Даниэль.
Гонка закончилась пару часов назад, а я все еще чувствовал опьянение от победы и шампанского. Кто бы мог подумать! Самый скучный гран-при сезона принес долгожданный подиум и дубль команде! Это не могло не радовать, даже если я не был ни вторым, ни первым. Даня как никто другой заслуживал №2 на подиуме, для него это было впервые, поэтому я искренне радовался за россиянина. А Себастьян… как сказал Берни, это правильный человек на правильном месте. Чемпион вернулся, и это будет невероятно интересно: наконец-то Мерседесу надерут зад. Стук в дверь заставил с недовольным возгласом подняться с кровати и пойти открывать. К слову, я был обескуражен, увидев, кто решил заглянуть на огонек, и в каком он состоянии это сделал. Феттель стоял прямо за дверью в позе, будто ему только что дали команду «смирно!»: его руки безвольно висели по бокам, он смотрел прямо на меня, чуть приподняв голову, прозрачные капельки висели на длинных ресницах, но он все еще держался. - Что с тобой случилось, дружище? – я схватил его за плечи, смотря в соленое море, плескавшееся в голубых глазах. Он и правда выглядел так, словно вот-вот разрыдается в пух и прах. А кто мог быть причиной слез Феттеля? Только чертов финн со своим партизанским безразличием ко всему живому. – Опять, да? Немец всхлипнул, едва заметно кивнув, и я, применив все известные маты в адрес Райкконена, прижал его к себе, гладя беднягу по кудрявой макушке. Как можно так обращаться с этим чудом? Как можно его обижать, когда он души в тебе не чает и смотрит так, словно ты – сосредоточие вселенной? Нужно быть таким тормозом, как Кими, очевидно. Сколько раз я вытирал слезы Себастьяна в прошлом сезоне? Он был в моем номере чуть ли не после каждой гонки, практики и квалификации: приходил, смотрел на меня такими же большими жалобными глазами, а потом рыдал на плече, словно девчонка. В этом году, как только они стали практически одним целым, Кими закидонов больше не устраивал до сего момента, поэтому все стало полной неожиданностью: несколько часов назад счастливее человека, чем Феттель, найти было нельзя, а теперь он дрожит в моих объятиях как лист на ветру и пытается не плакать. Я почти чувствовал, как он добивает себя изнутри своими же мыслями. Себастьян был сильным, но когда дело касалось Кими, то вся эта сила пропадала. Финн был его слабостью, а я тем, кому немец доверял – никто больше не видел его слез, если только они не были слезами радости, кроме меня. Не то, чтобы я специализировался на парнях, но экземпляр, прижимающийся лбом к моему плечу, даже мне казался… привлекательным. Себастьян был кем-то из ряда вон, его любили все. - Эй, все хорошо, солнце, - я заглянул в его заплаканное лицо, потрепав по мокрой от слез щеке, а он слабо улыбнулся, прижимаясь сильнее. – Не стоит реветь из-за этого при… - Руки убери от него, - я вскинул голову и чертыхнулся, увидев взлохмаченного «придурка» в дверном проеме. Выглядел он помято, не лучше, чем Себ, разве что в глазах того не было ни намека на слезы. Он метал в меня молнии своим жутковатым бесцветным взглядом и вообще выглядел угрожающе. Феттель тут же отдернулся от меня, но я удержал парня, не переставая поглаживать его по голове. - Это мой номер, и я не думаю, что тебе следует входить, - фыркнул я, не прерывая зрительного контакта. Мдаа, бесить Кими было не лучшей идеей. Ему же плевать, куда идти можно, а куда – нет. Если ты встал между ним и Себом – тебе крышка. Причем, скорее всего, от гроба. Которую финн лично выпилит и подарит. А потом еще и заколотит. - Убрал свои клешни, я сказал, - финн говорил разрушительно спокойно, при этом его действия совершенно не соответствовали бесстрастному виду. Он умудрился чудесным образом вырвать из моих рук Себастьяна, при этом еще и ударить меня как следует с таким обыденным лицом, что я невольно восхитился. Феттель вырвался было из его объятий, но тот схватил его за плечо, утаскивая за собой: - Твои брыкания ни к чему не приведут. Хватит уже сопли пускать по поводу и без него. Надоело, - а вот тут он повысил голос, прожигая совсем раскисшего немца взглядом. – Чтобы я больше тебя за метров десять около него не видел, понял? - Да ты, блять, с горы ёбнулся, Кими? – не выдержав, заорал я. Плохая идея, ой, какая плохая. – Ты его еще посади в клетку и не выпускай никуда! Охуел? Он свободный человек, делает, что хочет, ясно? Ты ему все нервы вытрепал, зараза бесчувственная! - Рик, - просипел Феттель, качая головой. – Не надо так говорить. Я вскинул брови, проглотив все слова, что хотели сорваться с языка. Что!? - Вы оба больные, - наконец, нашелся я. – Валите отсюда, пока я не сдетонировал. Зачем я связался с этими помешанными друг на друге? Вот же дурья башка. Они же будут защищать друг друга до потери пульса... Оставшись один, я вздохнул, успокаиваясь. А потом улыбнулся, понимая, что не любить никого – это лучшее, что может с человеком случиться.Кими.
