море

Когда Чонгуку было три года, мама впервые привела его на пляж. Перед этим они сначала долго ехали на поезде, а потом ещё несколько часов тряслись в жарком автобусе. Из запылённого окна на молчаливого ребёнка смотрел неизведанный мир зелёных лесов и высоких холмов. На остановке их встретила старая женщина. Лицо у неё было в морщинах, а волосы поредели и выцвели до самых корней. Чонгуку было велено называть её «бабушкой», не капризничать и вести себя хорошо, когда мама уедет. Но перед отъездом она всё же прогулялась с ним на пляж. Тот был такой длинный, что не видно краёв, забивался песком в маленькие резиновые сандалии и неровно торчал ракушками и осколками мидий. Чонгуку было три года, когда он впервые увидел море. Широкое, мокрое и красивое – таким оно представилось в его глазах. Он хотел подойти к нему, потрогать, пощупать и, может быть даже – если они подружатся, – унести домой, но мама сказала, что это опасно. Она сказала: «ты промочишься и заболеешь», а Чонгук очень не любил болеть. Когда он болел, его заставляли пить невкусные лекарства, всё время хотелось спать и плакать, а сопли в носу ужасно булькали, покуда он дышал. Поэтому Чонгук решил, что море – болезнь, которая наступит сразу же, как только он промочит ножки. И больше ему не хотелось к нему подходить, пощупать и, тем более, забрать домой. Когда Чонгуку было пять, он уже мог свободно понимать, о чем говорят взрослые. На тот момент он проводил своё третье лето с бабушкой на море и страшно обижался, когда мама называла его «малыш» или «солнышко». Он ведь уже большой, так почему она упрямо зовёт его только такими прозвищами? Всё же, были моменты, которые он совершенно не понимал. В то лето Чонгуку было пять, он снова с рассветом ушёл на пляж строить замок по сырому после отлива песку и, возможно, исследовать новые местности. Ему нравилось долго гулять по окрестностям и заходить в «неведомые земли», куда ещё не ступала его нога. В своё шестое летнее утро Чонгук обнаружил, что во вчерашнем построенном им замке, наполовину смытом морской водой, возится и копошится очень резвая и нехарактерно проворная черепаха. Он присел перед ней на корточки и попытался понять, зачем она роет лапами песок. Протянув руку, он осторожно обвёл пальцами её панцирь. Вау, подумал он, такой гладкий. – Не трогай, – буркнули совсем рядом, и Чонгук поднял голову. Пришлось постараться, потому что глаза ему почти закрывал надвинутый на лоб козырёк красной кепки. Паренёк, чей голос он слышал, сидел в теньке, подперев спиной тонкий ствол дерева и укрывшись от выплывающего из-за горизонта солнца в рваных лоскутах тени. Изо рта у него торчала соломинка, а на коленях лежал ещё один панцирь. – Это… твоя? – неуверенно спросил Чонгук. Ему было до ужаса интересно, ведь он ещё никогда не видел вживую, вблизи, в тактильной досягаемости такую классную черепаху. Которая, к тому же, выбрала его замок для своих… чего? Не важно – дел или разминки. – Моя, – кивнул парень. Он выглядел старше Чонгука, взрослее, но не намного. – И эта тоже, – тот указал на лежащий на своих коленях панцирь. Чонгук с любопытством приподнялся, чтобы рассмотреть: вдруг вторая черепаха высунет голову или хвост. Но ни того, ни другого не показалось. – Как тебя зовут? – спросил незнакомец. Чонгук был послушным и помнил, что с незнакомыми людьми нельзя говорить, особенно, считал он, если они не разрешают тебе трогать их черепах. Однако что-то заставило его передумать. То ли смешно взлохмаченные чужие волосы, то ли широкополая соломенная шляпа с промявшейся