Ваш кофе, господин министр

Люциус Малфой – точная копия матери, это Кингсли может сказать наверняка: худощавое сложение, тонкое, чуть нервическое лицо с аккуратным носом и деликатно-хищными, будто выточенными под резец ноздрями. От двухметрового, крепкого как бык Абраксаса мальчишка унаследовал лишь волосы – густое, тягучее серебро, рассыпанное по плечам, да манеру смотреть свысока даже на тех, кто возвышается над ним на целую голову. – Люциус Малфой. Вот мое рекомендательное письмо, документы из Хогвартса, а здесь… – мальчишка протягивает ему три плотных конверта желтоватой бумаги, но Кингсли лишь скупо кивает, да разворачивается на пятках, взметнув полы узорчатой мантии. Он прекрасно знает, что лежит в конвертах. Он прекрасно знает, кто такие Малфои и чего они хотят. Мальчишку прислали к нему посмотреть на кухню изнутри, научиться гнуть спину когда нужно – ведь это, порою, пригождается даже Малфоям. Он будет вежливым, этот мальчишка – сквозь стиснутые зубы, перешагивая через собственную гордость, но будет цедить лишь «да, министр Бруствер» и «нет, министр Бруствер». Ведь это школа Абраксаса, это его сын, взнузданный твердой рукой, вышколенный, будто дикий дракон после десятка лет боли и страха. – Люциус Малфой… – Повторяет Кингсли словно в задумчивости, обкатывая каждую букву его имени на языке, чувствуя их вкус, их запах, их тяжесть. – Надеюсь, вы достойный сын своего отца. Серо-синие глаза вспыхивают остро, почти болезненно хлестко, но тут же исчезают под белыми, словно снег ресницами. Глаза Абраксаса. – Разумеется, министр Бруствер. *** Кингсли пьет свой кофе и удивляется, как не чувствует в этой терпкой горчи обжигающих ноток яда, что цедит мальчишка по капле каждую секунду своей жизни. Может, тот яд безвкусен? Бесцветен, будто слезы? Кингсли не знает, но лишь усмехается, отодвигает чашку. – Благодарю вас, мистер Малфой, вы готовите чудесный кофе. Его похвала словно пощечина расцвечивает бледные щеки. Ну еще бы – мальчишку хвалят за то, что подобает делать домашним эльфам. Это грязная работа, недостойная юноши его происхождения. Кингсли улыбается шире, поглаживает подушечкой пальца крупный голубоватый камень на перстне – точно такого же цвета, как и глаза мальчишки. – Вы можете быть свободны, отчеты на подпись жду к пяти. Мальчишка чуть поджимает губы, сухо кивает и выходит, аккуратно затворив массивную дверь мореного дуба. Хорошую дверь. Зачарованную дверь – она не выпустит из кабинета ни звуки, ни запахи, ни собеседников, что попытаются покинуть его вопреки воле хозяина. Кингсли сам заказывал ее и устанавливал тоже сам. На всякий случай. На случай вроде этого. Кингсли откидывается в кресле и щелчком пальцев приглушает верхний свет, кабинет окутывает интимный полумрак, все кругом теряет строгость очертаний становясь уютным, почти фривольным. Вот и сам он теряет – сначала кольцо, затем – ремень, а чуть позже и стыд. Ласкать себя думая о молоденьком Малфое – достойно ли это Министра Магии? Едва ли. Впрочем, Кингсли слишком много лет, чтобы беспокоится о таких мелочах. Он видел в своей жизни немало. Он делал в своей жизни слишком много. А волосы и вправду чудо как хороши – льются, стекают, будто подвижное тело Омута Памяти, будто кровь единорога, скользят гладкими прядями по дорогой мантии, по нежному изгибу длинной шеи, по прямой спине… Интересно, каковы они на ощупь? Жесткие, как волос кентавра? Или мягкие, словно кошачья шерсть? Мальчишка перед внутренним взором чуть усмехается, качает головой, отчего тяжелые светлые пряди занавешивают лицо, делая черты еще тоньше, еще эфемернее. Странно, ведь ему никогда не нравились тонкие-звонкие юнцы вроде этого. В его вкусе был совсем иной сорт мужчин: рослые, мощные, крепкие. Мужчины вроде Абраксаса. Кингсли помнит его еще по учебке – тот изредка приходил на показательные выступления курсантов, произносил речи с трибуны, вручал грамоты и увесистые мешочки с галлеонами, учреждал стипендии. Кингсли, как он ни старался, ни того ни другого так и не досталось. Кто знает, может, виной тому его происхождение? Сейчас уже и не важно. Да и тогда, если говорить на чистоту, тоже было не слишком – юного Кингсли занимали совсем иные мысли. Мысли о крепких белых плечах под плотной тканью мантии, мысли о каменных белых же ягодицах, о мускулистых руках в синеватых прожилках вен, о мраморной груди, о мощном члене с алой, будто зияющая рана головкой. Уже влажной головкой, такой изумительно приятной на вкус, такой терпкой, шелковистой, что можно кончить от одной лишь фантазии, как она скользит во рту все глубже, упирается в горло и выстреливает. Вязким. Солоновато-горьким. Густым. Теплым. В своих горячечных фантазиях он, обычно, глотал все до последней капли и даже слизывал остатки, собирая каждый подтек. Впрочем, иногда, под настроение картинки в голове менялись: он размазывал чужое семя по губам, по лицу, по груди и шее, втирал в отвердевшие соски, зная, что на его коже оно будет выглядеть не просто непристойно, но вызывающе пошло. Он думал о том, как Абраксас – сама мощь – возьмет его за подбородок и поцелует. Или – ударит, разбивая губы