О том, как становятся взрослыми

За почти три года службы оруженосцем Первого маршала Талига Ричард Окделл научился вполне неплохо фехтовать, стрелять и ездить верхом, но так и не овладел умением спать в седле. Поэтому сейчас он почти спал на ходу. Скорее свалившись с лошади, чем спешившись, как подобает, он практически вслепую добрался до своей комнаты и рухнул на кровать, с наслаждением вытянувшись и обняв подушку, о встрече с которой страстно мечтал последние полдня. Или полтора. Ричард пробыл в дороге не меньше двенадцати суток, останавливаясь на ночлег только тогда, когда понимал, что вероятность свернуть себе шею, упав с лошади во сне, слишком высока. Да и тогда позволял себе лишь ненадолго вздремнуть, чтобы попытаться восстановить давно исчерпанные силы. Времени на полноценный сон просто не был, зато были важные документы, которые следовало в кратчайшие сроки доставить в Олларию. И была пара (или пара дюжин?) головорезов, которые хотели во что бы то ни стало помешать Ричарду в его славной миссии. Головорезы, кажется, отчаянно жаждали свести с Ричардом близкое знакомство. Сам Ричард, усвоивший с детства, что с подозрительными незнакомцами лучше не знакомиться вовсе, был закономерно против, вследствие чего последние дней пять слились в один, запомнившийся безумным галопом по пыльным талигским дорогам и парой коротких перестрелок — единственные любезности, обмен которыми в подобной ситуации Ричард счел возможным себе позволить. Несмотря ни на что, на исходе двенадцатого дня пути документы все-таки были доставлены, подозрительные, но настойчивые незнакомцы вместо Ричарда встретились с небольшим отрядом кэналлийцев, а сам герцог Окделл отправился в особняк Первого маршала. Спать. Пробуждение было приятным уже потому, что впервые за очень долгое время его никто не тормошил, настойчиво требуя немедленно встать и громким шепотом ругаясь по-кэналлийски. Перевернувшись на спину и потянувшись, Ричард задался вопросом, куда же делся Хуан, что не пришел как обычно будить заспавшегося оруженосца соберано, напоминая о традиционной утренней тренировке. Точно. Тренировка. Ричард бросил быстрый взгляд на окно: рассвет едва занимался, так что можно было благодарить внутреннее чутье — если он и опоздает, то не смертельно. От сонной неги не осталось и следа, Ричард вскочил и принялся торопливо одеваться. Наскоро умывшись и даже не озаботившись как следует вытереться, он схватил шпагу и бросился на тренировочную площадку, молясь про себя и вслух ругаясь в отнюдь не подобающих его воспитанию выражениях. В детстве за подобную вольность речи мать могла заставить вымыть рот горьким отваром, в отрочестве — отчитывала ледяным тоном, потому что главе Дома Скал не пристало уподобляться простолюдинам. Сейчас же, услышав любой оборот, равняющий, по её мнению, их благородную кровь с уличными оборванцами, только чопорно поджимала губы, считая ниже своего достоинства поправлять не оправдавшего надежды сына. Если, конечно, после всего случившегося она все ещё считала его сыном, с тяжелым вздохом подумал Ричард. Во время последнего визита в Надор, когда Ричард приезжал проведать скорее сестер, чем мать и дядю, герцогиня Мирабелла держалась с той же бездушной официальностью, которая опостылела ему в первые месяцы в Олларии. А, в день отъезда даже не вышла проводить, что, впрочем, Ричарда, готовящегося к худшему, ни капли не удивило. * * * Если столица постепенно и как бы нехотя смягчалась по отношению к сыну мятежника, который медленно, но упорно и неотступно, сжав зубы и кулаки, завоевывал право на уважительное "Ричард" вместо холодного, а порой и нескрываемо презрительного "герцог Окделл", то пропасть между ним и матерью становилась все ощутимее. После Варастийской кампании писать домой получалось все реже, находить слова — сложнее, а читать ответные письма — мучительнее. Кроме