макушкой, лежащая в траве у самых ног. – Чон Чонгук, – пробормотал он, и выставил ладонь для взрослого мужского рукопожатия, – а тебя? – Тэхён, – хмыкнул старший и протянул пыльную и со свежей ссадиной на внутреннем ребре руку, обхватив ею чужую маленькую светлую ручонку, – но зови меня хёном. Чонгуку было шесть и скоро должно было исполниться семь, когда он снова вернулся в бабушкин домик у моря. Он уже ходил в подготовительные классы, но ему намного интереснее было время от времени читать, нежели учиться считать и красиво писать. То лето выдалось холодным, поэтому Чонгуку редко разрешали спускаться к пляжу и подолгу там гулять. Он и думать забыл, что в прошлом году встретил здесь мальчика, который разрешил ему поиграть со своими черепахами и помогал выкопать к замку ров и построить через него мост. Чонгуку всё чаще хотелось, чтобы на утро вместо тяжёлых туч выглянуло яркое солнце, температура стала чуть выше, а ветер чуть послабей. И в середине июля такой день наступил. С рассветом Чонгук без предупреждения убежал к морю, ему уже не хотелось сооружать крепости, но разведывать и узнавать – ещё как. Аж сердце стучало с бешеной скоростью. – Привет, – Тэхён закрыл один глаз, а вторым уставился на Чонгука. – Ты меня не помнишь? Вокруг него по белому и холодному песку лениво ползали черепахи, а рядом лежала старая соломенная шляпа. Чонгук просиял и кивнул: ага, теперь вспомнил. И уселся на том же месте, где только что стоял. Потом они гуляли, постоянно дурачась, и разведывали «дикие местности» вплоть до самого вечера. Тэхён показал, где он живет, и даже на радость Чонгука продемонстрировал закрытый курятник и пустую собачью конуру. «Охотятся с дядей, наверное», – отмахнулся он, при виде сиротливо висящей цепи. Они много чего сделали вместе тем летом: строили замки, доили коров (Чонгук впервые прикоснулся к вымени), даже зачем-то полезли купаться в ледяную воду. Когда Чонгуку было шесть и скоро должно было исполниться семь, он понял, что с трудом смог бы забыть Тэхёна. Когда Чонгуку было девять, его ужасно коротко подстригли и вынудили поехать к бабушке. Вынудили потому, что в городе у него был велосипед, плэйстэйшн и интернет с мультиками. А у бабушки ничего из этого не было. – Ты похож на гриб, – буркнул он, глядя на обросшего чёрной шевелюрой Тэхёна. Тот теперь был больше похож на кудрявую девочку, чем на одиннадцатилетнего мальчика. Чонгуку ужасно не нравились его короткие волосы, поэтому он на всё реагировал чересчур агрессивно. – А ты на червяка. Тэхён улыбнулся и, вытащив из шляпы соломинку, протянул её другим концом младшему, чтобы тому не пришлось пробовать на вкус отпечатки его пыльных пальцев. Чонгук неохотно и хмуро принял дружеский дар. – Хочешь искупаться? – спросил Тэхён, спустя недолгую паузу. Он вообще не умел помногу молчать. – Вода холодная, – сухо ответил Чонгук, но в груди уже завозилось любопытство, особенно когда Тэхён, хмыкнув, прибавил шагу. – Кто сказал, что мы будем купаться в воде? Чонгук на секунду замер и не нашёл что ответить, потому что: а где же ещё? Но Тэхён привёл их к чистому полю, на границах которого валялись огромные стога сена, а вдалеке простаивал, отдыхая, бесхозный трактор. – Ну, – ухмыльнулся Тэхён и толкнул завороженного Чонгука в бок, – нырнём? И, не дождавшись ответа, с разбегу прыгнул в огромный купол сухой травы, «выплыв» только на самой макушке, звонко гыгыкая. Чёрный гриб его волос на фоне золота напоминал след от птичьего клевка в сочном яблоке, но Чонгук всё равно любовался. Это был его первый и самый