Хотя на моих плечах лежит бремя всего мира.
("Like Toy Soldiers", Eminem)
Трость в его руках холодная — кусок льда; он не пользовался ею уже очень давно. Отвратительная — потому что это та самая вещь, на которую ему пришлось бы опираться всю жизнь, по крайней мере, так ему казалось. Он вздыхает, рухнув на кровать, сжимается в комок и раздосадованно фыркает, обхватив руками живот, чтобы сдержать неприятные чувства. Он мог бы избавиться от них, если бы захотел — стреляя в стену, как Шерлок, когда ему становится скучно, или крича в подушку, как делал он сам, лежа в больничной палате, тогда, в Афганистане. Но нет. Он ютится в позе эмбриона на матрасе, на скрипящих под его весом пружинах, раздраженный от боли, поставленный в тупик тем, что творится в его голове — там моток за мотком путаются черные и голубые шерстяные нити, точки красного света, светящие прямо в глаза маленькому Джону, находящемуся в его мозгу. Собственное сознание затягивает вглубь, в места, куда он никогда не пожелал бы вернуться, в худший человеческий ад, с которым можно столкнуться в жизни. Он хотел бы уснуть, но знает, что не сможет. Он мог бы попросить миссис Хадсон сделать ему чай с ромашкой, но, в конце концов, не хочет обременять ее или вообще видеть хоть кого-либо. Шерлок снаружи, в комнате, может быть, его собственной, а может, лежит на диване, вцепившись в свои волосы. Он не знает. Афганистан отражается в зеркальной поверхности бассейна, и мигают цифры, отмеряя мгновения, пока он стоит в куртке, полной взрывчатки: неверный шаг и — бум! — Джон Уотсон превращается в пепел вместе со множеством людей, а также с Мориарти и Шерлоком. У него болит нога, поэтому он позволяет руке скользнуть к бедру и ухватиться за него, сжимая все сильнее и сильнее, надеясь, что эта новая боль прогонит старую, надеясь, что они перекроют друг друга и исчезнут из его тела в небытие. Один выстрел из пистолета. Два, три. Шерлок не в своей комнате, судя по звуку. Он должен сказать ему хоть что-то: Шерлок знает, что рискует вылететь из собственного дома, а Джон не может позволить себе платить за квартиру в одиночку, и Шерлок это понимает, так почему он продолжает рисковать своим кошельком, а вместе с ним — своей жизнью и жизнями других людей? Почему он не может просто промолчать иногда, и пусть другие делают свою работу — пусть они делают ее дольше и медленнее? Еще один выстрел, и кулак нервно ударяет в стену; жесткая штукатурка жалит плоть, сосредотачивая тревогу в одной уникально-отвратительной точке и заставляя гореть содранную кожу. Он снова обхватывает свой живот, на этот раз сильнее. Страх опять проникает в его жилы: как он может быть уверен, что этот безумец не вернется, чтобы закончить начатое? Если он ушел с перебинтованной головой и несколькими царапинами, это еще не значит, что он чудом спасся. Когда-то он перестал верить в Бога, окруженный запахами обгоревших трупов и разлагающихся тел; он знает, что там уже ничего не будет, чтобы спасти его. Он глотает кислоту, скопившуюся во рту. Скрип пружин в противовес его молчанию. Сейчас он бы предпочел бы быть мертвым. Это было бы проще, чем выдерживать тяжкий, удушливый покров пустоты, два дня полной и вынужденной изоляции, прерываемой только посещением ванной. Шерлок наблюдает за ним, оборачиваясь всякий раз, когда он покидает свою комнату. Он замечает его взгляд боковым зрением, но Шерлок ничего не говорит и ничего не делает. Он просто созерцает небытие, используя скрипку, как орудие пыток, стреляет в стену и стонет, пока его рука радуется трем, четырем, пяти никотиновым пластырям. Он молчит — Джон знал, что это произойдет, в конце концов, это случается не в первый раз за месяцы совместного проживания. Но в этот раз все по-другому, потому что тишина застала их врасплох, как смерть, которая должна была нагрянуть не скоро. У него шок, обычный шок, это пройдет. Одеяла было