За всеми обличьями

Вокруг Пэна уже не крутятся эти странные люди, ошибочно считающие его своим бесценным Генри. Феликс не понимал, как можно так заблуждаться, как можно быть до такой степени слепыми. Тело – всего лишь тело. Маска. Одно из бесконечных обличий Пэна. Он всегда был разным, всегда дурил людей, обожал казаться не тем, кто он есть, но Феликс узнавал его хоть за тысячью масок, в тысячах обличий. Ведь это Пэн. И остается Пэна, чью бы личину не нацепил на себя. Он узнавал его всегда – и искренне не мог понять, почему так глупо и убежденно Спасительница со своей компанией не видят чужака в теле Генри. Они все наконец перестали суетиться вокруг «Генри», радуясь, что он жив, а Питер Пэн, злодей и чудовище, повержен. Они наконец оставили его в покое, и Пэн, захватив с собой Феликса, смог ускользнуть из-под их бдительного ока. Они ушли подальше от всех, в куцый лесок, на холм, откуда весь Сторибрук был виден как на ладони – и сидели там, глядя на город внизу, который скоро будет принадлежать им. Потому что Питер Пэн не проигрывает. Он не может проиграть. Это была одна из немногих святых истин, в которые Феликс верил безоговорочно. Все эти истины с каких-то пор оказались связаны с Пэном. Они сидят на земле, и Пэн, должно быть, погружен в свои фантазии о могуществе над умами людей. Феликс не нарушает его задумчивого молчания. Он тихо сидит рядом, отвечая на редкие фразы, но сам не заговаривает, а лишь наблюдает за Пэном… Питером. У него другое обличье. Он в теле мальчишки, вовсе на него не похожего – меньше ростом, другие черты лица, другая одежда… все – другое, только вот свою сущность Питер не смог совсем растворить за маской, во всяком случае, для Феликса. Он смотрит на Питера и в который раз изумляется – как можно его спутать с тем мальчишкой, если он даже в таком теле на него ничуть не похож? Питер проскальзывает во всех движениях этого чужого тела. В интонациях голоса. В тонкой, едкой улыбке. В насмешливом взгляде глаз. Во всем, что он делает. Питер вытягивается на траве, прикрывая на миг глаза, как сытый и довольный кот. Закидывает руки за голову. Улыбается. И это его улыбка, хоть и на чужом лице, его летучая, изменчивая улыбка – то презрение ко всем людям в ней, то наслаждение ситуацией, то превосходство и убежденность в этом превосходстве. Только Питер умеет улыбаться так. Только Питер умеет так щурить глаза, с такой ленивой скукой говорить о своих планах, которые будут воплощены безупречно, ведь Питер Пэн никогда не проигрывает… Странное ощущение, испытанное Феликсом в тот раз, когда Пэн впервые раскрыл ему себя, теперь прошло. Феликс уже не ловит себя на этом странном чувстве, когда смотрит на Питера. Внешнее обличье не сбивает его. Любой другой из пропащих мальчишек на его месте не поверил бы «Генри», решил бы, что это глупая шутка, а Феликсу одного взгляда хватило, чтобы увидеть Питера в чужом теле. Ведь Питер – это Питер. Как может быть иначе? Питер рассказывает что-то, а Феликс его в какой-то момент уже не слышит – и, почему-то забывшись, позволяет себе невиданную дерзость. Прерывает Питера тем, что тянет к нему руку и быстро касается его щеки кончиками пальцев. Питер умолкает. Он непредсказуем, в такой ситуации от него можно ждать любых действий, любых реакций, и Феликс даже успевает себе представить несколько из них. Но Питер – непредсказуем, и он удивляет Феликса, когда вдруг хватает его за воротник и жадно, резко тянет к себе. Это поцелуй вроде бы другого человека, но даже так Феликс чувствует все то же, что всегда, - огонь, жар, вихрь, острое и очень болезненное желание, чтобы этот миг длился вечность. Но Питер так же внезапно, как притянул к себе, отстраняет Феликса – и смеется, видя его растерянность. И Феликс, хотя вовсе того не хотел, чувствует на своем лице улыбку… ведь так смеяться может только Пэн. Только его Питер.