Contrast

Лайт грызёт скользкое красное яблоко и думает о том, как сильно он ненавидит яблоки. Другая рука остаётся свободной ещё с полминуты, а после — ладонь уже ощущает лёгкое, совсем шёлковое прикосновение язычка галстука. Ткань приятная и настолько податливая, что сминается сразу же властным движением руки. Миса целуется так же — осторожно, мягко и невесомо. Оставляя после своих губ стойкое желание сплюнуть. Огрызок недоеденного яблока небрежно швыряется в урну возле двери и приземляется точно между деформированным пакетом из-под сока и пустой пачкой кукурузных снэков. — Неплохой бросок, Ла-айт, — ботинки Рюука выстукивают какой-то неправильный ритм, как будто он пытается вспомнить звучание мелодии, но Лайт знает — в голове бога смерти никогда не звучит музыка. Если только реквием. Исключительно по праздникам. — Но куда лучше было бы отдать это вкусное яблоко мне, чем есть самому. Ты же знаешь, как я люблю яблоки. — Можешь доесть, если хочешь. Я не слишком старался обгладывать, — выпускник сдирает с шеи обвивающий змеёй галстук и суёт его в карман пиджака. Рюук хочет сказать, что бывает с теми, кто позволяет себе пренебрежительное отношение к богу смерти, но последнее движение кисти руки Лайта вызывает у него клочковатый расхлябанный смех: — Опять? Тебе это нравится, да? — Это тебя не касается, — Лайт берёт со стола ноутбук и аккуратно просовывает в кожаную сумку. — Ага. Это касается кое-кого другого, — хохочет бог смерти, и Лайт чудовищным усилием воли заставляет себя оставаться внешне беспристрастным. На самом деле, уличить L в фетишизме было крайне непросто, учитывая особенности ситуации, благодаря которой они вообще приступили к совместному расследованию. И нельзя сказать, что Лайт преднамеренно провоцировал детектива. Он просто однажды не надел галстук. Почти тридцатиградусная неумолимая жара тогда вынудила его, вдобавок к и так невероятному нарушению собственных правил в одежде, расстегнуть две верхние пуговицы рубашки, а ветер сотворил со взмокшими от пота волосами нечто несусветно раздолбайское, поэтому тяжело дышащий и облизывающий пересохшие губы Лайт вызвал у команды расследования удивление и лёгкое раздражение. L долгое время — минут шесть — не обращал на облокотившегося на стол одной рукой и жадно булькающего третьим стаканом холодной воды подозреваемого, однако, первой фразой, обращённой в сторону, стал вопрос об отсутствии галстука. Лайт прошипел, что в такую жару галстук наденет только мазохист, на что получил покашливание сразу с трёх сторон. А Айдзава ещё и нахмурил брови. — Я могу включить второй кондиционер, — услужливо предложил Мацуда, — и ты, Лайт, сможешь надеть галстук! — Не стоит, обойдусь сегодня без него, — от восторженно-подскакивающего тембра голоса Мацуды хотелось повеситься прямо в этой комнате на том самом галстуке, который Лайт в тот день оставил дома. — Пожалуйста, Лайт-кун, в следующий раз всё-таки надевай его, — L на секунду поднял голову, и Лайт пожал плечами, поспешно переводя взгляд на экран мониторв. Второй случай был экспериментальным — подозрениям Лайта было необходимо подтвердиться, иначе это грозило вылиться в какое-нибудь психическое расстройство. Как и любой неразрешённый, но очень волнующий вопрос. Вариант с «не подтвердиться» рассмотрен не был даже в случайном порядке. Второй случай стал первым случаем, когда L позволил своему поведению шокировать Лайта, уже достаточно привыкшего к чудачествам детектива. Гениям позволено быть сумасшедшими. Но скользить холодными сухими пальцами по напряжённой подрагивающей шее, медленно, почти аккуратно завязывая правильный узел галстука — нет. L никогда не говорил, что не нарушает правила. Лайт никогда не думал ни о каких правилах. Рюук дико дрыгал ногами, закатываясь поистине гомерическим смехом и одновременно поглощая яблоки одно за другим, наблюдая, как руки Лайта нервно и часто сжимаются-разжимаются в кулаки, пока L неловко обвивает его шею. Мерзкой шёлковой тканью мерзкой подаренной Мисой тряпки. Сейчас Рюук отстукивает мыском ноги неопределённый марш и вылетает следом за Лайтом, тоскливо заглянув в мусорное