Между строк

Это похоже на одержимость, на безумие, на маниакальную зависимость с толикой самой обычной депрессии, которая накрывает людей после расставания. Я сижу на полу, сложив ноги так, будто я собирался заниматься йогой. Ковер не очень мягкий, но мне немного все равно, потому что правда, когда голова забита тысячей мыслей, об удобствах как-то не думаешь. На моих коленях расположена книга, я крепко сжимаю ладонями твердую гладкую на ощупь обложку и впитываю в себя каждую букву, каждое слово, предложение — тебя. Я похож на сумасшедшую фанатеющую девочку. Я готов перечитывать эти строки снова и снова, с каждым разом все глубже вбивая в себя их смысл, заучивая, зазубривая целые абзацы днями напролет. Я прочитал эту книгу четыре с половиной раза. Она немного погнутая от того, как часто ее открывали, но самая любимая, оттого, что написана тобой. У меня таких любимых три штуки. Пока не решаюсь идти за четвертой и пятой. Я растягиваю удовольствие. Я боюсь, что книги закончатся. Боюсь, что закончишься ты. Отчаянно сражаюсь с мыслями о том, что все и так уже сошло на нет. Я подношу книгу к лицу и провожу по странице кончиком носа. Наверное, это совсем странно выглядит, но я представляю, что она пахнет тобой. На самом деле, это не так. Она пахнет, как любая обычная книга: немного суховато, с нотками типографской краски, но у меня всегда было хорошее воображение. Ты же сам говорил. На кончике носа остается неприятное ощущение потертости. Мои глаза продолжают бегать по строчкам. Я помню, как ты писал этот момент. Ты полетел к компьютеру, словно тебя озарило что-то гениальное. Меня тут же выставили из комнаты «чтобы не мешал», а потом я на неделю лишил тебя секса. Ладно, я планировал тебя его лишить, но устоять оказалось чересчур невозможно. Все-таки наказания нужно придумывать не во вред самому себе. Тебя нет в этой квартире уже двенадцать недель или около четырех тысяч страниц. Нам оставалось до пятилетней годовщины пара месяцев, а я все никак не могу взять в толк: что случилось? Мы просто ругались, просто спорили. Я вспылил, ты взбесился. Обычная ситуация. Да, ты хлопнул дверью и ушел из дома. Такое тоже бывало, но ты всегда возвращался. Ты возвращался за вещами, а я тебя не отпускал. Мы могли быть уже и остывшими после ссоры, мы могли ругаться до последнего, до той минуты, как окажемся в спальне, мы могли просто, не говоря ни слова, очутиться в объятиях друг друга — так или иначе, конфликт всегда разрешался. В этот раз за вещами ты пришел, когда меня не было дома. Сделал ли ты это нарочно, зная мое расписание, или нечаянно, но ты отнял у нас эту возможность — еще раз увидеться. Увидеться и во всем разобраться. Теперь я сижу на полу и нюхаю твои книжки. Читаю и читаю. Ищу в каждой фразе смысл. Между глав, между абзацев, между строк. Я сижу так весь вечер, глаза начинают слипаться, но я не сдаюсь, я вожу пальцами по строчкам. Еще немного, еще немного тебя, и я пойду спать. Ты всегда недовольно косился на меня, когда я не читал твои книжки. А я просто забывал, я не чтец, я не так уж часто увлекаюсь литературой, но теперь это стало моим смыслом, моей единственной надеждой, моим не озвученным «Прощай». Я читаю последние строчки и чувствую, как что-то внутри дергается. Обычная реакция на то, когда ты у меня заканчиваешься. Завтра начну по новой. Или, возможно, рискну купить четвертую книжку. Все-таки, есть еще пятая. Все-таки их всех тоже можно перечитать по тысячу раз. Но читать впервые — как глоток свежего воздуха, ощущение, что я не напоминаю себе о тебе, а получаю что-то новое. Лично от тебя. Хоть ты и вряд ли задумывался обо мне, когда писал это. А тогда мы даже были вместе. Я