burning eternity

На помятых и жестких подушках снегом белым хрустит отельный запах. В панорамном окне - то далекое, что шумит серым городом, мутное, Растворенное в лицах без душ и мечт… Мы не сможем спуститься на землю: наши души привязаны к воздуху; если дышим – то дышим друг другом мы, если смотрим – находим в глазах друг друга отражение целого мира. Мне давно говорили, что песни – моя магия, что я ими могу что угодно сказать; но однажды когда-то давным-давно ты мне показал, что слова не всегда нужны. На помятых и жестких подушках неуютно, и ты на полу сидишь. Серый ковролин жестко колется, но твоя футболка отчего-то такая длинная, что мне до бедер, и поэтому вроде неплохо. Я не могу касаться тебя иногда. Из нас двоих оба поэты, и это обжигает слишком сильно; поэты не бывают одинаковыми, им тяжело уживаться вместе. Никогда у людей миры не совпадают, а поэтам больно впускать кого-то еще; и если ты – Солнце, то я – холодный Космос. Твоя кожа горячая, сильно; я тебя не касаюсь плечом, Но я чувствую будто озоновый ожог по всему телу, и в голове снова все рушится, как бы я ни закрывал глаза. Твоя кожа горячая; мне кажется, ты поэтому без футболки – я боюсь, она бы сгорела. Я хочу кричать «согрей меня, черт возьми, как ты всегда делал» потому что я замерзаю, но в Космосе не бывает звуков, и я молчу и замерзаю. Вдалеке тихо музыка льется, и я снова глаза закрываю; Вдох твой – волны морские у пристани, выдох – шум водопада и, может, бриз. Я назло тебе снова спою о тебе, ты не сможешь узнать все равно пока; Я спою, я не знаю, о чем еще, но спою, и ты снова убьешь меня. Я люблю. Это растет в груди, но меня все равно не греет, но я люблю. Я смотрю вокруг – не шевелясь, потому что ты тоже не шевелишься рядом – и пытаюсь найти это люблю, поймать и усадить, и рассмотреть. Что я люблю? Когда я почувствую, что ты на меня смотришь, мурашки пробегут у меня по шее. Я не знаю, почему по шее, но я закрою глаза и меня тряхнет, как на американских горках. Я буду улыбаться. Ты жжешься, я чувствую, что таю; кожа на шее слишком тонкая, и тепло твоих губ, твоего дыхания проникает прямо в вены. Жарко – мне сразу же жарко; и я не Космос, а взорвавшаяся звезда. Маленькая, горящая – зажженная – и растворяющаяся. Почему ты так резко меняешься? Не знаю, но люблю попадать под взрывы на Солнце. Я чувствую первый ожог – там не кожа сгорит, а то, что под ней, и на ключице распустится малиновый цветок. Вскрик – мой, когда острая боль сменяется ноющей. Твои руки под футболкой я замечаю, когда ты пальцами пересчитываешь ребра. Я не дышу, но нужно, и ты выдыхаешь мне в рот. Взрыв громкий, жаркий. Волна отдает в голову, и это, кажется, просто поцелуй, но почему мне хочется продлить это вечность? У тебя волосы короткие и мягкие, у меня – жесткие, кудрявые, и я научился любить их, потому что ты полюбил. У меня руки трясутся. Я все еще таю. И я все еще буду бояться прикоснуться к твоим плечам, И мне все еще будет казаться – ты не мой, так нельзя, так – мечта. Ты все ближе ко мне, и все меньше воздуха в легких моих, И все больше тебя. Я в тебе растворюсь и погибну - и буду рад. Смазанный поцелуй теперь на скулах, и голову я откидываю назад. И футболки на мне тоже нет – и я это ненавижу, потому что мне холодно, и мне – жарко, потому что я ненавижу, что я такой бледный, но я хочу согреться, я хочу… Я хочу ближе, я хочу так, как нельзя. В чистом небе хорошие мальчики плачут, проливая дожди в городах, А на грешной земле нам двоим слишком жарко; слов нет больше у нас на губах. Мои нестройные стихи – потому что твои руки слишком близко, и я выдыхаю стон. Я не могу дышать снова – и мы дышим друг другом. Я не хочу открывать глаза. Я никогда больше не говорю тебе, что мой разум не замолкает ни на секунду, и что музыка играет у меня в голове всегда и каждый раз, когда ты оставляешь меня без одежды. Я слышу переливы аккордов, когда ты усыпаешь поцелуями мою грудь и живот; и что-то невыразимое остается в памяти, когда я забываю, как мы оказались в холодной кровати. Я чувствую себя музыкой, которую пишешь ты. Прекрасной, непрерывно текущей в воздухе; ты играешь мной, и я отдаюсь. Хрустят простыни, снова хрустят, как снег, когда ты вдруг тоже обнажен, когда ты сжимаешь белую ткань руками над моей головой. В комнате воздух чистый и прозрачный – так говорит мне разум. В комнате воздух мутный и осязаемый, потому что я смотрю в твои глаза. Я глубоко вдыхаю, и задерживаю дыхание, когда ты наклоняешься ниже; я хочу задохнуться твоими губами, я хочу, чтоб по ребрам прошлись твои руки, я хотел бы кричать. «дыши», - у меня в голове звучит твой шепот. Дыхание щекочет шею, я выгибаюсь и зажмуриваюсь, потому что теперь обжигаюсь о твое горячее тело и сгораю окончательно; вот так, вот так ты меня убиваешь: тихим шепотом прямо в ухо, и я выдыхаю. Я горю изнутри пустынным воздухом, Твое тело пьянит меня, плавит сознание. И ты будешь всегда моим жженым порохом, И я буду ждать, ждать от