того сестры теперь писали отдельно, поэтому корреспонденцию, надписанную угловатым почерком матери, Ричард какое-то время малодушно складывал в ящик стола нераспечатанной, заранее зная, что каждая летящая строка, каждая буква, выведенная резко, жестко, будет пропитана острым неприятием сложившегося положения дел. Зато письма от Айрис, Дейдри и Эдит были зачитаны им едва ли не до дыр — самые первые даже истерлись на сгибах. Доставая шкатулку, в которой они хранились, и перебирая страницы, исписанные неровным округлым почерком Айрис, мелким и почти неразборчивым — Дейдри и кропотливо украшенным завитушками — Эдит, он как наяву видел девочек и как никогда ранее чувствовал всю полноту своей ответственности за них. Начинает всегда Айрис, и Ричард представляет, как она усаживается за стол, расправляет юбку, неторопливо обмакивает перо в чернила и склоняется над письмом. За её спиной возникает Дейдри и, привстав на цыпочки, заглядывает через плечо, шепчет, подсказывая. Наконец, Айрис или сдается, передавая перо сестре, или возмущенно ахает, когда это перо у неё вырывают, и притворно дуется. Правда обижается она недолго и уже в следующий миг в свою очередь начинает подсказывать быстро и небрежно пишущей Дейдри. А ещё через какое-то время приходит Эдит и робко дергает самую старшую сестру за рукав. Айрис подхватывает девочку и усаживает к себе на колени. Эдит тянется к перу в руках Дейдри, и та, помедлив, уступает. Так они и пишут брату, передавая перо друг другу, обрывая абзацы, а иногда — даже предложения, и в итоге Ричард получает письмо, сравнимое пестротой текста с лоскутным одеялом. Собранное из трех разных почерков, настроений и интонаций, оно трогательно в своей непосредственности, каком-то детском простодушии и отнюдь не детской откровенности. Когда письмо закончено, Айрис быстро пробегает его взглядом, складывает и запечатывает, чтобы наутро отдать мальчишке-конюху, который стал верным нарочным, связавшим Надор и Олларию. Позже обругав себя за трусость и прочтя, наконец, письма матери, Ричард забеспокоился, ощутив раздражение, вызванное наставительным тоном и незаслуженными, на его взгляд, обвинениями в потворстве собственной праздности, а так же преступном попустительстве в отношении отдельных лиц, чье общество "вынужден выносить по известным причинам". Ричард вспыхнул не хуже Айрис, которая всегда отличалась на редкость взрывным характером, и возможно был излишне дерзок в ответном послании. Мать ответила продолжительным молчанием, завершившимся уничижительным письмом. Ричард, и не подумавший раскаяться, тем не менее, написал почтительные извинения и заверил матушку в своей полнейшей покорности родительской воле. Герцогиня Мирабелла, цитируя эсператистские заповеди, сочла своим долгом простить сбившегося с пути сына, и инцидент, казалось, был исчерпан, если бы имел место в любой другой семье. На деле это оказалось первой ласточкой в череде поступков герцога Окделла, вызвавших яростное неприятие со стороны вдовствующей герцогини. А затем и юная Айрис рискнула самовольно покинуть Надор и приехать в Олларию. Хуан, казалось, впервые не скрывал беспокойства, разыскав Ричарда в библиотеке, где тот бездумно перелистывал взятую наугад книгу. Стремительно поднявшись на ноги, Ричард быстрым шагом пересек коридоры и несколькими минутами позже уже торопливо входил в гостиную. Встретившись с отчаянным взглядом встающей ему навстречу сестры, он почувствовал, как перехватывает дыхание. "Брат!" — выдохнула Айрис, бросившись к нему. Ошеломленный Ричард замешкался на мгновение, но в следующий миг стиснул сестру в объятиях. Айрис крепко обняла в ответ и, спрятав лицо у него на груди, вдруг горько и совершенно по-детски разрыдалась. Ричард обхватил ладонями её лицо и заставил поднять голову. Поцеловал в лоб, кончик успевшего обгореть носа, подул на