закрываю книгу и еще раз провожу ладонью по обложке, вверху которой написано твое имя: «Хантер Кларингтон». Мне хочется прочитать его вслух, а потом закрасить черной гелевой ручкой. Так, чтобы совсем ничего не было видно. Но я понимаю, что в себе тебя не закрасишь, да и на книжке плохо получится. Мои сны пропитаны твоими словами, а на утро я просыпаюсь почти что бодрый. Каждую ночь засыпаю с очередной твоей книгой, обнимаю твердую обложку, потому что тебя обнять невозможно, но в этих страницах весь ты. Половину дня я провожу в студии звукозаписи, чувствую себя выжатым, как лимон, но иду в Barnes&Noble. Самый большой книжный в Нью-Йорке. А может, и в мире. Черт его знает. Я гуляю между стеллажей в поиске любимых полок. Конечно, я знаю, где стоят твои книги. Я бываю здесь часто, и совсем неудивительно, что ориентируюсь лучше кого бы то ни было. Когда добираюсь до твоих, я мягко провожу пальцами по корешку своей новой подруги, которая все расскажет и покажет мне о том, что творится в твоей голове. С ощущением горечи от того, что их все меньше и меньше, я вытаскиваю свою четвертую книгу. Книгу, написанную тобой. Я открываю, рассматриваю страницы совсем еще не поношенного, новенького сокровища, и иду вниз, чтобы приобрести очередную частичку тебя. Чувствую себя каким-то Гарри Поттером, который собирает крестражи. Что будет, когда я соберу все? Убью тебя в своем сердце? Так не бывает. Я просто надеюсь отдаться работе. Мы же как раз записали новый сингл. Я прохожу мимо отдела с дисками и не сразу понимаю, что мне не кажется. Передо мной ты. Ты! Настоящий, не бумажный и не сотканный из букв и красивых предложений. Я замираю на месте так же, как замираешь ты. Мы смотрим друг на друга несколько секунд, а затем ты как-то неуверенно выдаешь: — Привет. Спустя три месяца я только и ждал этого слова! Как оригинально, Кларингтон. И этот человек смеет звать себя писателем? Я улыбаюсь. Мне неловко, но я стараюсь сделать вид, что рад тебя видеть. Я так долго пытался углядеть тебя в твоих книгах, что совсем забыл, какой ты в реальности, живой, не невидимый автор. — Да, — я киваю, и мне кажется, что мой ответ еще глупее, потому что я даже «Привет» не в состоянии вымолвить. Ты улыбаешься, чересчур доброжелательно и неискренне, словно тебе приятно и не неловко со мной говорить. — Ну, как ты? Еще один дебильный вопрос, который не предвещает нормального ответа. Я пожимаю плечами. Я не могу сказать «Хорошо», потому что это звучало бы как «Наконец-то от тебя избавился», я не могу сказать «Нормально», потому что ничего не нормально, я не могу сказать «Плохо» или «Отвратительно», потому что это и звучит… ну, отвратительно. Я ничего сказать не могу. Я и не хочу с тобой разговаривать. Так, будто между нами ничего и не было. Так, будто не существовало пяти лет без двух дурацких месяцев. Будто я не перечитывал твои книги и не сходил по тебе с ума. — Что читаешь? Ты смотришь на меня, как на приведение. Если тебе неприятно, если ты не хочешь вспоминать, так какого черта ты все еще здесь? — Да так. Ну, не говорить же, что я записался в клуб твоих фанатов-читателей. Ты смотришь на книгу в моих руках и усмехаешься. — А раньше ты меня не читал. — А раньше ты и так всегда был рядом. Это вырывается неосознанно, и, наверное, звучит слишком жалко. Мне хочется сменить тему, поэтому спрашиваю первое, что приходит в голову: — Что слушаешь? Ты вышел из отдела с дисками, очень сложно различить, что у тебя в руках, и мне кажется, что это… Нет, серьезно? Ты улыбаешься (даже не вымученно) и отвечаешь: — Один очень талантливый исполнитель. Мы смотрим друг на друга, и я чувствую, как на моем лице проступает улыбка. Я сжимаю пальцами