в кровь, а зубы – в сахарно-белое крошево. Или заставит прижаться к его обмякающему члену тесно-тесно, а потом прикажет взять в рот яички – бархатистые, розовато-лиловые в чуть сморщенной коже мошонки, поросшие курчавым белым волосом. Прикажет лизать их и сосать, катать на языке, пока из онемевшего рта не польется слюна, а потом схватит за голову и направит его рот глубже между ног, туда, где за каменно-твердыми ягодицами сокрыто узкое кольцо блекло-розовых мышц. И Кингсли с радостью подчинится – коснется сборчатой кожи, обольет все слюной, будет заходиться в восторге, просовывая язык вглубь жаркого марева, чувствуя постыдный, а оттого все более сладкий вкус. Впрочем, в своих фантазиях он никогда не заходил дальше развратных мокрых ласк, ни разу не осмеливался подняться с колен и заявить о своих правах. Нет, он знал свое место, он наслаждался им в своих фантазиях. Кингсли открывает глаза, смотрит на дубовую дверь: охранные чары едва заметно золотятся в тусклом свете, чуть слышно потрескивают. Кингсли выдыхает, бросает взгляд на кольцо, камень стал темнее, чем был при ярком свете, наверняка так будут выглядеть глаза мальчишки, когда тот будет умирать, захлебываясь своей кровью. Расширенные, полные боли, негодующие и умоляющие. Наверняка так же они будут выглядеть на пике оргазма, когда мальчишка будет танцевать на его члене. Кингсли еще не решил. Кингсли не хочет решать. Ему достаточно смотреть на камень и думать об Абраксасе. Ему всегда было достаточно лишь своих фантазий – ни разу в жизни он ни словом, ни делом не дал понять о своих постыдных наклонностях, о рабских мыслях. О, нет, он был тверд как зачарованный дуб, он был непреклонен, как господин. Он топтал, терзал, уничтожал, он низводил и карал. Не по прихоти собственной природы, но по зову долга. Зову, который он слышал громче всего, даже громче судорожного набата похоти в ушах. Зову, которому была подчинена его жизнь. О, Кингсли умел подчиняться. И если ему велели: стань господином, стань подчиняющим, он становился лучшим, ему не было равных. Абраксас почти мертв – Драконья Оспа не щадит даже Малфоев, она не берет взятки золотом и не смотрит на прекрасные белые плечи. Она спокойно и методично покрывает алебастр и мрамор пурпурными соцветиями огромных язв, а нос, рот, гортань и даже прямую кишку – безобразными рубцами, стяжками и пузырями со зловонной гноем. Драконья Оспа мучительна, это совсем не тот конец, на который рассчитывают мужи благородных кровей. Но мира не изменить, это Кингсли понимает и принимает как никто другой: любовь его юности умирает в шелках и врачах, а единственная частица, что откололась от великолепия Абраксаса сейчас сидит в его приемной и правит скучные отчеты. Кингсли облизывает губы и кожу холодит подсыхающей слюной. Он представляет себе вкус мальчишки – наверняка слабый, пресно-сладкий, будто разбавленный тыквенный сок. Совсем не то. Но… На руку брызжет белым, глаза застилает вспышкой. Люциус Малфой улыбается, как умел только Абраксас, сверкает глазами. Кингсли устал. Кингсли ждет смерти одного Малфоя, чтобы впустить в свою жизнь нового. *** Это случается на исходе лета: Абраксас умирает душным августовским днем. Его хоронят в закрытом гробу, обнесенном голубоватым свечением чар, три сотни лет его могила в фамильном склепе Малфоев будет недоступна никому, ровно столько потребуется, чтобы Драконья Оспа умерла. Кингсли видит в этом некую иронию: зараза переживает хозяина на три века, разве не смешно? Смешно. Вот только и сам Кингсли чувствует себя такой заразой: Абраксас погружается в камень, темноту и забытье, а он остается жить, разве не парадокс? Но что теперь думать о парадоксах – лучше смотреть на мальчишку. А там, пожалуй, есть на что взглянуть. Траурная мантия, траурная лента в волосах, траурная темная кайма вокруг усталых глаз. Сейчас он лишь сильнее напоминает свою мать – маленькую печальную женщину с большими глазами и красивым лицом. Мальчишка не плачет, он сухо приветствует всех, сухо произносит речь, сухо раскланивается со всеми пришедшими. Весь он сухой, будто из него взяли, да разом испарили всю воду до капли, того гляди заскрипит, заскрежещет, как маггловский механизм. Думать о магглах в поместье Малфоев кощунство, но Кингсли позволяет себе это. Он вообще позволяет себе многое в мыслях, но никогда и ничего – вне их. Когда приходит его очередь, Кингсли говорит что-то приличествующее таким ситуациям, а потом, поддавшись странному порыву, чуть касается ладонью плеча под черной мантией. Мальчишка вскидывается, обжигает, полосует взглядом, но это длится лишь долю секунды. А потом он вновь укрывается за своими снежными ресницами и все исчезает. Словно утренний туман. Словно первая любовь. *** Мальчишка не мальчишка уже – почти мужчина. Со смертью отца он вдруг как-то разом окреп, возмужал, стал шире в плечах, тверже в линии челюсти. Это ветер свободы расправил его паруса? Или боль утраты закалила нежный металл? Кингсли не знает, лишь день за днем ожидает, что сегодня Малой уж точно не придет к нему, что тот останется в поместье, разорвет все связи, ведь больше нет отца, чья воля