покрасневшие глаза и щеки, которые пошли некрасивыми красными пятнами от слез — Айрис всегда сокрушалась, что не умеет красиво плакать, крупными чистыми слезами, не портящими лицо. Сестра шмыгнула носом и хихикнула, совсем по-девчоночьи, недостойно благородной эрэа из семьи Окделлов. Усадив Айрис на диван и выспросив о причинах столь неразумного сейчас поступка, Ричард глубоко задумался, с трудом представляя, что можно сделать. На носу был отъезд в Ургот, новая война, и появление любимой сестры было удивительно некстати, как бы тепло Ричард к ней ни относился и как бы ни желал забрать в столицу. Все как обычно решил Алва, заявившийся домой в компании виконта Валме. Герард, только-только принявший на себя обязанности порученца господина Первого маршала отправился к матери с запиской, содержащей просьбу о помощи в одном деликатном и не терпящем отлагательства деле. Госпожа Арамона прибыла незамедлительно и была посвящена во все обстоятельства появления Айрис Окделл в Олларии. Ричард, настороженно следящий за ходом беседы, которую вел, конечно же, Алва, был готов защищать сестру от любого проявления неодобрения со стороны матери Герарда, но оказался приятно удивлен её тактичностью и почти покорен обходительной лаской, с которой госпожа Арамона обратилась к стоявшей в отдалении Айрис, покаянно опустившей голову. На какой-то немыслимый миг герцог Окделл почувствовал ядовитый укол зависти к Герарду, матушка которого оказалась такой… такой… Такой. Непохожей на Мирабеллу Окделл. Теперь, когда судьба сестры была устроена, Ричард мог со спокойным сердцем отправляться с Первым маршалом на войну. Перед отъездом он навестил Айрис, устраивающуюся во дворце, и нанес короткий визит королеве, пылкая влюбленность в которую словно поблекла еще во времена Варасты, а сейчас превратилась скорее в жалость к этой сильной слабой женщине, оказавшейся заложницей своих и чужих решений. Прощаясь с Катариной Ариго, Ричард с грустью осознавал, насколько все изменилось за минувший год. Айрис, провожавшая брата до дверей, светилась счастьем и, крепко обняв его на прощание, шепнула, что будет молиться. О нем. О герцоге Алва. О Герарде. Даже о виконте Валме. Потому что все они хорошие. Ричард улыбнулся и, заправив русую прядку, выбившуюся из модной высокой прически сестры, сказал, что непременно передаст её слова всем троим господам, упомянутым ею. В конце концов, молодому герцогу очень хотелось увидеть, если не лицо Алвы, привыкшего, наверное, ко всему, то лицо Валме, когда он сообщит виконту, что тот хороший. Ричард так и не понял, каким образом матушка обо всем узнала, но в Фельпе его нагнала короткая записка. Всего два слова: "Я разочарована". Герцог Окделл разбил бесценную, а потому откровенно страшную вазу в палаццо Сирен и рассыпался в бесконечных и витиеватых извинениях, явно позаимствовав интонации и часть выражений у виконта Валме. Впрочем, последовавший за этим короткий разговор с Алвой Ричарда странным образом успокоил. Войдя в кабинет и встретившись с понимающим взглядом Первого маршала, Ричард неожиданно приободрился и, хотя обо всем произошедшем не было сказано ни слова, а сам герцог Алва лишь озвучил список завтрашних поручений, почувствовал себя значительно лучше. На следующее утро, когда Герард утащил его осматривать город, и им даже посчастливилось не заблудиться, Ричард Окделл был совершенно счастлив. Череду событий, случившихся после знаменательного утра 14 дня месяца Осенних Ветров 399 года круга Скал, Ричард с превеликой радостью счел бы страшным сном, которому нет конца. И сколько ни смотри на свои руки, не проснешься. Сожженные приказы, дожди, разбитые дороги, шум ветра в ушах во время стремительной скачки до столицы. Разоренная, лишившаяся имени и короля Оллария. Некоронованный золотой Альдо. Измученный и будто выгоревший изнутри Робер. Испуганная, но решительная