Сон Лаконии

Нет никого, кто не был бы Тобой... ...Вот так и Ты: в самом себе беседуешь с собой. — Оргия Праведников, "Млечный путь".

Месяц — черпак с пеплом — уже опустился за плечи гор, и пространная тень Тайгета поглощает все другие тени. Его тёмный венец лежит в реке, будто глубина зеркальна высоте. Млечный путь пересекла прямая чёрная пропасть: силуэт копья в крепкой руке. Один блик пристал на бронзовый наконечник: это звёздный свет, это соприкоснулись отражения наших имён: Астрей, звёздный, и Дорион, копьеносец. Если боги окинут сейчас беглым взглядом юг Пелопоннеса, то вряд ли заметят нас. Нас видишь только ты — не зрением, а знанием. Лаконская ночь — колодезная вода: чёрная, прохладная; ею можно утолить жажду, но нельзя сразу пить и разговаривать. Мы молчим. Задержала дыхание и умолкла многоголосая и многоглазая жизнь, разбитая на сотни маленьких тел — полёвок, цикад, муравьёв и тех, кого мы даже не видим. Лёгкий ветерок с Тайгета неслышен: он не трогает ветвей и лишь ерошит волосы, но дует с таким постоянством, словно кто-то волочит над долиной прозрачную ткань, перематывает с одной исполинской бобины на другую. Тянется шлейф Эврота; внизу и вверху звёзды мерцают, подмигивает тысячеглазый Аргус, подначивает нас, намекает на уединение. Чем острей одиночество, тем ярче мы чувствуем себя частью целого. В полном одиночестве было бы трудно вычленить собственное дыхание из тайгетского ветра, найти себя в накрытой угольно-чёрным сводом неравноугольной ёмкости между шипастым хребтом Тайгета и сточенными спинными пластинами Парнона — да и незачем было бы отделять себя от Лаконии. Но нас двое; мы вдвоём: Дорион и Астрей. Мы прижимаемся друг к другу, скрещиваем копья, чтобы наше единство не сглазили. Не ты, нет — а ночные силы. Ты видишь нас, как мы видим духов камней и деревьев. Колченогая дриада неподвижна в ясеневой купе, но спутанные ветви — её узловатые суставы. Её не может не быть; она в упор смотрит на нас. Мы же смотрим Аргусу в глаза, в его тысячу глаз за летящей пеленой облаков с благого края неба. Одни говорят, что звёзды — это души предков, но они слишком красивы, чтобы быть человеческими. Души предков — речной туман и белые ночные облака. Это — последние вздохи, что взвиваются к небу и обретают форму, и чинно плывут низко над покинутой землёй, надзирая за теми, кого оставили. Наши предки вышли из этой земли, на которой мы стоим теперь бессмысленным дозором. Здесь, у подножья Тайгета, нечего красть и некому вредить. Мы охраняем вековое спокойствие предгорий и сами наполняемся им. У нас общие корни. Мы сторожим сон Лаконии и видим его наяву: Млечный Путь в русле Эврота, взбитая совиными крыльями перина темноты, караульные ночи в ощетиненных чёрным шлемах: неспособные одомашнить пейзаж человеческие силуэты: мы сами. Мы смертны, но ещё живы. Бронзовый наконечник копья долговечней своего древка, долговечней плоти копьеносца: лаконское дору доказало это соперникам Спарты. Наконечники наших копий выкованы негражданами. Спартиаты не занимаются ремёслами: грустно создавать то, что переживёт создателя. Скульпторы найдут в этом бессмертие, но кувшины, которые не несут на себе имени гончаров, и клинки, которые истлеют много позже костей кузнеца, затапливают душу чёрной тоской по недостижимой вечности. Периэки живут по горло в печали. Мы не чувствуем печали. Мы в упор смотрим на свою создательницу, свою мать, но её не рассмотреть: ночь слишком густа, а отлетевшее дыхание заволокло звёзды. В долине еле угадываются черепичные крыши и мост над Эвротом; едва проторенные дороги, как след большой змеи. Ты видишь больше нас, твоё знание ясней нашего: тебе известно, на какой тяге возят урожай, откуда исходит свет в неспящих домах и сколько спартанцев осталось в Спарте. Посчитай и нас двоих, Дориона и Астрея. Скоро начнёт светать. Мы разворачиваем пустые ладони как свитки и соединяем их; мы уходим в тень Тайгета, в туман Эврота, в сон Лаконии. Мы уходим и не можем уйти: мы живой осадок памяти, пронизывающей воздух и напитывающей камни. Нас не может не быть. - (с)Fatalit some time 2009 — март 2010.