- Отпусти меня, - раздраженно всхлипывая, прошептал Себастьян, пытаясь отцепить мои сомкнутые вокруг его плеча пальцы. – Если не отпустишь, я укушу тебя. Я сделал вид, что не слышу его, смотря прямо перед собой. Казалось, до комнаты мы никогда не доберемся. Вспышка боли в левой руке заставила прийти в себя – Себастьян исполнил свою угрозу, вгрызаясь своими зубами в мое запястье. Он что, серьезно думал, что это поможет, и я отпущу его? Наивным был, наивным и остался. - Эй, парни, с вами все нормально? – Арривабене взволнованно уставился на картину маслом, и я мысленно обматерил всю Вселенную. Какого черта он тут лазает по ночам? Совсем сдурел? - Нормально, - кивнул я, в мозгу обрабатывая картинку, которую босс видел: Себастьян, заплаканный и злой, впивается в мою кисть зубами изо всех сил, пытаясь причинить как можно больше боли, и я – едва сдерживающий себя, потрепанный и от всей души желающий врезать Феттелю, потому что теперь мне было действительно больно: этот засранец вцепился в шрам, оставленный снегоходом. Эта ноющая незначительная боль доводила до дрожи, натягивая каждый нерв. - Точно? – в глазах руководителя мелькнуло ТАКОЕ недоверие, что я даже отвечать не стал – бесполезно. Выглядели мы как сумасшедшие. Ну и плевать. Я кивнул, втаскивая немца в номер, захлопывая дверь прямо перед носом взволнованного руководителя. - Долго ты собираешь вгрызаться в меня, придурок мелкий? – рявкнул на него я, впечатывая паренька в стенку. – Господи, когда ты прекратишь эти долбанные истерики?! Он, наконец, отцепился от меня, затравленно смотря своими голубыми зеньками в мои. По итак влажным щекам катились дорожки слез. Я вздохнул, стирая их пальцами, он, в свою очередь, хапнул меня за укушенную руку, которая теперь пульсировала болью, и, погладив укушенное место, приложился к нему губами. Виноватым себя чувствовал, зараза. Хотя, это я наговорил ему всякой ерунды. Достало видеть, как он обжимается со всеми подряд так интимно, как никогда не обнимает меня. Ревность – плохое чувство, вот у меня и вырвалась всякая похабщина, в которой и толики правды не было. И бревном его обозвал, и шлюхой. Про подаренные машиной титулы не забыл, конечно. А потом еще и ляпнул, что терпеть его не могу. Каков идиот! Вздохнув, я прижался лбом к его лбу, отнимая руку: - Я был не прав. Во всем. Он тихо так всхлипнул, и я почуял еще одну истерику. Ну, нееет. На радостях, что ли, плакать собрался? - Я не хотел сделать тебе больно, - слезно заверил он, хлюпая носом. Я усмехнулся, покачав головой. Это я тут делал ему больно каждый раз. - Ты из-за меня, что ли, плачешь постоянно? Рик так смотрел, будто расстрелять меня хотел. Себ со свистом втянул воздух через нос и кивнул. И за что мне это чудо чувствительное? - Меня больше оскорбляет то, что ты всегда веришь каждому моему слову, - я провел большим пальцем по его щеке, смотря в такие доверчивые и ясные глаза, все еще влажные: на ресницах застыли маленькие капельки, будто роса после дождя. Он даже заплаканным выглядел прекрасней всех. – Уже второй год подряд я несу чушь, а ты ведешься, как идиот. Он издал непонятный звук: то ли всхлип, то ли смешок, и я обнял его, прижимая так крепко, что кости захрустели. Феттель уткнулся в мою шею, наверняка прикрыв глаза, словно кот, а я погладил его по волосам, накручивая мелкие кудряшки на пальцы. Никто не проронил и слова, но мы оба поняли это негласное признание в любви друг другу, но я все равно шепнул: - Я люблю тебя, - только потому, что это было необходимо ему. - Я люблю тебя больше всего на свете, Кими, - тихо просопел Себ куда-то в ключицы, и я счастливо улыбнулся. Потому что тоже любил его больше всего на свете. Ничто не могло изменить этого. Я боялся признаться себе в том, что нуждаюсь в Себастьяне чуть больше, чем он во мне, но теперь это было ясно, как его голубые глазенки. Почему бы не сказать ему об этом? Я снова улыбнулся, чувствуя, как немец целует меня в щеку. Он будет в восторге.