ведро, где между пакетом сока и шелестящей упаковкой покоится порыжевший огрызок. Когда Лайт проникает в нужную комнату, дождь отскабливает с пыльных крыш птиц и кошек так усердно, что, кажется, второй всемирный потоп не за горами. Коричневый школьный пиджак младшего Ягами хоть выжимай, а рубашка на спине превратилась в холодную прилипшую тряпку, и Лайт усмехается — ему впору спиной мыть полы, комично елозя под всеобщий смех, который почему-то упрямо ассоциируется с громким и азартным смехом Мацуды. Мацуда восхищается Лайтом так сильно, что последний периодически ощущает его присутствие удавкой на шее. Точно так же, как Мису — галстуком. Лайт чувствует себя странным из-за этих сравнений людей с вещами, но никогда не углубляется в размышления об этом. — Лайт-кун, — L на этот раз резво вертится на стуле, не выпуская большого пальца изо рта и с каждый поворотом зацепляется за Лайта. Взглядом. — Сегодня на улице не жарко. По крайней мере, прогноз погоды уверяет, что днём температура опустится до семнадцати градусов, а ночью... — Рюзаки. Где остальные? — А. Мацуда и Моги занялись теми документами, которые ты проигнорировал вчера. Или тебя больше интересует Айдзава? — Ты. Меня больше интересуешь ты, Рюзаки, — отвечает Лайт. Мысленно, разумеется. И закрывает глаза. — Лайт-кун... — то, как медленно L встаёт со своего стула и наклоняет голову к своему плечу, заставляет Лайта невольно шагнуть назад. — У меня есть некоторые предположения о причине, по которой ты пренебрёг этой деталью своего гардероба сегодня. Мне её озвучить? Вопрос звучит весело, почти по-детски. С плохо скрытым любопытством. Бог смерти плюхается размашисто на край стола и внимательно наблюдает за эмоциями на лице Ягами. Которых нет. — L, вчера вечером я... — Помогал маме печь торт, м, — металлически-спокойно перебивает L. То есть, скорее, подхватывает фразу на обрывке и заканчивает её. Лайт не сомневается в способностях L, но живой интерес кусается и заставляет удивлённо выгибать бровь. — Запах? — Да. Твои волосы пахнут фундуком, — L беспрепятственно проникает обеими ладонями в мокрый растрёпанный беспорядок на голове Лайта, с которого капает вода и его былое хладнокровие. Для этого L приходится выпрямить спину почти полностью, но он всё равно ниже и беззащитней Лайта. По крайней мере, любой, кто увидел бы происходящее, подумал так. — Ты с ума сошёл? — почти шёпотом осведомляется Лайт, прислушиваясь к бешеным загнанным ударам своего сердца, хотя и так более чем очевидно, что да, сошёл. — Что ты делаешь, Рюзаки? Лайт на полном серьёзе опасается, что его вот-вот хватит инфаркт, и его руки на плечах детектива — тому подтверждение. Ещё пара секунд, и он, конечно же, легко оттолкнёт L. Ещё пара секунд, и холодную мокрую шею Лайта обвивает жадный горячий L, сразу же разрывая связывающий их никчёмный галстук. Лайт смеётся, горько, громко и свободно — образ навязчивой яркой блондинки, торжественно презентующей шёлковую удавку в праздничной дорогой упаковке и щебечущей что-то о «важной для нас обоих дате. Ты же помнишь, Ла-айт, что сегодня...» крошится и разваливается. Лайт наступает на него ногой. Миса спрашивает, но Лайт ничего не помнит. Лайт улыбается так широко, что его щёки вспыхивают пламенем от боли. Лайт берёт подарок и впивается в упаковку ногтями так сильно, что ему действительно кажется, что пара ногтей отламывается и остаётся на скамейке, с которой Миса стянула его на аттракционы. Лайт скрежещет зубами по воздуху, лихорадочно подставляя себя под что-то больное, отрывистое и выстраданное — что-то, что неизмеримо далеко от понятия «поцелуй». L трётся бедром о ногу Лайта и думает сразу о двух вещах: кто без греха, и можно ли отпустить на исповеди грех убийства, жестокого, многократного осмысленного убийства атеисту? L приходит к выводу, что Лайт — самый грешный святой и самый святой грешник. L скользит по упругой жёсткой спине пальцами, и впервые мешковатые джинсы, обтягивающие пах, он ненавидит сильнее, чем Киру. L вжимает Лайта в себя и задыхается. Лайт жадно впивается в острое бледное плечо и думает о том, как сильно он ненавидит L.