гнала его на ненавистную работу. Но Малфой приходит. Снова. И снова. И снова. Что это? Сила привычки? Или понимание того, к чему вел его отец? С Малфоями стоит держать ухо в остро, никогда не угадаешь резкий взмах палочки в плавном, изящном движении их рук. А мальчишка – Малфой. Люциус Малфой. *** Мать говорила ему, что любовь, суть – привычка. Они прожили с отцом почти тридцать лет, наверняка она знала, что говорит. Малфой становится его привычкой. Он готовит ему кофе по утрам, перед совещаниями и во время переговоров. Раскладывает у края стола газеты: английские, французские, немецкие и даже маггловские. К последним он явно питает отвращение – старается касаться лишь кончиками пальцев, наверняка и руки моет после них. Приносит бумаги на подпись, изредка даже коротко комментирует: «Уже дважды в этом квартале пропустили сроки» или «Настаивают на личной встрече, можно назначить в эту среду, в расписании окно после двух». Малфой прочно входит в его жизнь. Он похож на изящный, дорогой и неожиданно удобный аксессуар на каждый день. Кингсли ловит себя на том, что уже и не помнит лица предыдущего секретаря. Будни заняты рутиной: совещаниями, чтением писем, ответами, визитами, указами... Никто уже не замечает белой макушки за секретарским столом, все привыкли к ее ослепительному сиянию в мрачных интерьерах приемной. Никто. Кроме самого Кингсли. Юный Малфой взял в привычку забирать волосы назад, в низкий хвост на затылке как делал это Абраксас. Юный Малфой от этого едва ли перестает быть юным, но что-то в нем меняется – прорезается хищным, почти опасным, дерзким. Кингсли приглядывается внимательнее, смотрит до боли в глазах, пытаясь не пропустить момент, когда бабочка вылупится из кокона, когда Люциус станет новым Абраксасом. Если, конечно, станет. Иные коконы пусты. *** Все происходит банально. Кофе растекается по бумагам, по конвертам со сломанными печатями, по столу, стекает с края и горячей струйкой льется на брюки. Это совсем не больно, скорее забавно – чувствовать, как ткань намокает, как тепло проникает внутрь кожи. А еще интересно наблюдать, как идет рябью бесстрастное лицо Малфоя: чуть вытягивается, на секунду выражает неловкость, а потом вновь каменеет. В воздухе мелькает палочка – вяз и жилы из сердца дракона – звучит очищающее, но ничего не происходит, лишь ширится лужа, да сильнее пропитывается карамельно-коричневым бумага. – В моем кабинете работают лишь мои чары, мистер Малфой. Палочка опускается, серо-синие глаза смотрят в упор. Он злится? Определенно, но скорее на себя. Он в растерянности? И это верно. Он…в смущении? Кингсли опускает взгляд ниже – во время работы он снял верхнюю мантию, оставшись в одном лишь костюме из тонкой ткани. Влажной тонкой ткани. Ах да, как раз перед приходом Малфоя с чашкой кофе Кингсли фантазировал о нежной розовой дырке между его худых ягодиц, о том, как будет здорово засадить в нее до громкого вскрика и кончить, забрызгивая семенем влажное нутро. Его возбуждение больше не секрет для Малфоя, тот смотрит во все глаза пару секунд, а потом моргает, словно ящерица и выходит из кабинета. Что ж, ставки сделаны. Игра началась. *** Подойти к Малфою сзади и наклониться, положив ладони на спинку его стула – развлечение, которое никогда не надоест. Тот всегда вздрагивает одинаково – лопатками, загривком, головой, а потом говорит негромко и обманчиво спокойно: – Доброе утро, министр Бруствер – Доброе, – отвечает он нарочито низко, чуть хрипло, наклоняется ниже. Малфой сидит болезненно прямо, он продолжает разбирать почту, его руки движутся с механической точностью, но пальцы – о, пальцы выдают его с головой – чуть подрагивают. – Что-то интересное? Белые руки зависают на секунду, тянутся к папке «Важное», голова чуть поворачивается: – От министерства Магии Франции, это насчет кооперации с их Авроратом на квиддитчном матче. От министерства Магии Бельгии – запрос на экстрадицию мистера Воутерса Кавендиша, у них «горят» процессуальные сроки, поэтому обратились лично к вам. Кингсли забирает папку, специально накрывая пальцы Малфоя своими. Тот не отдергивает рук и не меняется в лице, но его глаза, глаза Абраксаса – красноречивее всяких слов. – Благодарю. Зайдите ко мне через час. – Как скажете. Кингсли отступает на два шага и буквально кожей ощущает, как выдыхает Малфой. Наверное, ему должно быть неловко: так недвусмысленно домогаться мальчишку-секретаря... Честно ли это? По-взрослому ли это? – Министр Бруствер. Кингсли стряхивает с себя задумчивое оцепенение. – Да? – Ваш кофе. Он остывает. Вот и ответ: честно. Мальчишка – Малфой. Он волен уйти когда хочет, его не держит здесь ничто, кроме амбиций и, быть может, любопытства, свойственного молодости. – Благодарю. *** Это не больно, но унизительно. – Хватит! Никакого обследования, – рявкает Кингсли, когда колдомедик Хоггарт, плетущий сетку заживляющих чар вокруг его плеча в третий раз заговаривает о полноценном осмотре в стационаре. Хоггадрд осуждающе качает головой. За пятнадцать лет работы аврором Кингсли перезнакомился со всеми целителями Святого Мунго, а с некоторыми почти приятельствовал, так