неоновый полдень

      Безлюдные полуденные улицы пахнут плавящимся асфальтом и пылью. Ослепительно белое солнце висит прямо над головой, припекает макушку, и в дрожащем знойном мареве все цвета кажутся поблёкшими, а контуры – расплывчатыми. Газеты третий день наперебой твердят: за всю историю метеонаблюдений в центральной Англии не было такого жаркого мая.       – Ну давай же, блин, – вполголоса ругается Серж, пытаясь попасть ключом в замок. Пот щиплет глаза, и он нетерпеливо вытирает их тыльной стороной запястья и снова склоняется к дверной ручке. Наконец, ключ входит в паз и поворачивается с тихим щелчком. Серж с облегчением ныряет в спасительную прохладу прихожей, захлопывая за собой дверь.       – Ма-ам! – кричит он и замирает, прислушиваясь к тишине. – Папа!       Дом отвечает молчанием. Так и должно быть: родители на работе, а сам он пришёл на два часа раньше положенного, потому что учитель заболел, а замену ему не нашли. Но Серж всё равно должен был убедиться, что дома никого нет. От осознания того, что он один и у него есть время на задуманное, по животу мгновенно разливается горячая тягучая слабость. Серж сбрасывает рюкзак на пол у двери, кидает ключи на тумбочку, стаскивает кроссовки, не развязывая шнурков, и торопливо взбегает по лестнице, на ходу избавляясь от сырой от пота футболки.       В его комнате сумрачно и душно. Пылинки сонно кружатся в солнечных лучах, которые пробиваются в щель между неплотно задёрнутыми шторами. Серж не закрывает дверь, чтобы услышать, если кто-то из родителей вдруг решит заехать домой на обед. Он швыряет футболку на стул, стягивает прилипшие к ногам джинсы и отправляет туда же. Без одежды сразу становится легче дышать. Серж чуть медлит, глядя на свои трусы, под которыми отчётливо виден контур напряжённого члена, но потом решительно снимает и их.       – Извращенец, – бормочет он себе под нос, чувствуя, что и без того раскрасневшееся лицо от смущения начинает гореть ещё сильнее. Сейчас Серж особенно рад тому, что люди так и не научились читать мысли. Он надеется, что никогда не научатся.       Из-за удушливой жары Серж постоянно возбуждён и уже совсем извёлся. Он пока ни с кем не спал, но ему кажется, что секс должен быть именно таким: липкая кожа, взмокшие волосы, горячее дыхание, пересохшее горло. Тело ноет с самого утра, требуя разрядки, и это звенящее напряжение не получится снять быстрой дрочкой в туалете. На такой случай у Сержа припасена особая запретная фантазия. Он очень редко позволяет себе пользоваться ею, и оттого она мучит его ещё сильнее.       Серж давно понял, что его привлекают и девушки, и парни. Однажды на вечеринке он даже целовался с перебравшим одноклассником, обжимаясь с ним на кровати в гостевой комнате. На следующий день, как и во все последующие дни, они делали вид, что ничего не произошло, но это всё равно было приятно и сильно его завело. Серж не уверен, что когда-нибудь на самом деле займётся сексом с мужчиной, но ему нравится фантазировать об этом. А ещё больше ему нравится фантазировать о сексе с Томом. Это его самый стыдный, самый грязный секрет.       Серж вытягивается на кровати, потираясь влажной, горящей от желания кожей об покрывало. Какое-то время он лежит, закрыв глаза и не шевелясь, и глубоко дышит, будто готовя себя к какому-то мистическому ритуалу. Нагретый воздух обволакивает ставшее слишком чувствительным тело. От предвкушения губы расплываются в улыбке.       Том.       Серж вспоминает долгий оценивающий взгляд, которым он провожает симпатичных девочек на улице: глаза прищурены, голова слегка откинута назад, – и представляет, как Том так же смотрит на него самого. Его сразу обдаёт жаром, и Серж раздвигает ноги, начиная дышать чаще. Ему неловко от того, как легко он вспыхивает от одного воспоминания об этом взгляде. Иногда он специально исподтишка наблюдает за Томом, когда тот пялится на девушек, чтобы запомнить плотоядный блеск его глаз и потом представлять его адресованным себе.       Облизав губы, Серж медленно проводит по ним пальцами и приоткрывает рот. Он готов поспорить, что Том целуется так же, как делает всё остальное: порывисто, напористо, самоуверенно. Наверное, его губы очень настойчивые, но при этом мягкие. Их капризный изгиб сводит Сержа с ума. Он может признаться себе в этом только сейчас, когда в голове всё помутилось от возбуждения. Второй рукой Серж невесомо поглаживает себя по животу, рассылая по телу волны мурашек. Он представляет, как пухлые губы Тома скользят по его шее, целуют подбородок, втягивают мочку уха, и выдыхает со слабым дрожащим стоном. Время от времени Том чмокает его в щёку – просто так, по-дружески, но Сержу достаточно и этого, чтобы фантазировать о том, какие порочные вещи могут вытворять его губы.       