Часть 1
27 июля 2015 г. в 21:26
Крыша Академии — его любимое место встречи. Я иду к нему. Ловко взбираюсь по железной лестнице на стене и замираю, стоя одной ногой на ступеньке, другой уже на крыше. Он опять опередил меня. Декада закончилась день, может два дня назад, но для меня этот закат стал первым после всех тех передряг. Впрочем, сейчас это не имеет никакого значения.
Эту спину я найду даже в толпе празднующих на площади людей. Подхожу на цыпочках сзади. На миг он кажется мне каменной статуей, такой же каменной как, горгулья рядом. Безжизненный, бесчувственный камень… я моргаю, и это тревожное чувство исчезает, остаётся другое — чувство вины. Слова не прорываются сквозь это чувство, застрявшее глубоко в горле комом. Я подхожу к нему вплотную и обнимаю, прижимая его спину к своей груди, утыкаюсь лбом ему в шею и стою…
Он не произносит ни единого слова, только прижимает мои руки к себе. Он не хочет меня отпускать, а я не хочу отходить.
— Прости меня, Кел, прости… — неразборчивый полушёпот в шею, на большее мои голосовые связки не способны.
Он не ответил. Только потёрся о мою голову щекой и глубоко вздохнул с присвистом. Мне большего и не нужно. «Он простил меня, правда — простил? Мой мозг не способен простить меня, а он простил». В знак благодарности касаюсь искусанными губами его шеи. Напрягается, сжимает мои руки, но не отходит. Хотя за такое мне нужно было бы дать по морде.
Наконец-то я опомнился и отошёл на пару шагов назад, опустив виноватый взгляд в пол, видя только его ботинки. Он повернулся ко мне лицом, поднимаю глаза: «покраснел, смотрит в сторону или в пол — почему? Не так важно. Что-то блестит на щеке, неужели слёзы? Он плачет? Нет, не надо, Кел…»
Подхожу и вытираю слезу ладонью, оставляя её на лице, глажу большим пальцем влажную раскрасневшуюся щёку. Он неуверенно протянул свою руку к моей, подумал — стоит ли, и, прижав мою ладонь сильнее и зажмурившись, начинает всхлипывать. По моей руке катятся слёзы. «Насколько же ему было страшно там, за решёткой? И в этом виноват я. Может отчасти? Не ври себе…в самой что ни на есть, полной мере виноват. Спроси себя, эгоист — можешь ли ты сейчас смотреть на его слёзы? Монстр, проклятый…»
Надо было что-то сделать. И я сделал.
Поцелуй получился мокрым и поверхностным, но он сработал — слёзы остановились. Он поднял на меня глаза, такие влажные и безмерно красивые. Я раньше думал, что тёмные глаза, например карие или чёрные, не могут быть красивыми по определению. Как же я ошибался. От слёз и солнца его глаза заблестели по-новому, переливаясь золотом.
Я не стал ждать новых слёз и крепко обнял его, принялся нашёптывать что-то наподобие «тише…тише…всё позади… тише…теперь всё хорошо…тише…всё будет хорошо…» и тому подобное. В тот момент слова не имели значения, но я должен был что-то сказать. Его пальцы впились в мою одежду, тело время от времени вздрагивало, но я чувствовал — он успокаивается.
Всё время, что мы стояли вот так, сцепившись, я гладил Кела по спине и смотрел на закат, окунаясь в самые грустные воспоминания. «Это ведь я предложил ему прийти на крышу. После того, что было, он мог не прийти, нет, он имел право не прийти, и был бы прав! Но он пришёл. Ему до сих пор страшно…»
Поток моих мук совести прервал тихий шёпот в плечо:
— Почему меня…выпустили? — его голос был будто бы не его, он срывался и сипел, каждое слово давалось с трудом.
— Я «обокрал» моего дорогого, во всех смыслах, опекуна и заплатил нужным людям. Они божились помочь, хоть и долго отказывались… — не узнавая свой голос, произнёс я. Сейчас он звучал увереннее? Может мне показалось.
Кел минуту дышал мне в плечо, после поднял голову и сказал, глядя в пол:
— Дарина…она приходила, …говорила…
Я не мог дать ему договорить, злость тут же вспыхнула и попросилась наружу:
— Дарина — ДУРА! — в сердцах вскрикнул я, на что Кел отпрянул. Я притянул его обратно к себе и продолжил, уже мягче — дурой была. Увидела намёк там, где его никогда не было…ты просто не должен был соглашаться, просто не должен…был… — конец предложения я проглотил, как горькую пилюлю.
— Я…не смог бы…я всё равно не смог бы не согласиться! Ведь просил…ты… — Кел говорил порывисто, будто вот-вот снова сорвётся.
— Кел… Я люблю тебя, — я сказал это так тихо, как только мог, но он услышал каждое слово. Услышал и сорвался. Слёзы хлынули по его щекам с новой силой. «Я опять сказал что-то не то? Идиот».
Снова обнимаю его, успокаиваю, как могу. Снова целую: руки, которые висят безжизненными плетями; щёки, которые тут же покрываются ярко-красной краской; глаза, в которых блестят слёзы, переливаясь закатом; губы, которые мне отвечают.
Невинный, лёгкий поцелуй перерастает в смерч, вызванный столкновением любви и горечи, радости и слёз. Кел сдаётся первым, он запрокидывает голову и жадно глотает ртом воздух. Мне же, всё мало — хватаю губами нежную кожу шеи, покрываю её поцелуями. Голову сносит от вопросительного полу-стона. Ладонь ложится мне на лоб и давит, отодвигая. Голова Кела ложится на плечо, он тяжело дышит. Шепчет:
— Только не здесь…слышишь…не надо…здесь…
До меня долго доходит смысл этих слов, но когда доходит — тело начинает мелко дрожать. «Он что, согласен даже на это? Какая же я паскуда, вот так просто играюсь чужими чувствами! Но он не против…а когда он был против? Мм? Хватит себя оправдывать…»
Пока голова была забита мыслями, Кел успел прийти в себя, и собрался удалиться. Не один, конечно же. Он потянул меня за рукав, смущённо пряча глаза:
— Оливер? Извини я…мне…ты…
— Прекрати извиняться! — Я сфокусировал взгляд сначала на руке, тянувшей мою одежду, потом на лице обладателя этой руки и с готовностью шагнул ему на встречу, всем своим видом говоря: «Пошли».