Спаситель — тот же убийца

…Только убивает медленнее. Есть такая жизнь, которая хуже смерти. Такая жизнь, когда восход солнца тебе заменяет тусклый свет, льющийся из едва приоткрытой двери. Из двери в ещё более ужасный мир. Я не знаю, сколько времени прошло с тех пор, как закончилась Вторая Магическая война. Секунды растягиваются в минуты, минуты в часы, часы в дни, дни в месяца. И каждый день — или ночь? — я слышу скрип двери, такой же одинаковый, как все сутки, проведённые в моей почти добровольной темнице. Малфой носит мне еду. Я вижу только силуэт его чёрной мантии, потому что мои глаза нестерпимо болят от света. Он носит мне еду, но это не мешает мне его ненавидеть. Хотя слово «ненависть» давно утратило своё привычное значение. Можно ненавидеть, только когда любишь хоть кого-нибудь, хоть что-нибудь, потому что иначе просто не понимаешь разницы. И все эмоции сливаются в одно бесконечно-чёрное пятно, до боли похожее на мой маленький мирок. Я не люблю никого, потому что мне некого больше любить. Я ненавижу — считаю, что ненавижу — всех, особенно себя, за то, что позволил себе выжить. За то, что сломался. За то, что в первый же день не размозжил голову о невидимую в темноте сырую каменную стену. За то, что дал им всем умереть. Я долго не верил в это, а потом мне стало всё равно. Я перестал надеяться. Драко сказал, что больше нет ни Рона, ни Гермионы, ни Джинни, ни Полумны, ни Невилла. Я старался не слушать, но возненавидел его ещё больше. Спаситель — тот же убийца, только убивает не непростительным, а словами. Драко тогда только покачал головой, не решаясь сказать: «Мне очень жаль». Но я бы всё равно не поверил, я бы нашёл в себе силы подняться и придушить его голыми руками. Он Пожиратель Смерти. Это он убил их всех. Он один. Я ничто, меня давно нет в живых. Так считают все, включая меня. Только он говорит мне, что всё когда-нибудь будет по-другому. Спаситель — тот же убийца, только убивает своей жалостью. Я бы хотел раскроить ему череп, заставить его сдохнуть от боли Круциатуса, утопить в собственной крови. Я стал жестоким, таким же, как они, мои убийцы, но это уже давно не имеет значения. Прежний Гарри, верящий в доброту, любовь, торжество справедливости, прочие глупости, исчез. Единственное, что я хочу теперь, это отомстить. Но кому? Месть тоже не имеет значения. Я не могу обдумывать пресловутые коварные планы, мне просто скучно и смешно. Всё бессмысленно. Я хочу умереть, но не могу, потому что я уже мёртв. Но почему же сейчас, в сыром подвале где-то в лесу за Малфой-мэнором, я живее всех живых? Мёртвые не едят с презрительным взглядом чёрствый хлеб. Когда я очнулся после битвы за Хогвартс, я увидел перед собой лицо Малфоя, худое и болезненное, и подумал, что выгляжу не лучше. А потом подумал о друзьях, обо всех остальных. А уже потом о войне. — Война кончилась, — прошептал мой школьный враг, отвечая на вопрос, который я ещё не успел задать. — Ты мёртв. Тебе нельзя выходить отсюда. Он ещё много чего говорил мне, но я не слушал. Я хотел убить его, но был слишком слаб, а волшебной палочки у меня не было. Наверное, потерял в сумасшедшем месиве битвы. Но даже если бы палочка была, вряд ли я смог бы хладнокровно прикончить своего спасителя. Тогда я был всего лишь наивным семнадцатилетним Гарри. Тогда я ещё не знал, что спаситель — тот же убийца. Теперь мне, наверное, уже восемнадцать. Но и это ничего не значит. Я никогда не спрашивал его, почему он спас меня, почему принёс своего врага, тяжело раненого, сюда, спрятал, каждый день рисковал жизнью, таская мне еду. Мне неинтересно, что им двигало. Чем меньше знаешь о человеке, тем проще его ненавидеть. Я никогда не доверял Малфою. Потому что спаситель — тот же убийца, только сначала он даёт тебе время привыкнуть к нему, а уже потом всаживает нож в спину. Однажды он сам всё рассказал мне. — Ты хочешь знать, почему я забочусь о тебе? — он всегда говорил шёпотом, хотя вряд ли кто-то мог услышать его, кроме одного живого трупа. Я помотал головой и вдруг понял, что за всё время своего жалкого существования в этом подвале не сказал Малфою ни слова. Не сказал даже «Спасибо», потому что не хотел врать. Мне не за что было благодарить его. Лучше бы он оставил меня умирать среди трупов друзей, а не здесь. Я помотал головой, но он, кажется, не заметил или не хотел замечать этого. — Я люблю тебя. Он сказал, что любит меня. Он говорил это сотни раз потом. Сказал, что никогда бы не признался в этом раньше. Что терпеть меня не мог, но всё же любил, и сам того не желая. Что времена изменились и теперь всё стало намного проще. Что глупо было бы скрывать очевидное. Спросил, смогу ли я когда-нибудь полюбить его. Я не ответил. Он сел рядом со мной. Спросил, смогу ли я перестать ненавидеть его. Забыть былое. Я снова не ответил. Я чувствовал