часто попадал на койку. – Поберегли бы себя, министр Бруствер, не мальчик ведь уже, – вздыхает колдомедик и протягивает Кингсли свиток – стандартную форму отказа от госпитализации. Кингсли морщится: неприятно признавать, но в чем-то Хоггарт прав. – Не нуди, Ник, – смягчившись, говорит Кингсли и подписывает документ. – Как остальные? – К завтрашнему утру будут как новенькие, – отвечает Хоггард, а потом, посуровев, добавляет: – Отчет в аврорат пришлю не раньше вторника, у нас с вашей ложей теперь работы невпроворот. Кингсли понимающе кивает: идиотское происшествие на квиддитчном матче с обрушением министерской ложи добавит головной боли им всем. – Благодарю, – коротко кивает Кингсли и ступает в камин. – Приемная министра Магии. Камин в его собственном кабинете заблокирован из соображений безопасности, а вот приемная открыта для него самого и пары работников. – Министр Бруствер, – Малфой встает из-за стола и неосознанным жестом проводит ладонью по волосам. Забавно, кажется, мальчишка волнуется. – Добрый вечер, мистер Малфой. Час уже поздний, почему вы еще здесь? – Из-за инцидента количество входящей корреспонденции значительно возросло. Репортеры, дипломаты и родственники пострадавших хотят объяснений, мистер Людо Бэгмен из отдела магических игр и спорта подготовил пресс-релиз, я заморозил его до вашего утверждения. Однако затягивать не стоит, лучше успеть к утреннему номеру «Пророка». Кингсли отмахивается от протянутых бумажек и проходит в кабинет. Мальчишка, конечно, молодец, но ему сейчас нужно минуту посидеть в тишине. – Сначала кофе. Малфой кивает, поджав бледные губы. Кресло встречает Кингсли уютным кожаным поскрипыванием, в камине теплится магическое пламя. Как он устал. Бездарный матч: Стресморских Сорок разделали под орех, еще и эта злополучная трибуна… Кингсли слишком долго проработал аврором, чтобы не суметь отличить теракт от дурацкой случайности. – Ваш кофе, – мальчишка пахнет дождем, ступает бесшумно, ставит чашку на стол, рядом кладет бумаги. – Благодарю, – Кингсли делает глоток. – Малфой, останьтесь. Мальчишка застывает у порога, оборачивается. Он ничем не выдает удивления, спокойно и расслабленно опускается в кресло напротив. – Я могу вам чем-то помочь? – Составьте мне компанию, – усмехается Кингсли и достает из нижнего ящика стола плоскую флягу гоблинской работы. – Говорят, пить в одиночестве – плохой знак. За время работы в маггловском правительстве он успел распробовать их алкоголь. Пиво и цветные коктейли его не впечатлили, а вот хороший коньяк пришелся по вкусу. Кингсли добавляет немного в кофе, а потом, подумав, делает глоток из фляги. Жидкость горячит, почти обжигает, внутри становится тепло. – Хотите попробовать, Малфой? Малфой протягивает ладонь, секунду рассматривает флягу, а потом осторожно прикладывается губами к горлышку. Мгновение спустя его глаза расширяются, а из груди рвется надсадный кашель. – Что… что это такое? – Коньяк. – Ко… подождите, это ведь маггловский напиток? – Верно. Недурная вещь, надо сказать. – Но!.. – мальчишка выглядит искренне возмущенным, в нем явно борются два начала: отвращение к магглам и желание угодить власть имущим. Интересно, что победит? – Магглы невежественны и воинственны. Но они изобретательны и знают толк в выпивке. Попробуйте еще, – Кингсли вновь протягивает флягу. Малфой хмурится, смотрит неодобрительно, но ослушаться не решается. После нескольких глотков он отчетливо розовеет, его губы темнеют от прилившей крови и влажно блестят. – Ну как? Малфой облизывает губы, морщится. – Не могу сказать, что магглы преуспели. Ни аромата, ни вкуса, даже дрянной огневиски из «Дырявого котла» будет лучше. – О, так вы пробовали дрянной огневиски? – откровенно веселится Кингсли. – Вы производите впечатление воспитанного юноши из хорошей семьи. Серо-синие глаза вспыхивают, на этот раз отчетливо, гневно, безо всякой утайки. Кингсли чувствует, как в нем самом начинает говорить маггловское пойло. – Подобного рода рафинированность мне не присуща. Полагаю, вы могли заметить, что я открыт новому опыту. – Я заметил, – Кингсли откидывается в кресле, расстегивает верхнюю пуговицу рубашки. Он никогда не позволял себе ничего подобного. Ни с равными, ни с подчиненными. За все двадцать пять лет карьеры в Министерстве. До этого дня. Потому что у мальчишки глаза Абраксаса. Потому что кабинет не покинуть. Потому что обливэйт подвешен на палочку с тех самых пор, как он был главным аврором. Кингсли толкает чашку с остывшим кофе, пятно на штанах с каждой секундой все шире. – Мистер Малфой, вы не поможете мне? Кажется, я перебрал. Мальчишка смотрит на него с изумлением. С недоверием. С пониманием. Он явно решает что-то для себя. Малфой поднимается на ноги, достает из кармана белоснежный платок, делает шаг и застывает. – Давайте, подойдите ближе. Мне не справиться без вас. Малфой подходит вплотную. Дилемма аристократа: вставать ли на колени? Кингсли разрешает ее коротким: «скорее». Малфой опускается вниз, прижимает платок к пятну. Белая ткань пропитывается кофе, изящная вещица быстро теряет свое великолепие, но Малфой упорен – он промокает, чуть