недостаточно, но это неважно, все само пройдет. Он сказал ему, Шерлок сказал ему, прежде чем все потонуло в немоте; и поскольку Шерлок произнес эти слова — он должен им верить. Но он не может сделать даже такую простую и скучную вещь: просто поверить словам собственного соседа. Он кричит, и звук впитывается в стену, крик ослабевает и сливается с белой штукатуркой. Он чувствует, как что-то колет его глаза — больно. Он смотрит искоса: красные точки лазерных прицелов, синие нитки и черные потоки — вода и бомба. Он снова открывает глаза и не может дышать. Еще больше кислоты скользит в его горло. Шум отпираемого замка позволяет его легким перезагрузиться, чтобы получить глоток воздуха и выплюнуть боль. Хриплый голос Шерлока доносится до его ушей, как панацея или яд — он до сих пор не может понять. — Джон? Может, он и не хочет понимать. Его голос ничем не отличается от тысячи голосов, которые он слышал, находясь в Афганистане, эти рассеянные крики всегда присутствуют в его сознании. Джон кидает взгляд на стену — туда, куда нанес удар. Там крошечная капля крови, которая скользит вдоль рельефа стены, медленно засыхая. Он не отвечает — это значит «да?» — насилуя свои голосовые связки в попытке вернуть хоть проблески голоса, который покинул его горло, и лишь Богу известно, позволит ли Он ему что-то сказать. Джон чувствует его взгляд на своей спине, практически слышит, как колесики его мозга быстро вертятся, разрабатывая гипотезу, которая спасет от этой неловкой тишины. Когда Шерлок подходит ближе, Джон чувствует, что его мышцы застывают. Он хочет его. Он не хочет его. Он же бомба, он взорвется и уничтожит все: Шерлока и весь дом. Прикосновение Шерлока к плечу заставляет его голос наконец вырваться из груди, но не тем способом, которым он хотел. Он почти чувствует, как монстр внутри кричит самое громкое «нет» из всех, что когда-либо вылетали из его рта, и сжимает вокруг себя руки, чтобы запихнуть его подальше. Живот снова закрыт, он обвил себя столько раз, что не знает, сможет ли все это рано или поздно возвратиться туда, где оно было раньше. То, что Шерлок в тишине покидает комнату, почти разбивает ему сердце, но он ничего не может сделать. На его плечах тяжесть мира, и он эгоистично не хочет взваливать на себя проблемы Шерлока. Он заглатывает воздух какими-то слишком большими порциями, и это царапает ему горло. Капля крови на штукатурке все-таки сдалась. Какая досада — его сердце пульсирует в горле. Он закрывает глаза. Под веками лицо Шерлока, тот пристально смотрит на него влажными, блестящими глазами, его губы под зубами — сюрреалистический образ: он никогда не будет существовать в реальности. Джон почти уверен: в скором времени он снова услышит выстрелы, и на этот раз будет знать, что их причина – он. Уотсон склоняет ухо и ждет. Ждет очередного выстрела, надеясь, что этот будет последним в его жизни. Но он не звучит. Джон открывает глаза в тот момент, когда что-то теплое падает на его тело — оранжевое одеяло. Шок. Это пройдет. — Укутайся в него, на мне оно не работает, но говорят, что эта вещь заставляет людей чувствовать себя лучше. Скрип матраса заполняет его уши, но на сей раз он звучит совершенно иначе. Шерлок садится между его согнутых ног, и одеяло защищает его от контакта. Он не знает, следует ли отодвинуть его или подождать, пока он что-то скажет, или что-то сделает, или уйдет. Джон смотрит в стену, надеясь, что на ней проявится зеркало: он не может в данный момент спокойно смотреть в его глаза. Вздох Шерлока щекочет ему нос, хотя он отвернулся в сторону — причуда мозга и сердца идут рука об руку. Джон, даже не смотря на Шерлока, видит его, он угадывает его движения благодаря металлическому скрипу матраса — сейчас он наклоняется, опираясь на руки, а теперь — громко вдыхает, а вот уже снова выпрямляется: может быть, смотрит на него. Щеки Джона покалывает. — Ты в порядке? — спрашивает