***
Англии и прежде доводилось видеть, как меняется внешность Наций. В конце концов, они ведь отражения собственных лидеров, правительств и, в некотором роде, их желаний, поэтому иногда у них слегка темнеют волосы, заостряются черты лица, исправляется акцент. Англия говорит себе, что резкие смены внешности Америки — а происходят они, когда ему позволяется гулять в поле или в бедных районах города, — связаны скорее с его юным возрастом, нежели с нравом. Видит Бог: Англия держит у себя рабов, но его сущность остаётся неизменной, кому бы ни довелось быть рядом с ним. Америка — его колония, следует об этом помнить.***
Решаясь отправиться к африканским странам, он чувствует себя странно и неловко; их десятки и десятки, а на почётном месте среди них — царственная Эфиопия. Сначала Англия идёт к ней, отчасти потому, что она древнее древнего, а отчасти из смутной надежды, что она знает, как ему поступить. Но она лишь качает головой, спокойно и серьёзно. — Это не моя забота. Поговори с его матерями и отцами. Вот и весь совет, и Англия не успевает возразить, что, будь даже у Америки другой родитель, им точно не может быть кто-то из тех чужаков.***
— Ты много на себя берёшь, — говорит Империя Ойо, на его шее — тяжкий хомут. — Был ли он хоть когда-нибудь только твоим? — спрашивает Конго, на его спине — рубцы, на запястьях — кандалы. — Мы не безвинны, — говорит Ашанти, — и всё же, он и наш тоже. Её тихий и твёрдый голос возвышается над какофонией гремящих цепей.***
Прежде сына у Америки появляется дочь: пухлая малышка карабкается ему на плечи, запускает тёмные пальцы в его светлые волосы. Она похожа на Америку, когда он меняется. Тем не менее, пока Америка всё ещё колония, Англия видит его только белым. — Я забираю её обратно, к другим её родителям, — говорит Америка, и Либерия ухитряется смотреть и упрямо, и смело, и испуганно, в точности как её отец, пусть даже она разглядывает Англию так, будто он какой-то забавный жук. — Думаю, там она будет счастливее. Англия не отвечает. Он надеется, что тогда больше ни разу не увидит, как Америка меняется. Надеется, что Америка, возможно, всё ещё принадлежит ему.***
Сын белый — каким, он знает, должен быть и Америка, — и завёрнут в серое, синее и красное. Какое-то время Англия благоволит ему из чувства ностальгии, но в итоге практические соображения и не менее сильная тоска по своенравному Америке отбивают желание поддерживать маленький обречённый народ. Англия не знает, где теперь Америка, знает только, что он переходит из полка в полк где-то в неразберихе битв при Шайло, Геттисберге, Булл-ран так же часто, как обычные люди переодеваются. Эти и другие названия слетают с языка легко и врезаются в память намертво — потому что там гибнут его люди. Форт Вагнер врезается тоже. Временами бывает легко забыть, что Америка — не то, чем кажется, что есть места, куда без покровительства Англии ход ему теперь заказан, что часть его собственной страны не любит его или желает ему зла из-за цвета его кожи, что он становится наполовину аболиционистом ещё до того, как узнаёт само это слово. Гораздо тяжелее забыть, что однажды война заканчивается и Конфедерация похоронена, кожа Америки становится немного темнее, чем раньше, волосы тёмно-золотистые вместо белокурых — словно бы изменения стёрли некий барьер, который он даже не осознавал, и теперь он больше не может меняться, не теряя по кусочкам свою личность.***
— Почему ты это делаешь? — спрашивает Англия однажды, примерно в конце девятнадцатого столетия. Америка смотрит на него, его глаза чуть потемнели, это заметно лишь для того, кто очень хорошо их знает — и Англия осознаёт, внезапно и совершенно отчётливо, что наступит день, когда не будет больше никаких переходов, не останется границы между двумя половинами. Он не уверен, что понимает, как к этому относиться. — Делаю что? Англия издаёт раздражённый выдох, похожий на шипение. — Меняешься. Становишься другим. Что бы это ни было. Америка ухмыляется; он и дальше будет ухмыляться и перемешиваться сам с собой, становиться темнее в Сельме, темнее — перед памятником Линкольну, темнее — в Грант-парке. Конечно же, он не отвечает.Примечания автора:
1. Империя Ойо, Конго и Ашанти, как и десятки других стран западной и центральной Африки — места, откуда произошли предки многих чернокожих американцев. Многие из них были вовлечены во внутреннюю работорговлю на африканском континенте. Эфиопия — одна из старейших стран в мире, возникла примерно в X веке до нашей эры. 2. Либерия основана в 1821 году Американским колонизационным обществом с целью перевоза освобождённых рабов из США обратно в Африку, несмотря на то, что большинство этих рабов жили в Америке в течение нескольких поколений. Страна стала независимой в 1847 году и пережила не самые лёгкие времена, особенно в последнее десятилетие. Чарльз Тейлор может подтвердить. 3. Американские историки и широкая общественность всё ещё горячо обсуждают, была ли американская гражданская война преимущественно связана с рабством, но конечным её результатом была отмена рабства в каждом штате. Равенство — это уже другое дело. Законы Джима Кроу, организации наподобие Ку-Клукс-клана, насилие, безнаказанное линчевание толпой чернокожих мужчин и старая добрая расовая дискриминация очень даже здравствовали и столетие спустя. 4. Шайло, Геттисберг, Булл-ран — знаменитые сражения гражданской войны. Форт Вагнер менее известен; эта битва примечательна храбростью и огромными потерями 54-го Массачусетского полка. 5. Сельма, штат Алабама, и мемориал Линкольна в Вашингтоне, округ Колумбия — знаменитые площадки борьбы за гражданские права в 60-е года XX века. Грант-парк в Чикаго — место, где в ноябре 2008 года Барак Обама, первый чернокожий президент Соединённых Штатов, выступил с победной речью.