Свобода на дне бутылки

      Хейтмич прикрыл глаза, откидываясь на спинку продавленного дивана, боясь пошевелиться и даже вздохнуть. Кажется, спит. Бедная девочка. Радоваться или плакать тому, что она выжила, Эбернети не знал, знал только, что теперь в рядах анонимных алкоголиков Дистрикта 12 пополнение.        — Зачем ты тогда здесь? Неужели чтобы снова меня пилить? — вальяжно развалившись на диване и разглядывая собеседницу сквозь мутное стекло, вздохнул Хейтмич. У него болела голова после разговора с Питом, а теперь - вот, пожалуйста, новая порция мучений в виде Огненной бестии на пороге. Хуже "белочки". Честное слово.       — Чтобы напиться? — неуверенно отозвалась Китнисс, все ещё с сомнением глядя на нетрезвого ментора. Тот расхохотался в голос и похлопал по месту рядом с собой.        — Наконец-то что-то по моей части, солнышко. Ну, садись, — налив ей немного горячительного, он поспешил добавить: — Только аккуратнее, напьешься ещё, а мне потом перед твоими женихами отчитывайся.       Холодно, как же холодно. Осознание реальности пришло неожиданно, больно ударив в голову и заставив пьяного мастера встрепенуться, судорожно оглядываясь по сторонам. Один. Снова. "Белочка" ушла и даже не попрощалась. Жаль. Хейтмич запустил пятерню в волосы. Телевизор тихо, но занудно трещал, окна были открыты нараспашку, по комнате свободно разгуливал по-зимнему колючий сквозняк, вечный гость в доме Эбернети, гремя пустыми бутылками. Кое-как наведя резкость, Эбернети нашел взглядом пульт - голова гудела просто нестерпимо, но желание вырубить чертов агрегат было сильнее. Нащупав под столом наполовину полную бутылку виски, мужчина с сожалением отметил тот факт, что она, кажется, последняя. Водрузив заветную находку на захламленный стол, он с трудом встал с дивана и, держась за спинку, пошатываясь, отправился на поиски пульта. Тот нашелся нескоро: шаркая протертыми и порванными тапками по полу, он ухитрился запнуть пульт куда-то под посудный шкаф. Выругавшись и помянув добрым словом весь Панем, Хейтмич отправился к нудно гудящему ящику и собрался было выключить его, но, увидев знакомое лицо на экране, резко передумал и сделал погромче. По ту сторону, откуда-то из Капитолия, на него с укором взирала величайшая лицемерка всех времён и народов, и плевать, что поневоле.       — Не верю, что всё будет хорошо, — солнышко, тяжело вздохнув, уткнулось носом в грудь ментору. Мужчина вздрогнул от неожиданности, но не стал сопротивляться, напротив, легко погладил «белочку» по спине, ближе притягивая к себе.       — У людей есть надежда, у нас есть надежда, — глядя куда-то в одну точку, зачем-то уточнил Эбернети, — они думают, что совсем скоро проснутся свободными. Не будет миротворцев, не будет больше страха, не будет Голодных игр… не будет рабства во имя Капитолия… — торжественная, с толикой скорби, пафосная речь была прервана сиплым хохотом. — Что?       — Ты бы себя сейчас слышал, — утерев выступающие слезы, Китнисс потянулась к ментору, дабы отобрать у того заветное зелье, но тот отдернул руку. Они оказались слишком близко друг к другу, так близко, что она смогла разглядеть в мутных глазах какие-то безумные искорки.        — Куда? Детка, по-моему, тебе уже хватит. Вижу, у тебя уже глазки блестят и ручки трясутся — дурной знак, — Эбернети попытался избавить Эвердин от «непосильной ноши» и опрокинуть бутылку залпом, но не смог. Несвязные возмущения, ругань и вот уже проворные, холодные ручонки тянутся и выдирают бутылку.       — Моё! Не трогать! — Китнисс попыталась отстраниться и встать с дивана, но сильные руки ментора пресекли все попытки вырваться на свободу. — Пусти, мне домой пора.        — Ещё чего, дома у меня сегодня ночевать будешь. Я тебя в такую морозяку никуда не отпущу, — неожиданно серьезно пробурчал ментор, с укоризной поглядывая на стремительно пустеющий сосуд. Опомнился он, сидя на полу и вперившись взглядом в экран. Интервью продолжалось. Китнисс врала всему Панему прямо в лицо, а в груди у Хейтмича почему-то неприятно щемило. Не уберёг.        — Мы похожи… были похожи когда-то, разница лишь в том, что я не дал себя принести в жертву. Спасся, нашёл лазейку, а тебя отправил к монстру прямиком в пасть.       — Скажите, вам нравится Капитолий? — интервьюер просто издевается, а его солнышко на мгновение, кажется, замешкалось с ответом. Неужели ещё не всё потеряно? Хотя…       — Не то слово, это просто умопомрачительное место. Я здесь и не мечтала оказаться.       Эбернети давится алкоголем и заходится каким-то больным хохотом.        — Боже, «умопомрачительным»! Кто ж тебя таким словам научил, детка? Ох, не умеешь ты врать, — отлегло на мгновение, и стало бы легче, если бы не продолжение, описывающее, пусть и криво, всю красоту этого гадюшника. Бедняга. Времени уже прошло лет пять после восстания, не меньше, а она всё чего-то боится. Врёт по инерции и плачет ночами. Да. Плачет, почему-то Хейтмич был в этом уверен. Слишком далеко от родного леса и от друзей, а Эбернети лишь безустанно изо дня в день благодарил Пита за то, что она ещё ничего не учудила. Нож попал точно в цель, сердце на мгновение замерло.        — Это же красное дерево! — взвизгнула Эффи, ошарашено глядя на буйную девчонку. Такой дерзости себе ещё никто не позволял.       — Надо же, поздравляю, ты только что убила эту салфетку, — нарочно щедро плеснув яду в эти слова, отрезал Эбернети. Нет, он не злился, напротив, ему стало интересно: неужели кто-то способный действительно за себя постоять?        — Поздно мы поняли, что с Голодных игр уходят победителями не получившие корону, а лежащие в земле, — холодная вода приятно разливалась по саднящему после спиртного горлу. Хейтмич пил и не мог напиться, снова. Он уже успел сходить за водой и вернуться обратно, а Китнисс все не отпускали, продолжая засыпать вопросами. Хейтмич смотрел и не слушал, просто любовался, как-то грустно улыбаясь, глядя на место рядом с собой и понимая, что никогда уже она не придет к нему напиться. Понимая, что его советы ей больше не нужны, а ему не придется, несмотря на неблагодарность и шпильки в свою сторону, вправлять ей мозги и умолять сотворить чудо - выжить, снова, там, где даже единожды выживают единицы.        — Думаешь, мы и правда когда-нибудь будем свободны? — она смотрела куда-то вдаль, то и дело вздрагивая и прижимаясь ближе к единственному источнику тепла. Хейтмич зачем-то прижимал её к себе чуть ли не до хруста костей, будто боялся, что она сорвется вниз, несмотря на силовое поле.       — Не знаю, детка, свою свободу я оставил на дне бутылки уже очень и очень давно. Впрочем, кто знает, надежда есть всегда… ну, или почти всегда. Не бойся только, люди не ошибаются, всё получится. Только постарайся выжить ещё раз и слушайся Пита. Не забывай, кто твой настоящий враг.        Хейтмич поежился, сжимая бутыль до побеления костяшек пальцев: надежда умерла, а свобода всё ещё где-то там на самом дне. Хмыкнув и пожав плечами, Эбернети посмотрел через мутное стекло на экран телевизора, как когда-то смотрел на живую Китнисс. Та продолжала натянуто улыбаться и односложно отвечать невпопад, кивая и радуясь чему-то, чего Хейтмич так и не расслышал.        — За тебя, Огненная девочка. Помним. Любим. Скорбим, — враз опрокинув в глотку остатки виски, он грохнул бутылкой об стол и, пошатываясь, отправился искать свою свободу — на дне этой бутылки её не оказалось.