надавливая, осторожно трет. Кингсли вздыхает, разводит ноги шире. – Да, именно там, – хрипло говорит он, когда пальцы Малфоя сквозь слои ткань проезжаются по его члену. Малфой не поднимает головы, не издает ни звука, лишь увереннее становятся движения – вверх и вниз, а потом по кругу. Он массирует, растирает… возбуждения уже не скрыть. Испорченный платок падает на пол, но Малфой не замечает этого: его пальцы мнут и стискивают сквозь влажные брюки уже вставший член, ласкают яйца, до боли сжимают бедра. Какой страстный, а с виду и не скажешь. – Расстегни. Белые пальцы дрожат, но пуговицы поддаются. Малфой замирает, не сводя взгляда с его члена. Кингсли знает: там есть на что посмотреть. – Коснись его. Малфой, словно загипнотизированный, подается вперед. Ведет самыми кончиками пальцев вдоль ствола, оглаживает головку и размазывает каплю смазки. Кингсли выдыхает, нежно, но властно кладет ладонь на светлую макушку, надавливает. Малфой упрямится, приходится применить силу. Мальчишка коротко охает, когда его нос утыкается Кингсли в пах, пару раз дергается, но все тщетно. – Дай себе волю, Малфой. Я знаю, ты хочешь этого. Малфой брыкается, Кингсли плотнее наматывает серебро волос на кулак. – Открой рот, – говорит он тем тоном, каким отдавал приказы о применении непростительных. Мальчишка понимает язык силы, узнает металлические нотки, имя которым власть. Мальчик – сын Абраксаса. Тонкие губы приоткрываются, розовый язык нерешительно касается головки. – Это твой первый раз? Впалые скулы расцвечивает некрасивый чахоточный румянец. О, да, это его первый раз. – Открой рот шире, да, вот так. Возьми неглубоко, только головку… Молодец. Малфой выдыхает носом и опускается до середины ствола. Неплохо. – Спрячь зубы, используй язык, – подсказывает Кингсли и задает ритм. Мальчишка быстро схватывает, вскоре кабинет наполняют нескромные влажные звуки. Хорошо... Малфой, явно осмелев, пытается заглотить член глубже, но закашливается. Отстраняется, вытирает лицо ладонью. Сейчас он почти красив: алые припухшие губы, румянец, блестящие глаза, нитка слюны, протянувшаяся от рта к подбородку… Кингсли притягивает его к себе. У мальчишки стоит. Раздеть его оказывается сложнее, чем заставить взять в рот. Малфой сопротивляется упорно, ожесточенно, без единого звука. Это начинает походить на изнасилование, но Кингсли нравится. Нравится ломать сопротивление, нравится быть сильнее и с треском срывать дорогие тряпки. Рубашка остается без пуговиц – те разлетаются с дробным стуком по паркету, штаны трещат, сползают к щиколоткам, простое черное белье легко вспороть ножом для бумаг. На белой ягодице остается длинная розовая царапина. Она набухает каплями крови, проступает отчетливее. Малфой замирает, пригвожденный к столу болевым захватом. Его рука вывернута под неестественным углом, связки и мышцы натянуты, грудь вздымается, волосы растрепаны. Он лежит грудью на столе, с выставленной напоказ задницей. Такой очаровательно злой, такой беспомощный. Кингсли наклоняется, почти ложась грудью на худую спину, ведет ладонью по напряженном бедру, сжимает ягодицу, чувствуя, как под пальцами скользит кровь. – Ты ведь этого хотел, – шепчет он в аккуратное розовое ухо. – Хотел, чтобы я тебя сломал, верно? Малфой брыкается, захват становится жестче. Малфой пытается сдержать слезы, его рот кривится от боли, но он не издает ни звука. Кингсли опускает руку ему между ног – член все еще стоит. – О, да, испорченный мальчишка, ты ведь любишь это. Малфой закрывает глаза, обмякает. Сдается? Принимает неизбежность происходящего? Наслаждается? Кингсли освобождает руку Малфоя, нащупывает палочку, оттягивает белую ягодицу в сторону и шепчет нужные заклинания. Мальчишка наверняка узкий до боли, в такого не то что член, пальцы с трудом протолкнешь. – Не надо, – вдруг тихо просит он. – Ты передумал? – Кингсли обдает аккуратное ухо горячим дыханием, оглаживает пальцами вход. Он туго сжат, хоть и стал скользким от смазки. – Я... Кингсли проталкивает внутрь тугого отверстия палец на полфаланги. Жарко. Атласно-нежно. Безумно тесно. Собственный член пульсирует, в ушах громко и требовательно стучит кровь. Словно кто-то играет на барабане, отстукивает ритм и одну единственную строчку: «возьми его». Палец проникает глубже, оглаживает стенки. Малфой вздрагивает, распахивает глаза. Белые ресницы слиплись от слез, губы искусаны в кровь. Кингсли прекрасно помнит это чувство: не боль, не удовольствие, но странный импульс, пущенный через все тело. Он вновь оглаживает пальцем нужное место, мальчишка ерзает, но зажиматься перестает. – Мне прекратить? Малфой утыкается лицом в рассыпанные по столу бумаги, на его щеке отпечатываются чернила. Кингсли усмехается: мальчишка слишком гордый, чтобы озвучить свои желания. К счастью все ясно без слов. Кингсли вытаскивает пальцы и чуть отстраняется. Между белых ягодиц отчетливо выделяется алым растревоженная дырка. Все еще тугая, влажная, плотно закрытая. Яйца сводит от накатившего желания. Кингсли смазывает себя и приставляет головку ко входу. Он не толкается сразу, лишь скользит по ложбинке, размазывая влагу, дразнит. Малфой