Шерлок. Джон замечает, что его голос слегка хрипит. Возможно потому, что молчание чередовалось с воплями, а может, тот ничего не пил еще с того момента, как они вернулись домой. Это весьма вероятно, учитывая, насколько обычно детектив плохо обращается со своим телом. Он издевается над ним так, как не смеет даже сумасшедший. Джон сопоставляет эту фразу с той, которую тогда сказал ему Шерлок в бассейне. С такой же интонацией трепетной человечности, на которую, как считал Джон, тот не способен. Его сердце прыгает, замирает, прежде чем начинает головокружительно нестись, оставляя звон в ушах. Он кивает. — Не говори ерунды! — шипит Шерлок, сдерживая гнев, направленный на Джона, пока тот сосредотачивается на его губах. — Ты не в порядке. Если бы ты был в порядке, то бесконечно жаловался бы и ворчал. Ты всегда так делаешь, но не сейчас. Ты не в порядке. Джон движется так медленно, что Шерлок не воспринимает его движение — он продолжает смотреть в окно: ставни наполовину закрыты, таким образом, в комнате достаточно света, чтобы не споткнуться о стул или обувь. Он сжимает одеяло так крепко, что белеют костяшки пальцев. Пока Шерлок оборачивается, чтобы посмотреть на него, Джон успевает прожить как минимум десять лет боли и усталости. — Почему тогда ты спрашиваешь меня об этом? В его голосе различима нотка сарказма, что немного радует Шерлока. По крайней мере, хоть что-то еще осталось неизменным. - Это моя вина. Джон поднимает глаза на эти слова, металлический лязг теперь не проблема: одеяло защищает его сейчас от всего. Взгляд останавливается на шее Шерлока, на крупной артерии, уходящей под рубашку, в которой пульсирует кровь: она отливает, и отливает не доходя до мозга, и, таким образом, не дает ему думать. — Шерлок, это не… — Ну, частично виноват твой собственный идиотизм, в этом нет абсолютно никаких сомнений. Но в целом — моя вина, что ты находишься в этом состоянии. Я не герой, как и говорил тебе. И не защитил тебя, как должен был, а ты опирался на ложную надежду, которую, очевидно, я внушил тебе. Пристальный взгляд Джона скользит с одной руки на другую, его переполняют слишком много чувств, чтобы они могли вылиться в слова. Он берет его руку и отпускает, следуя собственному ритму, рваному, непредсказуемому. Он теряется, глядя на нее, и наблюдает за белым бинтом, который охватывает руку, и на мгновение перестает понимать, что перед ним, запуская вспять часы, которые он ощущает, как года. — Донован была права. Держись от меня подальше. Когда поправишься, просто съезжай. Иди к Саре, я уверен, она будет очень рада и… — Шерлок, перестань думать за других, ради Бога, — и это первый раз, когда Шерлок не перебивает его. Джон видит его профиль — губы, скулу... Ресницы, медленно опускающиеся, прежде чем он снова открывает глаза. Джон закатывает глаза и поднимает голову к потолку. Его руки касаются собственного лица. — Перестань говорить так, будто мой мир вертится вокруг тебя. — Не говори чепухи, я знаю, что у тебя есть голова, чтобы думать. — Тогда перестань говорить чушь. Они одновременно иронично фыркают. Шерлок поворачивается, снова смотрит на него, и сердце Джона пропускает еще один удар — стресс, только стресс. Все пройдет. «У него теплые глаза. У Шерлока. Впервые,» – думает Джон. - Это одеяло бесполезно, не так ли? — Да. И снова тишина. Их умы складывают слова, одно к другому, и они останутся там навсегда — закрытые, невысказанные. Они в курсе этого и не делают ничего, чтобы изменить ситуацию. Они одновременно вдыхают, перекатывая на языке целые фразы, которые соскальзывают в горло и исчезают в кислоте желудка, так и не произнесенные. Много дней подряд. — Шерлок, я… — Помолчи. Я пытаюсь думать. Нетрудно понять, о чем он думает. Это действительно что-то новенькое, если Джон может прочитать его мысли, просто наблюдая за его глазами. Он читает каждое слово в его голове, и его