Ты всегда в моем сердце.

Музыкант бросил короткий взгляд на часы, тут же возвращая внимание черно-белым клавишам перед собой. Впрочем, действительно все внимание инструменту вернуть не удалось. Время перевалило за полночь, а значит, в Японии уже давно был в разгаре один из самых тяжелых дней в году. Когда-то в этот день он совсем ничего не мог делать. Шли годы, и он все же научился справляться с собой. Тем более, здесь, в другой стране с огромной разницей в часовых поясах, было чуть проще переживать очередное второе мая. Шли годы, и он научился дышать в этот день. В конце концов, дата ничего не меняет. Сколько уже было этих дат? Целых семнадцать? Всего семнадцать. И тысячи других, самых обычных дней, в которых не было давнего друга. Музыкант провел кончиками пальцев по клавиатуре рояля и поднялся, прихватив нотную бумагу с набросками новой мелодии. Все же писать за столом удобнее, чем за роялем. А до рассвета еще достаточно времени, чтобы попытаться приблизить эту композицию к совершенству. Часы бесшумно отсчитывали минуту за минутой, но обитатель студии не обращал на это никакого внимания. Он писал ноту за нотой, что-то перечеркивал, что-то добавлял, упорно пытаясь отодвинуть на дальний план подступающую усталость. Спать не хотелось, но организм беспощадно напоминал, сколько часов ему уже не давали отдыха. Очередная нота заняла свое место, и Йошики, сдавшись требованиям собственного тела, опустил голову на скрещенные руки, прикрывая глаза. Всего на несколько минут, чтобы обмануть подкравшуюся совсем близко сонливость. Несколько минут, и дыхание стало глубже и спокойнее, а выражение лица смягчилось. Музыкант уже не слышал, как чужая рука коснулась стоящей на подставке гитары, лаская струны. Йошики не проснулся, кажется, даже наоборот: короткий перебор навеял ему еще более глубокий сон. Все та же рука легко коснулась его волос. Музыкант пошевелился, устраиваясь удобнее и высвобождая одну руку. Теперь его голова покоилась на сгибе локтя, и можно было подумать, что для него это лучшая подушка в мире. Ночной визитер отодвинул в сторону карандаш и те листы, что маэстро не прижимал к столу, и бесшумно покинул помещение. Йошики редко видел сны. Чаще он проваливался в темноту на несколько часов, когда было на то время или когда дальше жить без сна было уже невозможно. Еще реже он видел хорошие сны. Чаще ему виделась противная вязкая муть или кошмары, слишком похожие друг на друга. Не ждал он ничего хорошего и от нынешнего сна, в котором он стоял перед знакомой, хоть и давно не виденной дверью. Стоило бы проснуться, даже не пытаясь войти. Стоило бы, чтобы потом не пришлось унимать колотящееся сердце. Стоило бы… но дверь манила так, будто за ней скрывалось самое невероятное чудо во вселенной. Сон становился все более реальным: Йошики слышал едва уловимый шум окружающей жизни, ощущал едва различимые запахи. Все те мимолетные признаки, какие говорили, что мир вокруг вовсе не порождение подсознания, не выдумка. Он реален и осязаем. Желание проснуться уходило вместе с самим осознанием сна. Музыкант протянул руку, на которой почему-то не было привычной уже лангетки, и легко толкнул незапертую дверь. В доме было темно и тихо, но тело будто само знало, куда именно ему нужно. Он прошел по коридору и, уже не сомневаясь, открыл одну из дверей. В комнате было так же темно, как и во всем доме, но стоило ему переступить порог, как в глубине зажглась неяркая лампа, позволяя рассмотреть очертания мужчины, сидящего у окна. И невозможно было не узнать его, даже несмотря на то, что лица видно не было. Слишком знакомый силуэт, слишком знакомая манера курить, часто-часто поднося сигарету к губам и будто вовсе не затягиваясь. И блеснувшая в свете лампы ярко-розовая прядь, как контрольный выстрел в голову. Столько лет прошло, а он по-прежнему помнит все до малейшей детали, до малейшего жеста… Йошики замер на пороге, не в силах решить: шагнуть вперед, рискуя снова оказаться в кошмаре, или не оглядываясь уйти из комнаты. Понадобилась целая россыпь секунд и спокойный взгляд ярко накрашенных глаз, чтобы сделать выбор. Все же всего лишь ночной кошмар не такая уж высокая плата за возможность хоть ненадолго оказаться рядом. Сознание играло в прятки, то явно напоминая, что все происходящее сон, то позволяя забыть об этом. На губах сама собой появилась робкая улыбка, а из глаз полились слезы, смывая копившуюся годами боль. Свет загорелся ярче, позволяя рассмотреть смешавшиеся во взгляде хозяина дома