лучший хён. Когда Чонгуку было двенадцать, родители впервые взяли его с собой в другую страну. Однако всё, чего он хотел, это вернуться в бабушкин домик у моря. Позвонив ей, он для начала спросил, не знает ли она мальчика, живущего в охотничьем домике. Но, разумеется, нет. Он скучал по Тэхёну весь учебный год и жалел, что перед отъездом не спросил его номер телефона. Мог ли он предположить, что родители подарят ему телефон на Новый год? Не мог, и поэтому его двенадцатое лето стало самым длинным на свете. Когда Чонгуку было тринадцать, он мчался через поле и густые заросли травы прямиком на знакомый пляж. Ему столько всего нужно было рассказать Тэхёну: о переводе в новую школу и предложении известного агентства вступить в ряды трейни, о первом неловком поцелуе с девочкой и первом месте в уличных танцах для юниоров. Столько всего важного. А ещё: он должен был сознаться, как скучал по нему всё это время. И хотя они больше не строили замков, не искали клад с сокровищами, не разводили черепах и не доили коров, Чонгук хотел поделиться с ним частичкой своей жизни и вновь сделать Тэхёна ещё одной такой. Особенной и неотделимой. По-своему уникальной. – Привет, незнакомец, – отозвались совсем рядом. Голос взрослый, хриплый и низкий – в общем, совершенно другой. Но Чонгук осознанно почувствовал всем своим существом, кто обладатель этого голоса. Ветер с моря принёс запах водорослей и кальмаров, по причине чего у него предсказуемо заурчало в животе после изнурительной и долгой дороги. Он смутился, хотя внешне остался всё таким же невыразительным и хмурым. Но Тэхён не нашёл его проблему смешной, наоборот – подняв с примятой травы излюбленную соломенную шляпу, он водрузил её на Чонгука и, помуслякав губами злаковый прутик, осмотрел его с головы до ног, вынудив всё же смутиться по-настоящему. Тэхён выдавил полуулыбку: – Почему тебя не было в прошлом году? – Так получилось, – виновато пробормотал Чонгук. Тэхён выглядел иначе, словно совсем чужой человек. Незнакомый и чужой. Но по-своему необычный, цепляющий. Чонгуку хотелось узнать его заново, хотелось обо всём его расспросить. Его новости подождут – важнее, как Тэхён стал таким красивым. И почему Чонгука об этом не предупредили. Абсурд. Когда Чонгуку было четырнадцать и скоро исполнялось пятнадцать, они снова были как братья. Тэхёну было чуть больше – и Чонгук против воли выделял это «чуть», потому что всё реже мог считать парня старшим. Год назад они обменялись номерами, и с тех самых пор не было ни дня, чтобы они не списались, а иногда кто-то из них даже покупал специальную карточку и звонил. Выходило довольно дорого, поэтому подобные выходы на связь случались не чаще одного раза в месяц, но Чонгук всё равно чувствовал себя самым счастливым. Тэхён стал ему почти родным. Четырнадцатым по счёту летом они забрались на чердак полуразвалившегося заброшенного дома и провалялись там до поздней ночи. Теперь-то Чонгук не боялся возвращаться домой в темноте. Хотя и тогда Тэхён каждый раз провожал его до калитки с фонариком. На месте окна была сквозная дыра, уводившая взгляд прямо в небо, густое и тёмно-синее и усыпанное сияющими белыми крапинками. Тэхён отсчитывал падающие звёзды – уже двадцать три. – Скоро ты будешь таким же, – произнёс он и вытянул перед собой руку, утонув пальцами в ночном покрывале и сложив их знаком «V». – Будешь раздавать автографы и убегать от фанатов. Чонгук скривился: ему не понравился тон, которым Тэхён обсуждал его будущее. К тому же, он сам ещё не решил, стоит ли посвятить себя сцене. На это