собственное имя занимает там самое главное место. Из-за напряжения мозг посылает неправильные импульсы в его ногу. Вспышка боли прошивает насквозь его живот, и он нервно потирает рукой место ниже бедра, прекрасно зная, что это — бесполезно. Шерлок хочет прикоснуться к нему, но боится снова услышать тот крик, боится, что Джон опять оттолкнет его и скажет, что не хочет видеть его еще два, пять, сто дней. «Это напрасный, иррациональный страх», — убеждает себя Шерлок, возвращаясь к прежним мыслям. И вдруг решает одну из них воплотить: он протягивает руку и касается закутанного в одеяло доктора, и Джон вскакивает на ноги, избегая его взгляда. — Целый день это причиняло боль. Не волнуйся, завтра все пройдет, — шепчет он, опасаясь, что стены услышат его. — Я разочаровал тебя. В этот момент Шерлок выглядит почти как генератор случайных глупых идей. Джон вздыхает, опираясь головой о стену, чтобы обрести опору. Он не думает, что сможет терпеть дольше. Он не может стоять и слушать подобные слова от Шерлока, который всегда уверен в себе. От Шерлока, который всегда во всем прав. — Нет, Шерлок. Детектив машет руками, как сумасшедший, который не в состоянии что-либо объяснить нормально. — Я разочаровал себя. Не смог предотвратить того, чтобы тот человек захватил тебя, я не смог … — Это не твоя вина, Шерлок, Бога ради… Он почти не осознает, что его сосед полностью поворачивается, срывается с постели и хватает его за воротник. Шерлок встряхивает его, как куклу: у него красные и сухие из-за бессонных ночей глаза. — Ты мог умереть, Джон. Ты же мог погибнуть, — повторяет он, снова и снова дергая Джона. Пальцы Холмса дрожат от гнева. — Ты мог умереть, а я не смог предотвратить это. Он держится за руки Шерлока, его глаза полны недоверия. Все, что Джон хочет сказать, умирает в горле, тоска душит его. Шерлок говорит тихо, шепчет, надеясь, что страх защитит его даже от самого себя. Он пытается выражать свое мнение нормальным тоном, как будто это простой бесполезный разговор. Но его зрачки тревожно расширены, а запястья скользят от пота. Джон не одинок в своем состоянии, просто Шерлок продолжает видеть Мориарти в других лицах. И в Джоне он видит лицо трупа. — Ты мог погибнуть, и я… Джон больше не выдерживает. Он не хочет слышать ни слова, его голова уже давно перестала работать как положено. Он отпускает его руки и обхватывает лицо детектива. Шерлок выглядит намного более измученным, чем обычно: бледный, как стены, окружающие их — и прижимается к нему губами, занимая его рот и не давая говорить дальше. — Я не мертв, Шерлок, — шепчет он ему в губы, прежде чем целует, прежде чем прижимает к себе так крепко, что, кажется, причиняет ему боль. Но он не возражает, не в этот момент. Боль в ноге усиливается, в желудке — месиво, а сердце не хочет биться, но он не возражает. В его глазах война, когда он их закрывает; так было на протяжении многих лет, и так будет до конца его жизни. Ему не привыкать, в конце концов, он просто должен принять во внимание новые обстоятельства, и его не волнует, сколько времени это займет, ему плевать на раны и боль, на страх смерти. Не сейчас. — Я не мертв, — повторяет он, тяжело дыша, касаясь своим лбом лба Шерлока. Его лицо мокрое, он дрожит. Шерлок смотрит на него своими неописуемого цвета глазами, переполненными отчаянием, и его пальцы впиваются в руку Джона, причиняя боль. Джон пытается иронически улыбнуться, но это больше похоже на гримасу. Он беспокоится, потому что видит круги под глазами у детектива и нервно искусанные губы. Он берет одеяло и накрывает им их обоих, а потом позволяет Шерлоку завалиться на него, делая вид, что не слышит своего собственного молчаливого вопля, таящегося в груди. Он крепко держит Холмса, его дыхание заполняет воздух и неожиданно создает почти материнское тепло. — Это просто шок, — говорит он, мягко целуя его в висок. — На этот раз одеяло поможет.