Разгоревшийся внутри огонь теперь опаляет сильнее, чем жара на улице. Тяжело дыша, Серж долго обсасывает пальцы, потом ведёт ими вниз по груди и щекочет затвердевший сосок, воображая, что это Том ласкает его языком. Пальцы скользкие от слюны, получается похоже. Серж закусывает губу и тихо поскуливает, продолжая дразнить себя. Член сочится смазкой, пачкает живот. Как только он возьмёт его в руку, всё кончится почти мгновенно, и потому Серж старается до последнего оттянуть этот момент. Он мечтает хоть раз продержаться дольше нескольких минут, но слишком быстро перевозбуждается от этих фантазий. Ему хотелось бы, чтобы Том был с ним чуточку грубым: смотрел с наглой улыбкой, тянул за волосы, прихватывал кожу зубами. Серж сглатывает скопившуюся слюну, представляя, как берёт его член в рот, и Том начинает плавно двигать бёдрами вперёд и назад, удерживая его за затылок. Спина сама собой выгибается, когда свободная рука проскальзывает вниз по животу и дальше, по внутренней стороне бедра.       – Том… Боже, Том… – всхлипывает Серж, массируя пальцами анус и продолжая теребить сосок. Он пока ни разу не решился ввести пальцы внутрь, но даже этого хватает, чтобы тело свело судорогой. Том наверняка трахал бы его размашисто, резко, не обращая внимания на стоны и мольбы, задирал бы его ноги, чтобы войти ещё глубже, придавливал своим весом к матрасу…       Терпеть больше нет сил. Левой рукой Серж сжимает спинку кровати, а правой обхватывает член. После первых же движений его накрывает предоргазменной волной. Серж открывает рот в беззвучном стоне, захлёбываясь рваными вдохами и возя затылком по подушке. Пальцы, намертво вцепившиеся в деревяшку, немеют, рука движется быстрее, быстрее, быстрее, пока он не кончает, не сдержав короткого вскрика. Сперма заливает живот и грудь, эхо оргазма отдаётся в теле мелкой дрожью, в глазах плывут цветные пятна. Серж накрывает лицо рукой и прикусывает кожу на запястье, продолжая надрачивать член в попытках урвать как можно больше этого короткого ослепительного наслаждения. Он чувствует себя невесомым, покачивающимся в густом воздухе где-то высоко-высоко посреди неба.       Вскоре Серж роняет обе руки на кровать и облизывает горячие пересохшие губы. Его щёки отчаянно пылают от этих грязных фантазий, но стыд лишь делает удовольствие острее. Серж никогда не кончает так сладко, как когда воображает себя под Томом. Тяжёлое изматывающее возбуждение сменяется истомой, которая делает его слабым и сонным. Сквозь полудрёму редкие звуки с улицы слышатся приглушённо, словно доносятся через толщу воды. Пятна солнечного света тёплыми лужицами растекаются по обнажённому взмокшему телу. Серж запрокидывает голову и жмурится, подставляя шею под нежный лучик. Ему кажется, что именно так чувствовались бы сейчас губы Тома на его коже, если бы они проделали всё это по-настоящему. Тонкий сквозняк, тянущийся по комнате из приоткрытого окна, кажется его дыханием.       – Томми… – еле слышно мурлычет Серж, потягиваясь и нашаривая кисточку покрывала, которым застелена кровать. Мягкие шелковистые нитки похожи на волосы Тома, и Серж лениво перебирает их, погружаясь в свои грёзы настолько, что ему и вправду кажется, будто он легко поглаживает его по макушке.       Когда нега потихоньку начинает таять, Серж панически пытается удержать её, растянуть хоть немного, хоть на чуточку дольше. Ему обидно так быстро расставаться со своим мучительным блаженством, но совсем скоро оно исчезает окончательно, словно его никогда и не было. Всё, что казалось приятным пять минут назад, теперь вызывает раздражение. Ласкавшее его солнце припекает слишком сильно, потная кожа зудит и чешется, особенно там, где подсыхают пятна спермы. Серж выпускает из ладони кисточку покрывала и зарывается побагровевшим лицом в сгиб локтя. Стыд больше не кажется возбуждающим. От него становится тошно, неуютно, и непонятно, от чего хуже: то ли от фантазий о сексе с Томом, то ли от наивных глупых нежностей, которые примерещились потом.       По улице медленно проезжает грузовик, вгрызаясь в размякший мозг громким тарахтением мотора. После него наступившая тишина кажется ещё более вязкой, чем раньше. Серж нехотя садится и, ссутулившись, почёсывает спину, исполосованную красными вмятинками от сбившегося покрывала. В полутьме, пронизанной яркими лучами, его комната выглядит ужасно неряшливой: груда опостылевших учебников на столе, скомканная одежда на стуле, выцветший постер Oasis, покрытый тонкой плёнкой пыли. Глаза почему-то саднит – наверное, воздух от жары стал слишком сухим и горячим. Серж растирает их кулаками до тех пор, пока не начинает видеть вместо окружающих его предметов мелкую пёструю рябь. Посидев ещё немного, он поднимается и идёт в ванную на непослушных одеревеневших ногах.       Это удовольствие колючее и яркое, как самый чистый наркотик, но оно не приносит удовлетворения. Даже наоборот: после него Серж чувствует себя опустошённым, разочарованным и очень одиноким. Подставляя лицо под холодные струи воды из душа, он в очередной раз клянётся, что больше никогда не будет дрочить на Тома, не будет тайком следить за его руками и губами, чтобы потом представлять их в своих пошлых мыслях, не будет запоминать каждый ничего не значащий дружеский поцелуй, не будет мечтать об этой невозможной близости и уж точно не будет надеяться на неё. Он выйдет из душа и начнёт новую жизнь, в которой не будет места наваждению, а Том станет тем, кем должен быть: другом, братом, певцом в их новорожденной группе.       Серж даёт себе клятву, но в глубине души знает: ему всё равно не хватит силы воли, чтобы сдержать её.