тебя крик… Вокруг шипят потерянные ноты. Мне нужна музыка, я хочу ее так же сильно, как хочу тебя; я хочу, чтоб под кожей пульсировали струнные звуки, я хочу, чтобы ты был этой струной. Я молчу, потому что если заговорю, то бред; ты думаешь, музыка – это прекрасно, но музыка – это моя работа, и я не должен думать о работе – нет, не сейчас… Я спою о твоих поцелуях, потому что поцелуй – это что-то легкое, а я чувствую тебя везде; а у тебя поцелуй – глубокий и долгий, жадный. И у меня кружится голова. Я спою об этом. Музыка – это моя жизнь. Моя жизнь – это ты. И прямо сейчас я по-настоящему дышу, утопая в музыке и в тебе. Представляешь, если… Нет, - ты отстраняешься и ложишься на спину, и я тут же нависаю над тобой: теперь все так, как нужно. Знаешь, ты теперь будешь жить вечно, потому что я напишу тебя. Ты убьешь меня за это – тебе не нравится мысль о том, что все могут узнать о тебе. Ты хочешь остаться только моим. Я говорю тебе, что ты – самый большой и открытый секрет в моей жизни. Я говорю тебе, что ты прекрасен, когда краснеешь. Я кусаю твои ключицы, языком прохожу по впадинке на груди, и ты дышишь прерывисто, резко, и ты стонешь, кусаешь губу; Твоя линия скул – мой фетиш, и шея твоя открывается моим пальцам, когда я целую твой подбородок. Я хочу попробовать губами каждый сантиметр, я хочу чувствовать тебя всего и сразу, я хочу… Представляешь, если ты никогда не умрешь? Представляешь… Я смотрю на тебя, и в груди сжимается что-то сильно-сильно. «Ты прекрасен», «ты восхитителен», - я одержим тобой. Я не могу убрать рук с твоей груди и шеи, я чувствую твое дыхание, и оно льется от кончиков моих пальцев прямо мне в легкие, и мы дышим в едином ритме. Твои руки сжимают мою талию, и я чувствую себя тем самым хрупким мальчиком, с которым ты меня постоянно сравниваешь. Не хочу помнить, что нас больше, чем двое во всем этом мире, потому что через мгновение весь этот мир крутится только вокруг нас, и я вижу звезды в твоих глазах. Твои глаза огромны; ты распахиваешь их, и твой красивый рот открывается в неслышном крике; а мне нужна музыка. Твой пульс стучит в моей груди барабанным оркестром, а мне нужен твой голос. Я срываюсь, и больше не кусаю губы – они распухли; и я наклоняюсь, чтобы задыхаясь прошептать «кричи», и ты, кажется, не дышишь. И теперь я дышу тебе в рот, и ничего нет прекраснее этого чувства: я, наконец, окутан музыкой и тобой. Каждое движение – карамельное; об этом я тоже спою. Такое же сладкое и тягучее, и дрожь волнами окутывает тело, и я чувствую, что тебя тоже трясет; твои руки сжимают сбившиеся простыни и мои жесткие волосы; я хочу двигаться быстрее, но я знаю, что еще миг и… …ты запрокидываешь голову, и у меня перехватывает дыхание. Я слышу твой стон, твой выдох, срывающийся на крик, и в широко раскрытых глазах твоих горит изумрудная зелень, и в отражении черных расплывшихся зрачков я вижу – это. Я люблю. Я влюблен в этот момент, когда терпеть нет сил и смысла, когда жарко и холодно, потому что бьет озноб – лихорадка, и жажда кажется неутолимой. Я люблю, когда ты – мой главный секрет, открыт передо мной, и я сам не могу сдерживаться, и, наконец, чувствую самого себя, чувствую, что мы так близко, что можно задохнуться. На твоих щеках и на скулах расцветают яркие пятна; Ты поешь для меня наслаждение, заполняешь мне душу немыслимо… Как неправильным может быть этот миг? Кто посмеет сказать, что ты – сломанный?... Я почему-то вспоминаю именно сейчас, что ты боялся самого себя, а потом смотрю на твои растрепанные волосы, на твой теперь едва выступающий кадык, я чувствую твое дикое наслаждение, твоя дрожь сладкой волной окутывает и меня… Ты счастлив, ты восхитительно счастлив. Мысль об этом – вспышка и взрыв, и теперь музыка – наша; я не могу сдержать крик, и ты прогибаешься в спине. Мне кажется, что ты впервые за все это время выдыхаешь. Ты дрожишь, у тебя дрожат руки и выдох судорожный; а в глазах тонет отражение моего собственного наслаждения. Меня, возможно, трясет не меньше, и, возможно, поэтому я ложусь рядом. Я смотрю на твой профиль, я смотрю, как ты шумно сглатываешь и вдыхаешь воздух ртом. Я одержим тобой. Я уже записал тебя, твое сердце уже бьется со страниц моих тетрадей, ты уже увековечен моими мелодиями. Я не могу рассказать тебе, как сильно я хочу, чтобы все знали, насколько ты прекрасен, и как сильно одновременно с этим я не хочу отпускать тебя никуда. «ты снова напишешь песню». Я усмехаюсь и закусываю губу, но тут же отпускаю: у меня губы искусаны, они распухли, они болят. Ты не двигаешься, и не требуешь ответа, потому что знаешь, что прав. «я видел музыку в твоих глазах». Ты, наконец, поворачиваешься ко мне, и я понимаю, что спою о твоих усталых, счастливых глазах, если б можно составить альбом – он бы был из закатов, если б можно бы в них утонуть – то я прыгнул бы тут же, если б душу твою отыскать – то в них… «ты снова напишешь песню». А ты снова вздохнешь и улыбнешься последним аккордом гитары.