его прерывистое дыхание. Его лицо было так близко. Я ненавидел каждую его черту. Я собрался с силами и плюнул в эту поганую пожирательскую рожу. Он просто поднялся и ушёл, а на следующий день снова принёс мне куриную ножку и сухой хлеб. Он приходит каждый день. Иногда что-то говорит, обычно о своей глупой недолюбви, иногда просто садится рядом со мной и смотрит, как я ем. Когда я с ненавистью смотрю на него в ответ, он отводит глаза и тупо краснеет, становясь похожим скорее на пугливого первокурсника, чем на Пожирателя Смерти. Я презираю его. Ещё одно чувство, так тщательно сплетённое с ненавистью и столь бережно хранимое мною. А потом он уходит. И я остаюсь в своём склепе один на один с призраками. Я не вижу их, но они всегда рядом. Я никогда не признаюсь себе, что они отступают, только когда Малфой рядом и только благодаря ему. Я знаю, на самом деле, что их вообще не существует, что я чёртов псих, сумасшедший труп, что я сам призрак, но мне от этого не легче. Однажды Драко пришёл в грозу. Стены моего подвала сотрясались в такт раскатам грома, и я даже оживился, даже втайне надеялся, что они обрушатся на меня и навсегда погребут под завалом. Но моим безнадёжным мечтам не суждено было сбыться. А он пришёл, как обычно. С чёрной пожирательской мантии струилась вода, мокрые волосы прилипли к лицу. Он даже не догадался воспользоваться просушивающим заклинанием, идиот! Он торопился как никогда, дёргался и озирался, даже не приставал с треклятыми разговорами о высоком, а я чуть было не попросил его остаться. Даже не знаю, что на меня нашло, быть может, окончательно сошёл с ума. Но в эту ночь призраки были активны как никогда, и я не сомкнул глаз в бессмысленных и разорванных мыслях о давно прошедшем. О том, что связывало нас с Малфоем. О том, как сильно я его ненавижу. О том, ненавижу ли я его вообще. О том, что он медленно добивает меня, даже против своего желания. Ведь спаситель — тот же убийца, только подбирается намного ближе. Но всё в прошлом. Хотя прошлое и настоящее смешались, а будущего и вовсе нет. Я снова слышу скрип двери, снова щурюсь от яркого света. На пороге знакомая фигура. — Я должен уехать на неделю, — он опускает на пол тяжёлый мешок. — Здесь хлеб, сушки, сушёная рыба, несколько бутылок воды. Тебе должно хватить, — вслед за мешком он опускает на пол своё тело. Я смотрю на него, молчу и неохотно киваю. Можешь идти на все четыре стороны, Малфой, и лучше никогда не возвращайся. Но он не уходит и всё смотрит на меня своими жалостливыми глазами. Чтоб он сдох! Он касается моей руки, и я дёргаюсь, как от раскалённого железа. — Я люблю тебя, Поттер. Знаю, дальше. — Я же всё для тебе делаю, за что ты меня мучаешь? — его шёпот звучит отрывисто. Я устало откидываюсь назад, чувствуя спиной сырой камень. Малфой подаётся вперёд. Мои губы пересохшие, а его — до омерзения влажные. Его шершавый язык размазывает холодные слюни по моему рту. Наверное, ему это нравится. От вкуса его губ хочется прочистить желудок. Поцелуи с Джинни были не такими. Но её тело уже давно истлело в могиле, если вообще было погребено, а Малфой здесь, рядом, живее всех живых. Я ненавижу его до ломоты в зубах, до остановки сердца. Мои руки сами отталкивают его. Он, не ожидавший удара такой силы, отлетает к стене, а я нависаю над ним. Мои исхудавшие ноги дрожат, но я чувствую небывалый прилив сил и неконтролируемой ярости, которую так долго держал внутри себя. Серые глаза моего спасителя смотрят с ужасом, когда я поднимаю его за горло и вжимаю в стену. Мои очки падают на пол, и мир перед глазами расплывается, погружаясь в неясную дымку. Моя размытая рука трясётся от напряжения. Размытый Малфой дёргается, смешно дрыгает размытыми ногами и пытается оторвать мои руки от шеи. Всё ещё не может поверить. Я сдавливаю податливую кожу и чувствую, как его острые ногти вцепляются в мои запястья. Он пытается оттолкнуть меня, извивается всем телом, что-то сдавленно выкрикивает, но я не могу понять. Я ослеплён. Я безумен. Мои ладони сжимают его горло в последнем объятии. Некогда красивое лицо покрывается красными пятнами, на шее кровоподтёки. Малфой задыхается. Он уже не пытается оттолкнуть меня, царапать до крови мои руки, сдирая ногти. Я последним усилием сдавливаю его посиневшее горло. Он отчаянно, каждой клеточкой своего мерзкого аристократического тела хочет жить. Но уже поздно. — Спасибо за всё, Драко, — мои губы шевелятся сами собой. А я думал, что разучился говорить… Кажется, он всё ещё способен слышать. Остекленевший взгляд в последний раз останавливается на моём лице. Мои мышцы сведены от напряжения, я не могу отпустить безвольное тело и продолжаю прижимать его к стене. Не могу отвести взгляд. Я твёрдо знаю, что спаситель — тот же убийца, но почему мне так тяжело смотреть в его застывшие глаза?