За вершины холмов

Питер и Вэнди парят под куполом цирка. Блестят ножи в руках Даггера. Трещит огонь, покорный любому движению Джамбо. Легко, едва касаясь, ступает по веревке Долл. Бист щелкает послушным кнутом в воздухе. Змейки тихо шипят на плечах Снейка. Джокер приглашает публику в цирк «Ноев ковчег»... отводит в сторону полог шатра, делает жест рукой, улыбается радостно — добро пожаловать в наш цирк. В цирк, который, пусть веселая и шумная толпа об этом не знает, стал для них домом. Для них — горстки детей, брошенных на улицу умирать. Даже прочие бездомные не подходили к ним. Так они и нашли друг друга — по дорожке косых взглядов, грубых слов и бесконечного презрения. Никто не любил их. Калеки вызывали разве что жалость — с отвращением вместе. Калеки, даже не люди, а что-то странное, лишь на одну половину человеческое. Они казались всем жалкой горсткой уродов — у кого нет руки, у кого ноги, у кого лицо обожжено, у кого кожа бледная и глаза желтые, страшные, кто похож на вечного и потому жуткого ребенка. Так они нашли друг друга. Их свела вместе боль. И такое глубокое понимание, которое не доступно никому из обычных, нормальных людей. Ведь они были не просто бедны и бездомны... они были испорчены. Сломаны, как дешевая кукла на прилавке магазина. Никому нет и не может быть дела до испорченных кукол. Они нашли друг друга, и общая на всех боль срастила их в одно целое, в организм цельный и дышащий одним ритмом. Они держались вместе — горстка детей, что жмется под дождем, укрываясь одной порванной тряпкой и пытаясь согреть друг друга объятиями. Им было легче сносить дождь, мерзлый воздух, стылый ветер, голод, крутящий все внутри в узел, косые взгляды и даже побои от тех, кто был старше, сильнее... нормальней, в конце концов. Им было легче — ведь что бы ни произошло, Джокер трепал Бист по волосам, будто маленькую, и говорил, что все будет хорошо; Джамбо укачивал Питера с Вэнди на руках, не слушая их шумный крик — мы уже не дети, пусти; Долл смешила всех своими глупыми выходками и тихо пела красивые песенки. Жизнь была трудная и грязная, голодная и бедная, и, что уж говорить, им всем хотелось другой жизни. Но у ребят была их дружба. И любой мороз и голод можно было стерпеть, опираясь на неё. Они уже и не думали, что обретут дом. Настоящий. С крышей над головой — не тонкий потолок какого-нибудь сарайчика; с теплыми постелями — не мокрые картонные коробки в переулке; с вкусной едой — не объедки из мусорных баков. С отцом... У них вдруг появился отец, которого они запомнили — навсегда, что бы там ни было дальше, - как доброго господина с зонтом в руке и светлой улыбкой на губах, который смеялся так раскатисто и звучно, что дрожали стекла. Отец подарил им дом, тепло, уют, любовь... а еще — цирк. Даггер искусно бросает в цель ножи. Свет отражается на стальных лезвиях, всегда летящих точно в цель. Джокер наблюдает за ним украдкой, как за всеми братьями и сестрами, и до сих пор не может поверить — калека без ноги, обреченный, казалось бы, на жизнь ограниченную и несчастную, теперь может так ловко обращаться с ножами. А Бист щелкает кнутом в воздухе, танцующей походкой двигаясь вокруг тигра, - не скажешь, что и она когда-то не могла нормально ходить. И сам Джокер, распахивая перед публикой шатры, не устает изумляться своей руке... будто настоящая, она движется свободно и плавно Это отец избавил их от увечий. От косых взглядов и чужого презрения. Они могут совсем забыть прежнюю жизнь — и так легко это делать под куполом цирка, их цирка, их дома. Как будто они были здесь всегда. Как будто они будут здесь еще вечность. Как будто они наконец попали за вершины холмов... как в песенке, которую не пойми где услышала Долл и любила петь своим детским голоском. Свободой, волей, юрким ветром веяло от той песни — хотелось лететь в это незнакомое, неизвестное, но желанное место, где они будут наконец счастливы. Они мечтали об этом месте, сидя под дождем и слушая, как Долл поет. Теперь, кажется, их мечта стала жизнью. Наверное, тяга к воле и красоте в Долл сильнее, чем в других. Она не хочет собирать для отца детей. Конечно, все они не хотят, но одна Долл плачет и просит Джокера прекратить... прекратить, прекратить все это, уйти, бросить отца с его безумными планами и уйти далеко-далеко, где не будет грязи и смерти, крови и страданий. Бист тоже порой ловит Джокера между шатрами и тихо начинает — пожалуйста, мы не должны... мы можем... Только Джокер понимает — нет, не могут, нет, должны. Это их долг... святой долг. Перед отцом. Как бы мерзко и гадко ни было. Как бы они не восставали душой против такого преступления. Как бы не мечтали покончить с этим. Наивной Долл кажется — так просто взять и уйти. Отец не нашел бы их, они ловкие, быстрые, они сбегут от него, спрячутся, они начнут другую жизнь, хорошую и чистую... Но крепкие, безумно крепкие и неразрывные путы долга связывали ребят с отцом. И каждый раз, глядя на свою новую руку, Джокер ощущает дрожь этой невидимой глазу нити в воздухе. Она связала их с отцом навечно. Ведь он спас их.. вытащил с самого дна к свету, дал им руки и ноги, еду и крышу над головой, окружил их любовью и заботой... подарил им цирк и шанс быть людьми. Не калеками, не детьми-сиротами в грязном переулке. Людьми. Лишь благодаря ему Питер и Вэнди могут парить под куполом цирка, Даггер - с редкой ловкостью метать ножи, Бист — укрощать опасных хищников, Джамбо — творить чудеса с огнем, Долл — скользить по канату на огромной высоте, Снейк — болтать со своими змейками. Всем, что у них есть, они обязаны отцу. И нельзя так просто порвать эту нить между ними — пускай даже думает Долл, что вот завтра, еще через день-другой, еще через неделю, они покончат с этой грязью и кровью, смертями и страданиями и будут свободны. Нет. Они не свободны. Их жизнь принадлежит не им. Отец властвует над их жизнью. И над жизнями других ребят из работного дома. Отец может дать такое же счастье им... одиноким, брошенным, у которых нет другого шанса в этой жизни. Нельзя так просто отвернуться от тех, кто был им семьей, братьями и сестрами, самыми родными людьми на свете. Нельзя порвать эти узы и обрести свободу. Они не свободны. И, пожалуй, это честная цена за счастье иметь дом и быть людьми. Они умирают, как сломанные куклы, в крови и боли, с вывернутыми наизнанку конечностями, такие же беспомощные и слабые, как прежде. Они умирают не рядом, вдали друг от друга, разной смертью, но всегда жестокой и страшной. И это, конечно, честная расплата за детей, которые умерли из-за них. Они умирают разной смертью — но каждый, умирая, вспоминает цирк. Как Питер и Вэнди парят под куполом цирка, как блестят ножи в руках Даггера, как трещит огонь, покорный любому движению Джамбо, как легко, едва касаясь, ступает по веревке Долл, как Бист щелкает послушным кнутом в воздухе, как змейки тихо шипят на плечах Снейка, как Джокер приглашает публику в цирк «Ноев ковчег»... Они вспоминают цирк — место, где в первый и последний раз были так счастливы, что готовы на всё, лишь бы остаться в нём навсегда. И у каждого в ушах до последней секунды звучит песня, эта старая детская песенка Долл. За вершины холмов... может, теперь они наконец попадут туда. Никого больше нет — один Снейк, и он уходит из цирка, ведь цирк без Джокера, Даггера, Долл, Джамбо, Бист, Питера и Вэнди ему не нужен, это неправильный, не живой цирк. Снейк помнит, как ребята вытащили его из клетки и подарили ему целый мир. Как он смог благодаря им свободно ходить и дышать — и не видеть злых и жестоких взглядов, не слышать изо дня в день, что он чудовище, мерзкое, гадкое, проклятое чудовище, у которого нет права на жизнь... Снейк почти поверил в это. Когда тебя вечно зовут чудовищем — невольно задумаешься, а может, так оно и есть. Снейк дружил только со змеями — здесь, в цирке, он впервые обрел иных друзей, а еще имя и свободу. Он не знал, что произошло с его друзьями. Он не знал, куда они исчезли... но какой-то частью души — наверное, той, где с ним всегда были ребята, - был уверен, что они больше не вернутся. Он оставляет цирк «Ноев ковчег», собравший в себе так много разных людей, но одинаково брошенных и никому не нужных, одинаково не таких, как все, и уходит сам не зная куда... но, впрочем, зная, что другого такого места на земле не будет. Ведь только ребята делали цирк Цирком. Снейк поднимает голову, глядит в далекое небо над собой. И на краткую секунду ему кажется — среди облаков, в бесконечной синеве Питер и Вэнди парят под куполом цирка, блестят ножи в руках Даггера, трещит огонь, покорный любому движению Джамбо, легко, едва касаясь, ступает по веревке Долл, Бист щелкает послушным кнутом в воздухе. Больше ничего не остается Снейку теперь — только верить, что там, где его друзья сейчас, они наконец спокойны и счастливы.