эмоции. Рассмотреть, но не описать известными человеку словами. Слишком много радости вперемешку с сожалением, грусти и уверенности и целая бездна нежности. Он резко поднялся, сокращая расстояние между ними, и обнял Йошики, крепко прижимая к себе, позволяя уткнуться в свое плечо и попытаться справиться со слезами. – Я скучал по тебе, – Йошики поднял голову и теперь, чуть отклонившись, рассматривал давно знакомые черты. – Я тоже, – Хидэ улыбнулся и настойчиво подпихнул все еще находящегося в прострации друга ближе к окну, где обнаружилось второе кресло и небольшой стол с какими-то бутылками и едой. – Почему ты не приходил раньше? – Раньше было рано. Прости. – Это значит, что я… – Нет! Это значит только, что было не время. Йошики послушно опустился в кресло. В голове мелькали десятки вопросов, но все они были отброшены. Казалось, что все это неважно, а он должен найти что-то то самое. Что-то, что нужно спросить именно сейчас, когда ему неожиданно досталось немного времени. Музыкант вздрогнул, обнаружив перед собой стакан. Залпом выпитая жидкость обожгла горло и прояснила мысли. Он моргнул, заново вглядываясь в лицо Хидэ, понимая, что ошибся, пытаясь найти тот единственно важный вопрос. Каждый новый удар сердца заставлял все отчетливее понимать, что, сколько бы лет ни прошло, это все еще его близкий друг. Музыкант, в котором до сих пор столько жизни, что хватило бы на двоих. Человек, с которым он по-прежнему может говорить о чем угодно, с которым может обсудить витающие в воздухе мелодии, поделиться мыслями и идеями, услышать совет и ободрение. Быть может, в подведенных глазах стало больше мудрости, но энергии и силы не убавилось ни на йоту. С души словно свалился огромный камень, и Йошики улыбнулся светло и искренне, чувствуя себя невесомым. Слова сами слетали с языка, складывались в предложения, рассказы, вопросы. Он спрашивал взахлеб, неосознанно стремясь наверстать прошедшие семнадцать лет. Все так, как и должно быть при встрече близких людей, которые слишком давно не видели друг друга. – Жаль, что у тебя здесь нет рояля. Я бы хотел сыграть с тобой. – Это можно устроить, – гитарист хитро улыбнулся, допил содержимое своего стакана и поднялся. – Пойдем. Все же это был сон. Иначе как получилось, что комната исчезла, зато в паре метров от них обнаружился выход на залитую голубым светом сцену. Рояль на возвышении манил прикоснуться к своим клавишам, и незачем было противиться этому желанию. Йошики шагнул к инструменту, всем существом ощущая, что Хидэ идет следом. Сколько раз они играли так на концертах? Он сам за роялем и Хидэ, устроившийся на верхней ступеньке с гитарой на коленях. Когда мелодия лилась неспешно, завораживая зрителей своими переливами, позволяя отдохнуть от вышибающих дух гитарных рифов, безумных барабанов, мельтешащего света. Так и сейчас, музыка струилась из-под пальцев, сплетаясь с гитарными переборами. Йошики почти не задумывался, играя песню за песней, лишь изредка улыбаясь, когда слышал голос тихонько напевающего Хидэ. Очередная композиция подошла к концу, и гитарист едва слышно вздохнул, перебрал струны, словно раздумывая, и, наконец, заговорил: – Йошики… – Да? – Мне пора, – он подошел к роялю, позволяя гитаре свободно болтаться на ремне, и наклонился к сидящему почти без движения мужчине. – Помни, я всегда с тобой. Объятие было коротким и оттого только еще более пронзительным. Гитарист отстранился, напоследок касаясь левой руки Йошики, расслабленно лежащей на клавиатуре. Пальцы скользнули чуть дальше, коротко проводя по черно-белым клавишам, и Хидэ отступил на шаг, улыбаясь в ответ на услышанные слова: – Ты всегда будешь в моем сердце. Кажется, он не ушел, а просто растворился в воздухе. Вот он улыбается, а вот нет уже и следа, только на одной из клавиш рояля лежит оставленный медиатор. Йошики машинально сжал кусочек пластика в ладони, прикрывая глаза и утыкаясь лбом в инструмент. Нужно ли пытаться осознать то, что произошло? Он снова открыл глаза, выпрямляясь, и в первую секунду не понял, где находится. Собственная студия казалась чужой и неправильной. Музыкант сжал кулак, досадуя на собственное подсознание, и тут же почувствовал, как в кожу впивается что-то твердое. Он инстинктивно раскрыл ладонь, на которой лежал маленький треугольник. Медиатор, какого он не видел уже много лет и какого точно никогда не было у него самого. – Ты всегда в моем сердце, – слова сами сорвались с губ. И показалось ему или нет, что в ответ едва слышно пропели гитарные струны?