Айрис, до отвращения спокойный Придд. Привычно насмешливый Марсель Валме, готовый на воплощение любых дерзких планов. Покорность и едва ли ни раболепие в каждом собственном жесте и взгляде. Стиснутые зубы и череда записок. Арест Альдо. Освобождение Фердинанда. Жуткая невыносимо душная камера и гитара без струн — почему-то именно из-за искалеченного инструмента Ричард едва не потерял самообладание, готовый постыдно разрыдаться. Возвращение Талигу его Первого маршала и столицы. Произошедшее запоминалось яркими застывшими картинами, которые казались выжженными на внутренней стороне век. За все это время Ричард ни разу не вспомнил о матери и её разочаровании. Не задумался даже о том, насколько изменится её к нему отношение теперь, когда он так откровенно пренебрег своим долгом эория и эсператиста, способствуя свержению истинного Ракана и возвращению на трон никчемного потомка марагонского бастарда. Подлинный масштаб разразившейся бури получилось осознать только при личной встрече, когда Ричард обнаружил, что вдовствующая герцогиня встречает его с ледяной вежливостью, обращаясь не иначе, как "герцог Окделл" и — значительно реже — "сын мой". Он остался главой рода и Повелителем Скал, но почти лишился права называться сыном. Ричард ещё пытался найти пути к примирению, но в какой-то момент, слушая очередную и такую привычную прежде проповедь матери о погрязших в грехе распутства и безделья столичных щеголях, забывших свое место навозниках, белоручках, разбогатевших, несомненно, бесчестным способом и марающих своей плебейской кровью благородное звание дворянина, поймал себя на том, что с трудом задавил полыхнувшую внутри ярость, со всей отчетливостью осознавая, насколько категорично он отказывается соглашаться с подобными утверждениями. Да, среди встреченных им в Олларии представителей новой знати были те, кто отличался исключительно распущенностью и склонностью к мотовству, чья напыщенность вывела бы из себя и святого Алана, что уж говорить о его далеком потомке. Покойного ныне кардинала Сильвестра Ричард в равной степени боялся и ненавидел, но при этом был вынужден признать, что, правя железной рукой в тени коронованной четы, тот добился многого. А разве можно было назвать Эмиля Савиньяка только безответственным распутником? Младший из близнецов был не в последнюю очередь талантливым военным, который мог провести ночь над картами, из множества вариантов расстановки сил выбирая лучший. Кроме того, Ричард достаточно внимательно слушал рассказы своего однокорытника Арно, чтобы так откровенно заблуждаться относительно старших братьев виконта Сэ. Тогда, возможно, виконт Валме? О, простите, капитан Марсель Валме, офицер для особых поручений господина Первого маршала. Не он ли свои примером наглядно продемонстрировал, что за франтоватой внешностью, ленью и распущенностью столичного хлыща может скрываться воин, собранный и решительный, готовый на любые авантюры, поражающий своей неожиданной верностью и преданностью? И, если уж на то пошло, сам Первый маршал, оруженосцем которого Ричард стал не иначе, как по прихоти Леворукого (или самого Алвы, что в достаточной степени равнозначно, если верить слухам), не был безоговорочным чудовищем, предпочитающим завтракать младенцами и запивать их кровью. Не Черной. Настоящей. С полутонами в жизни Ричарда всегда были проблемы, и эту неутешительную истину пришлось принять, как и многие иные до неё, но молодой глава Дома Скал прилагал все усилия, чтобы перестать видеть мир исключительно в фамильных цветах Олларов, благословенных на царствование Создателем (и — повторно — несколькими заговорщиками). Герцогиня Мирабелла все говорила и говорила, а у Ричарда начала болеть голова — как-то незаметно подкралась тупая, ноющая боль кольцом охватывающая голову, стучащая в висках, скапливающаяся в затылке тягучим расплавленным