уходит слишком много сил, и у него совсем не останется времени, чтобы приезжать летом к бабушке и морю. К его хёну. – Эй, – он поёрзал и несильно толкнул того плечом. – Что насчёт тебя? Ты же вроде умный, так поступи в Сеульский университет или начни свой бизнес. – Легко сказать, – Тэхён улыбнулся. – Глаза боятся, а руки делают. Чонгук услышал из темноты приглушённый смешок и ощутил фантомный укол ревности. Тэхён намного реже делился с ним сокровенным, хотя сам Чонгук выкладывал почти всю подноготную. Наверняка у него были друзья, которым он рассказывал всё и которые были в курсе любых связанных с ним мелочей. И Чонгук им завидовал. Должно быть, звучало ужасно, но он правда хотел быть единственным, кому Тэхён доверил бы свои тайны. Чонгуку было пятнадцать, когда отец с матерью развелись. Он был уже достаточно взрослым и толковым, чтобы понять возникшие для развода обстоятельства, но что-то внутри не давало нормально спать по ночам. Тянулось шестнадцатое июля, море бурлило и пенилось у самых берегов, отовсюду веяло прохладой, а Чонгук сидел на пляже и вслепую чертил палочкой карту на промёрзшем песке. Это была карта изведанных им местностей за всё то время, что он сюда приезжал. Возможно, это лето было последним для них с Тэхёном. – Ты часом не заблудился? Из темноты показался блеклый свет фонаря. Шорох приближающихся шагов смешался с шумом бьющихся друг о друга волн, и Чонгук услышал, как старший с кряхтеньем сел совсем рядом. В том, что это был он, сомневаться не приходилось. Чонгук сам написал полчаса назад: «Давай встретимся на нашем месте». И Тэхён не подвёл. Хотя вряд ли тот вообще мог когда-нибудь проигнорировать просьбу Чонгука или предать его. А вот родители смогли. Против воли их сын чувствовал себя совершенно разбитым. Небо над их головами было чёрным, без единой видимой звезды. Тэхён молчал, а Чонгук не ждал от него утешающих слов. Достаточно было просто присутствия. Шестнадцатым летом Чонгук впервые пожалел о том, что решил рассказывать Тэхёну обо всём. Тот подшучивал над ним и совсем неприкрыто смеялся, когда Чонгук рассказывал о своих отношениях с девушкой и парном танце для конкурса с другой девушкой. О том, что между ними возникло недопонимание, и девушка его бросила, сказав, что он бабник и интриган, Чонгук говорить постеснялся. Ему было достаточно и того, что Тэхён, держась за живот, рыдал от смеха. – Ты всё неправильно делаешь, – отсмеявшись на несколько лет вперёд, заметил Тэхён с интонацией Йельского профессора. Чонгук не знал точно, как звучит эта интонация, но она ему абсолютно не нравилась. – А ты типа знаешь, как правильно? – Чонгук был зол и хмур, потому что в такие минуты он переставал выглядеть в глазах хёна крутым и продвинутым. Он где-то прочёл, что откровенность сближает людей, подталкивает к раскрепощению, но нихрена подобного. Тэхён по-прежнему был нем как рыба во всём, что касалось его личной жизни и чему Чонгук не мог быть свидетелем. – Разумеется, знаю, – Тэхён с улыбкой кивнул и, резко обернувшись, обхватил лицо Чонгука руками. Его ладони, большие и горячие, обжигали щёки и скулы младшего, а прилипшие к внутренней стороне песчинки неприятно вонзались в кожу. Хотя, по правде, Чонгук этого даже не замечал, потому что его сердце в этот момент отстукивало где-то в горле. – Я люблю тебя, – глаза Чонгука распахнулись, и он задохнулся на вдохе. Тэхён был близко, так близко, что при желании он мог почувствовать его тёплое дыхание на губах. Внутри него всё умирало, и да, он в самом деле чувствовал, как клубочки раскалённого