оказались свои мысли на этот счёт. Тишину разорвал пронзительный крик, Кира, едва его заслышав, подскочил, закрывая капитана спиной и на всякий случай активируя шикай. А в следующий момент он почувствовал страшную слабость, рука с мечом, словно по своей воле, опустилась вниз. — Удивлён, вкусный шинигами? — проскрипела выскочившая из-за кустов тварь, сравнительно небольших размеров, напоминающая уродливую лягушку. — Моё присутствие забирает твои силы и мне остаётся только съесть! — Похоже, недобитый эксперимент Айзена, — тихо произнёс лейтенант, ни к кому не обращаясь, просто думая вслух. Вабиске в руке дрожит, он рвётся в бой, но что можно сделать, если колени подламываются и единственное, чего хочется — просто лечь и заснуть? — Ты знаешь, что должен делать, — отозвался занпакто где-то в голове. И Кира внезапно понял. Чувства не позволяли ему двигаться вперёд, запирая в прошлом, но Вабиске вовсе не требовал отказаться от них. Всё, что нужно сделать — обратить слабость в силу, привязывающую к давно ушедшему любовь — в желание защитить. И в данный момент это было совсем просто, ведь его прошлое стало будущим и стоит сейчас прямо за ним. Банкай оказался не слишком эффектным, никаких крыльев изо льда или розовых лепестков, однако пустому было не до внешних проявлений: его прижало к земле чудовищным прессом, избавиться от которого не представлялось возможным. Он сопротивлялся неизбежному несколько секунд, после чего распался чёрным прахом. Где-то здесь же, в Руконгае, возникла ещё одна душа. Кира почувствовал, как его сжали в крепких объятьях и прошептали на ухо: — Молодец, Изуру. В пропитанном приличиями Сообществе Душ только один шинигами позволял себе называть лейтенанта по имени. В последнее время Изуру так отвык от его звучания, что даже мысленно звал себя просто Кирой. И он точно не говорил Гину, как его зовут.