твою книгу, у тебя в руках находится мой диск, и мне кажется, что я начинаю понимать, что сходил с ума не один, что, возможно, это взаимно. Взаимное безумие, если это можно так назвать. — Посмотри на первую страницу, — зачем-то просишь ты. Я повинуюсь. Новая книга открывается с легким характерным скрипом. Пальцы сами проходят по шершавой на ощупь бумаге. «Моему Себастиану», — гласит краткая надпись, захватившая весь первый лист. — Ты не говорил, что посвящал мне что-то, — выдыхаю я, во все глаза разглядывая буквы. — Может, я надеялся, что ты узнаешь это сам, — усмехаешься ты. Это странно. Ты же знал, что я тебя не читаю. Не читал, точнее. Раньше. Сейчас я зачитываю тебя до дыр. Поднимаю глаза. Это все просто не может значить что-то другое. Мы имеем в виду одно и тоже. Мы думаем одинаково. Быть может, потому что последние три месяца я только и изучал ход твоих мыслей — быть может, потому что мы оба дураки. — Я соскучился. Это произношу я, но слышу твой голос, вижу, как твои губы двигаются одновременно с моими, и мне кажется, что я совсем ничего не говорил. Глаза в глаза. Слово в слово. Несколько секунд давящей тишины, и я оказываюсь в твоих объятиях. Ты так сильно меня к себе прижимаешь, что я, наверное, задохнулся бы, если бы не задыхался от того, что ты рядом, что ты здесь, со мной, и я чувствую твой запах, а не выдумываю его, нюхая типографскую краску. Я готов был читать тебя снова и снова, но прикасаться к тебе, оказывается, в тысячи, в миллиарды раз лучше. А я и забыл, каково это, когда рядом ты. Настоящий ты. Эти три месяца и почти четыре тысячи страниц тянулись бесконечно долго, но ничто не вечно. Ничто, кроме тебя в моем слегка скомканном, как неудавшийся черновик, сердце. Ты обещаешь, что больше не уйдешь, что любишь меня, что готов на все, лишь бы я простил тебя, а мне и прощать не надо. Наверное, я злился, но даже больше на себя. Я позволяю тебе дописать, переписать эту историю. Выкинуть финал, начать продолжение. Каждое новое слово, каждая новая глава будет неизменно потрясающими, и я оказываюсь прав. Мы возвращаемся к точке сохранения, все становится как прежде. Все. Только теперь я замечаю, как часто ты слушаешь знакомые не понаслышке мне песни, а я молча удаляюсь из комнаты, когда ты работаешь, потому что знаю, что так ты быстрее закончишь, а прочитать поскорее мне всегда нестерпимо хочется. Раньше я не думал, как твои строки, твои слова, твои книги раскрываю тебя изнутри. Раньше я думал, что раз гонорары платят — значит, все отлично. Теперь я чувствую себя твоим фанатом. То же самое могу сказать и о тебе. Мы немного помешаны друг на друге. Мы обожаем друг друга. И когда приходит время для новой ссоры, ты никуда не уходишь, ты закрываешься в комнате и что-то там делаешь. Я прикладываю ухо к двери и слышу отдаленный звук пальцев, бьющихся о клавиатуру. Через некоторое время ты выходишь, не говоря ни слова, подхватываешь меня на руки и целуешь. А на следующий день я читаю твой черновик. Он злой, жестокий и экспрессивный. В нем сосредоточена такая сила, что я поражаюсь, как такое может написать человек. Ты ругаешься, что я залез в твой компьютер, но я знаю, что ты не злишься. Ты отбираешь свой ноутбук, как самую драгоценную вещь в твоей жизни, а я смеюсь. Смеюсь и от твоего вида, и просто от осознания, что ты действительно больше не уйдешь. Ты можешь писать бесконечное количество раз о том, как меня ненавидишь, но как бы там ни было, я всегда ее вижу. Сквозь тонны гнева, негатива и злости она всегда пробивается — любовь. И я ни с чем ее не перепутаю, никогда не ошибусь и не обознаюсь, потому что уж что-что, а читать тебя между строк я, как никто другой, научился.