свинцом. Хотелось закрыть глаза, казалось, что блаженная темнота принесет облегчение, но позволить себе это Ричард не мог, еще не рискуя бесповоротно оскорбить мать подобным невниманием. Отповедь вынужденно завершилась, когда прозвонил колокол, призывающий семью собраться к обеду. Ричард заставил себя подняться, невзирая на вспыхивающие перед глазами черные мушки, и предложил матери руку, готовый сопровождать её в столовую. Трапеза прошла в тягостном молчании. Отсутствие Айрис превращало слишком большой и без того пустынный дом в склеп, а младшие девочки слишком боялись матери, чтобы позволить себе следовать примеру старшей сестры, не стеснявшейся открыто высказывать свое мнение. Едва позволили приличия, Ричард встал из-за стола и практически сбежал на улицу. В свои права вступала припозднившаяся неласковая северная весна, и воздух, прозрачный, дрожащий, был полон предчувствием краткого тепла. Ричард прошел вдоль восточной стены, ведя ладонью по прохладной каменной кладке, и направился к опушке леса, защищающего замок с севера подобно единственной оставшейся целой стене невидимой природной цитадели. По рассказам отца, которые сейчас помнились уже довольно смутно, пару Кругов назад или около того Надорский замок, являвшийся тогда еще деревянным фортом, был окружен лесами, чьи непролазные чащобы служили хорошей защитой. Однако шли годы, Надор расширялся, понадобились новые пахотные земли, и вначале замок лишился природного заслона с юга, затем с запада, а при прадеде Эгмонта Окделла — с востока. Ступив под сень едва начавших зеленеть деревьев, Ричард остановился и обернулся. Надорский замок высился каменной громадой, тяжелой, неповоротливой, но незыблемой, как будто всем свои видом подтверждая девиз живущей в нем семьи. Кое-где он осыпался, словно одряхлел, состарился, и Ричард, мимоходом отметив настоятельную необходимость восстановления родового гнезда, как-то неожиданно осознал, что он, будучи нынешним герцогом Окделлом и хозяином здешних земель, до сих пор особо не вмешивался в ведение дел, передав бразды правления в руки матери и дяди. Вернее, тотчас поправился он, даже не подумал их забрать, когда вошел в возраст, позволяющий принимать решения и отдавать собственные приказы. "А было бы здорово разбить сад у южной стены, — подумалось ему. — Яблоневый. Да. Именно яблони. Возможно, они выживут в холода. И вишни. Если смогут пережить надорскую зиму и короткое лето". Ричард окинул взглядом скрещивающиеся над головой ветви, раскинувшиеся впереди поля, дорогу, вьющуюся до горизонта, ещё раз всмотрелся в замок… Нет, все-таки он любил свою тихую и скучную провинцию. Землю, не балующую северян плодородием, леса, тянущиеся, насколько хватит зрения, даже грязь, в которую превращаются дороги после затяжных осенних дождей. И замок, тот самый замок, продуваемый всеми ветрами, выстуженный морозами, подтопленный весенними оттепелями, но такой родной и близкий. Дом, в котором прошло детство, в котором чувствуешь каждый камень — и не только потому, что носишь титул Повелителя Скал. Герцог Окделл принял решение по возвращению в замок немедленно вызвать управляющего. Предстоял долгий и серьезный разговор, к которому Ричард не был готов, но который обязан был состояться. В голове роились планы, вспыхивали идеи, метались из крайности в крайность мысли о будущих изменениях, которые просто необходимо было осуществить, если он не хотел стать свидетелем окончательного упадка и разорения фамильных земель. Жизненно необходимо было поговорить с матерью и младшими сестрами. И с Айрис, когда он вернется в столицу. Сестры, как он надеялся, его поддержат. Мать скорее всего отречется и проклянет. На лице Ричарда расцветала широкая улыбка абсолютно счастливого человека. Третий год службы у Первого маршала подходил к концу, и его ждал родной Надор. Его ждал Север. 22.05.2013 г.