воздуха слетали из чужого приоткрытого рта и ласково щекотали его, Чонгука, губы. – Кроме тебя мне больше никто не нужен. Ветер трепал волосы Тэхёна, которые теперь были тёмно-коричные и вкусные, как шоколад. Они сидели на берегу, как два Робинзона, и весь мир Чонгука сузился до размера песчинки. Он думал, что губы Тэхёна должны быть очень мягкими, если их поцеловать. К слову, он не видел в этом ничего такого. Как и все подростки, он знал, что значит быть геем или бисексуалом, но разве что-то подобное имело для него смысл? – Если она тебе действительно нравилась, – неровно выдохнул Тэхён и медленно отстранился; пальцы его мелко подрагивали, но Чонгук едва ли мог обратить на них внимание, – надо было поступить именно так. Чонгук заторможено кивнул: окей, приму к сведению. Тэхён хмыкнул и с улыбкой подцепил свою дырявую соломенную шляпу, но не надел, потому что её могло унести ветром. Когда Чонгуку исполнилось семнадцать, Тэхён поздравил его первым. Он пожелал так много всего, что Чонгук на утро едва ли смог припомнить даже половину. Но в ту ночь он чувствовал себя на вершине. Он слышал весёлый голос Тэхёна, который лепетал в трубке низким басом, и ощущал себя завоевателем. Хозяином Великой Горы. В восемнадцатое лето Чонгук признался, что собирается дебютировать. У Тэхёна на коленях лежал гладкий черепаший панцирь, по пляжу носилась белая, как снежный сугроб, собака по имени Суншим, а изо рта у него торчала соломинка. – Поздравляю, – Тэхён широко улыбнулся и выставил вперёд оба больших пальца, – это замечательная новость. Чонгук поджал губы: это вовсе не то, что он хотел услышать. Он ждал, что Тэхён попросит его подождать или передумать, потому что в противном случае их встречи прекратятся, и всё станет по-другому. Чонгук был уверен, что не он один здесь влюблённый по уши кретин. Это были солнечные дни, когда всё вокруг радовалось жизни. Высокие кусты зелени полностью скрывали Тэхёна в тени, а тонкий ствол дерева служил надёжной опорой. Море метрах в двадцати мерно раскачивалось, облизывая нагретый белый песок и мелкие камушки. С тех пор как Чонгуку было три года, много воды утекло, многое изменилось и изменило его. Но море… оно как было, так и осталось. Только теперь море его глазами стало животворящим, сильным и чуточку жестоким. Но притом оно успокаивало, закладывало уши шумом беснующихся волн и скрывало от всех проблем. Скрывало его и Тэхёна. И хранило все их встречи и воспоминания. Как огромная банковская ячейка или бутылка с посланием. – Совсем нет, – Чонгук мотнул головой и, нахмурившись так сильно, что между бровей появилось несколько складочек, пнул Тэхёна по голени. – Как ты не понимаешь? Вовсе это не хорошая новость. Чонгук поджал губы, но Тэхён молча и по-прежнему недоумённо смотрел на него из-под ресниц – это мешало думать, конкретно не позволяло логически взвешивать конкретные «за» и «против». Его приоткрытый, мягкий, немного влажный рот. – Ты должен был расстроиться, – вздохнув, объяснил он. – То есть, ты хочешь, чтобы я отговорил тебя быть айдолом? Чонгук скривился: твою мать, да нет же. Хотя в каком-то смысле так и есть, но. Тэхён, казалось, понял. Он неловко рассмеялся и тихонько, но глядя в глаза, попросил: – Тогда сделай «как правильно». Вот только вместо слов Чонгук сотворил нечто совершенно иное. Обхватив руками лицо Тэхёна, он почувствовал, как у того загорелись щёки, услышал, как сбилось его дыхание, а потом его губы… Они и впрямь оказались восхитительно мягкими.

Я тоже люблю тебя, идиот. Кроме тебя мне больше никто не нужен.