глухо стонет, сам подается назад. Кингсли ловит его за бедра, стискивает и одним плавным, неумолимым движением въезжает на всю длину. Мальчишка замирает, на его спине проступают мышцы, вдоль позвоночника стекает капля пота. Кингсли знакомо это чувство: словно в задний проход втолкнули тлеющее сучковатое полено. – Дыши, – подсказывает он, – расслабься, сейчас отпустит. Мафой что-то хрипит в ответ, дергается. Кингсли обнимает его поперек груди, целует в шею. Пот у аристократов так же солон и терпок, как у простых смертных. – Тише, мальчик, тише… дыши. Малфой делает короткий вдох и судорожный выдох. – Вот так, молодец. Малфой издает странный звук, похожий не то на карканье, не то на смешок. Его дыхание выравнивается, сжатые мышцы чуть расслабляются. Кингсли обхватывает ладонью обмякший член, покачивает бедрами, Малфой откидывает голову ему на плечо, облизывает искусанные губы. Кингсли толкается в тугое нутро все резче, все сильнее. Малфой закрывает глаза, отдаваясь в его власть, прогибается в пояснице, он снова возбужден, отзывчив на каждую ласку. Кингсли не выдерживает – толкает мальчишку грудью на стол, наваливается сверху и больше не сдерживается, задает мощный, злой ритм. Малфой подхватывает его, не прося пощады. Мальчишка кончает первым. Кингсли понимает это по протяжному стону и тому, как сжимаются его мышцы. Надо же, какой чувствительный. От этой мысли внутри что-то щелкает и самого Кингсли накрывает теплой волной оргазма. Он не отстраняется – кончает прямо внутрь мальчишки и целую минуту приходит в себя. Выходя, Кингсли придерживает края отверстия пальцами. Вслед за его членом из Малфоя вытекает немного спермы с розоватыми прожилками. Ничего, жить будет. Кингсли садится в кресло. Расхристанный, со спущенными штанами, он лениво прикладывается к фляге. Малфой все еще распластан по столу, его ноги разведены, задница выставленная на показ. Облитый потом и семенем, лохматый, обнаженный, он теряет сходство и с матерью и с отцом. Просто Люциус Малфой. Кингсли подтягивает к себе рассыпавшиеся бумаги, вдумчиво читает пресс-релиз. Призывает зачарованное перо и делает несколько пометок. – Можно отправлять в «Пророк». Малфой со стоном сводит ноги, встает. Поперек его худого живота отчетливо видна красная полоса – край стола, в который его впечатывал Кингсли. Когда он наклоняется, чтобы поднять останки рубашки и мантию, из него обильно течет на блестящий паркет. Кингсли с интересом наблюдает, как мальчишка одевается. Заторможено, не поднимая головы. Отсутствие пуговиц и застежек он скрывает, наглухо запахнувшись в мантию, наскоро собирает волосы в хвост, забирает со стола бумаги. Он спешит уйти. – Мистер Малфой. Мальчишка останавливается и все же поднимает голову. Он не выглядит сломленным, не той породы. – До завтра, министр Бруствер. – Доброй ночи, мистер Малфой. *** Утром Кингсли ожидает увидеть на столе заявление об увольнении или прошение о переводе. Но его привычно встречает чашка кофе, ворох газет и Люциус Малфой в идеально отглаженной мантии за секретарским столом. По одну сторону от него куча еще не прочтенных писем, по другую – ровные стопки уже обработанной корреспонденции. – Доброе утром, министр Бруствер. Обливатор Джонс просил связаться с ним через камин, сказал, дело не терпит отлагательств. – Благодарю, мистер Малфой, – кивает Кингсли и пристально смотрит на мальчишку. Малфой поднимает голову, они встречаются глазами. – Я могу вам чем-нибудь помочь, министр? Кингсли качает головой и уходит в кабинет, давя усмешку. Ох уж эти Малфои… *** А Малфой и вправду хорош – ни словом, ни взглядом не напоминает Кингсли о произошедшем. Он приходит первым и уходит последним. Невозмутимый и непроницаемый, изворотливый, словно угорь, хитрый, будто лиса. Пожалуй, если бы не репутация его семьи, он мог бы сделать неплохую карьеру в Министерстве. Впрочем, от мыслей о Малфое Кингсли вскоре отвлекают дела насущные. На маггловском футбольном матче происходит крупнейшее за последние десять лет нарушение статуса секретности. Приходится высылать на место крупную бригаду обливаторов и лично курировать действия Департамента правопорядка. В один из дней, возвращаясь с затянувшегося заседания Визенгамота, он с удивлением обнаруживает в приемной Малфоя. – Девять вечера, мистер Малфой. Может вам стоит употребить зелье от трудоголизма? Малфой заканчивает письмо, откладывает перо в сторону и только после этого отвечает. – Не знал, что такое существует, министр. – Еще как, мое личное изобретение. Идемте. Кингсли заходит в кабинет и на ходу стаскивает форменную мантию председателя судебной коллегии. Малфой входит следом и опускается в кресло. – Огневиски на два пальца и капля настойки Октопуса, – говорит Кингсли, разливая по стаканам напиток. Малфой с интересом смотрит, как он возится со стеклянной пипеткой и добавляет к огневиски ровно по одной чернильной капле настойки. – Желание работать снимает как рукой,– доверительно сообщает Кингсли, ставя стакан перед Малфоем. – Странный вкус, отдает копченым угрем, – резюмирует Малфой, попробовав. – В том-то и суть. Пейте. Они осушают стаканы, Кингсли повторяет. – Еще не надумали оставить пост моего секретаря? – спрашивает Кингсли, садясь в кресло напротив Малфоя, и блаженно вытягивает гудящие ноги. – Гоните меня? – тонко улыбается мальчишка. – Что вы, Малфой. Как секретарь вы меня полностью устраиваете. – Но?.. – Но устраивает ли вас должность секретаря? Зная вашего отца, я могу предположить, что его амбиции вскоре проклюнутся и в вас. Малфой задумчиво катает между ладонями стакан с темно-золотистой жидкостью. – Это ценный опыт, министр Бруствер. Когда я решу покинуть этот пост, я сообщу вам заблаговременно, давая время подобрать мне замену. Кингсли смешит серьезный тон мальчишки, но он чинно кивает. – Благодарю. – Это все? Вы позвали меня выпить и обсудить мой гипотетический уход? В лице Малфоя прорезается что-то насмешливое и в то же время хищное. Ощущение, что все происходящее – игра, костюмированное шоу в камерном театре, – становится невыносимо острым. Но Кингсли продолжает играть, ему интересно узнать, чем же кончится этот замысловатый спектакль. – А вам бы хотелось поговорить о другом? – в тон Малфою спрашивает Кингсли. Малфой отставляет стакан и встает, его мантия с тихим шорохом падает на пол. Он в два шага пересекает разделяющее их расстояние и садится Кингсли на колени. Теперь они лицом к лицу, можно разглядеть синеватую венку, змеящуюся вдоль бледного виска. – Ваше зелье от трудоголизма и вправду работает, – шепчет Малфой. Кингсли кладет ладони на крепкие ягодицы, сжимает. Определенно, Малфой на секретарской должности его полностью устраивает. *** Обеденный перерыв. Кингсли ставит Малфоя на четвереньки прямо посреди кабинета и вколачивается, что есть сил. Малфой лишь глухо постанывает и грызет уголок мантии, пачкая ткань слюной. Кончает он долго и со вкусом, прогибается в пояснице так, будто вот-вот переломится, скребет ногтями по паркету, по собственной щеке. Он даже не прикасается к себе – кончает от одного только члена в заднице. Это восхищает Кингсли. Это ему льстит. После секса они приводят себя в порядок, Кингсли залечивает ранки на губах Малфоя, царапины на его покрасневшей щеке. Но даже причесанный и застегнутый на все пуговицы, тот выглядит хорошенько оттраханным. Впрочем, до конца перерыва еще десять минут, можно выпить кофе и отдышаться. – Сливки и без сахара? – Верно. Присоединяйся. – Я бы рад, но кто-то из нас двоих все же должен работать. Кингсли усмехается, оценив шпильку, качает головой. Кажется, он начинает проникаться прелестью цирков, в которых дикие хищники заперты в клетки. С запертым в клетке секретарских обязанностей юным Малфоем точно не соскучишься. *** Конец рабочего дня. Этаж уже опустел, всюду выключен свет, лишь в его кабинете, да в приемной тускло горят настольные лампы. Малфой стонет, изгибается на небольшом кожаном диванчике, Кингсли приходится крепко взять его за горло, чтобы не ерзал. Мальчишка уже мокрый от пота, забрызганный спермой, с абсолютно бездумным взглядом и алым, натертым ртом. Это их третий заход и, судя по тому, как бодро Малфой подмахивает, не последний. Кингсли чувствует себя зависимым, почти больным. Они трахаются до полуночи и покидают Министерство обессиленными. А на утро Малфой привычно свеж, привычно бодр. Кингсли с легкой грустью вспоминает свои девятнадцать. *** Малфой взял в привычку смазывать себя перед работой, чтобы они не тратили время на чары. Мысли о том, что между ягодиц у его секретаря сейчас влажно, как у девчонки, греет Кингсли во время деловой встречи. – ...таким образом мы сможем более эффективно отслеживать создание и применение несанкционированных порталов, – наконец-то заканчивает свой нудный монолог начальник отдела магического транспорта Джонс Аден. – Благодарю вас, очень информативный доклад. К сожалению, мы сможем выделить средства под вашу инициативу лишь в следующем квартале. Вас устроят подобные сроки? – Конечно, чем скорее, тем лучше, последние шесть месяцев наш рынок буквально захлестывает волна нелегальных порталов. – Понимаю вашу обеспокоенность, надеюсь, благодаря вашей инициативе мы разрешим эту проблему. Они перекидываются еще парой дежурных фраз и жмут друг другу руки. Когда Аден покидает кабинет, Кингсли выдыхает: «зануда», откидывается в кресле и еще раз пробегается взглядом по отчету. – Бумаги на подпись, – на пороге появляется Малфой, держа в руке кипу листов. Кингсли вздыхает и берется за перо. Малфой стоит рядом, подсовывая то одну, то другую бумажку. Кингсли откладывает перо и оглаживает задницу мальчишки. Тот не меняется в лице, спокойно складывает уже подписанные бумаги в ровную стопку. Кингсли задирает на Малфое мантию и просовывает руку ему в штаны. Ягодицы у него нежные, упругие, а дырка между ними влажная, истекающая смазкой. Кингсли ввинчивает внутрь два пальца, потрахивает. Малфой невозмутим, он скатывает некоторые письма в тугие свитки и перевязывает их бечевкой – в таком виде они отправятся экстренной почтой. Кингсли находит кончиками пальцев нежное уплотнение простаты, массирует. Только сейчас Малфой коротко вздыхает, облизывает губы и начинает подаваться назад, насаживаясь, подставляясь. – Министр Бруствер, у вас встреча через семь минут. – Я знаю. Но у тебя ведь встречи нет, верно? – В-верно… – хрипло соглашается Малфой, трахая его пальцы своей узкой дыркой. – Снимай штаны. Мальчишка бросает взгляд на часы, но все же подчиняется. Кингсли подтягивает к себе хрустальную чернильницу и снимает с нее массивную шарообразную крышку. Применив трансфигурацию, он добивается того, чтобы крышка стала более вытянутой, каплевидной и обзавелась широким основанием. – Иди ко мне, – Кингсли хлопает себя по коленям. Малфой отступает на шаг назад. В его лице сомнение, тень недовольства, но оба они понимают – это лишь игра. – Мистер Малфой, у нас осталось четыре минуты. Не заставляйте меня применять силу, – отыгрывает свою роль Кингсли. Малфой нерешительно приближается, Кингсли дергает его за руку и укладывает себе на колени. Мальчишку заводит грубость, хоть он и старается этого не показывать. – Ноги шире, оттяни ягодицы. Да, вот так, – командует Кингсли и, ведет импровизированной пробкой вдоль ложбинки, собирая смазку. Мальчишка вздрагивает, зажимается. – Холодная, – стонет Малфой, когда пробка плавно проникает внутрь. Забавляясь, Кингсли трахает мальчишку пробкой, прекрасно зная, что та слишком мала, чтобы удовлетворить его. Малфой всхлипывает, сжимается вокруг пробки, прогибается в пояснице, трется мокрым членом о бедро Кингсли... – Оденьтесь, мистер Малфой, нас ждет долгий рабочий день. Лицо у мальчишки алое, губы припухли, а движения заторможены, словно он выпил пару стаканов огневиски. Его член бесстыдно топорщится, налитая кровью головка капает прозрачной смазкой. Наверняка возбуждение почти болезненно. Кингли поправляет собственный член, помогает Малфою привести себя в порядок. – До встречи через пять с половиной часов. Надеюсь, вы будете ждать меня, Малфой, – бросает в спину уходящему мальчишке Кингсли. Малфой не оборачивается, его спина неестественно пряма, а в походке чувствуется скованность, но прохладный, спокойный голос его ничем не выдает. – Обязательно, министр Бруствер. *** Они развлекаются с пробками. С небольшими дилдо. С шариками, нанизанными на веревку. Со странными яйцевидными штуками. Малфой, кажется, тащится от любого предмета, засунутого ему в задницу. Он воет, катается по полу, кусает себя за руки, губы и предплечья, но неизменно кончает, не коснувшись члена. Один раз из любопытства Кингсли спрашивает его об этом. – Когда стимулируют изнутри и снаружи этого слишком… слишком много, – подумав, отвечает Малфой. – Это как женщина, одновременно оголившая линию декольте и ноги, понимаете? Это слишком. Кингсли хмыкает: он не слишком хорошо разбирается в женщинах, но аналогия доступна. – К тому же, если не использовать руки, оргазм длится намного дольше, – продолжает Малфой. Обычно он не слишком разговорчив, но тема, очевидно, задевает его за живое. – Оргазм не резкий и стремительный, как это бывает обычно, он такой… тягучий, длинный, словно нитка меда. Кингсли забавляет поэтичность этого сравнения. Особенно в контексте того, что он только что дважды кончал в Малфоя и под ними уже натекла изрядная лужица смазки и спермы. Аристократы, чтоб их. *** Уязвимость Малфоя обнаружилась совершенно случайно. Развлечения ради Кингсли задался целью познакомить питающего отвращение к магглам мальчишку с немагической выпивкой. Разумеется, Малфой долго сопротивлялся, но любопытство юности все же одержало верх. Несмотря на худобу, держался мальчишка отменно. Его не брал бурбон, не пронимал виски, не побеждала даже водка. Наконец, когда Кингсли почти решился на покупку настоящего абсента, мальчишку нокаутировало… обычное шампанское. – Вот это да, – только и смог выдохнуть Кингсли, глядя на хмельного Малфоя. А там было на что посмотреть: нежно-розовый румянец, влажно блестящие глаза, глуповатая улыбка… – Я больше никогда в жизни…не возьму в рот… Фраза повисла в воздухе неоконченной – Малфой прервался на глоток искристого шампанского, а Кингсли с интересом ждал продолжения. – … в рот не возьму. Вот. – Что именно не будешь брать в рот? – откровенно развлекаясь, спросил Кингсли. – Эту… эту дрянь. Это пойло. Я бы даже домовикам своим… его не дал. Кингсли лишь пожал плечами и осушил свой бокал: зря Малфой так бушевал, красное пино нуар было восхитительно. Восхитительными были и губы Малфоя – виноградные, терпкие, влажные. Они целовались не спеша, почти лениво. Алкоголь и несколько оргазмов сделали свое дело – желание стало томным, приглушенным. Кингсли со вкусом мял упругие белые ягодицы, терзал крохотные розовые соски, перекатывал в руке нежные яички… Малфою оставалось лишь негромко стонать и вздрагивать, когда к удовольствию примешивалась боль. – Я так пьян… я так… – …непростительно хорош, – закончил за него Кингсли, пропуская между пальцами белые пряди. Малфой взглянул на него осоловелыми глазами, облизнулся, а потом кристально-трезвым голосом спросил: – Вы ведь не влюблены в меня, министр Бруствер? Вопрос Малфоя походил на порез бумагой: неприятно, но отрезвляет. – Нет, мальчик, я слишком стар, чтобы влюбиться. – А для настоящей любви тоже стар? Кингсли целует Малфоя в высокий лоб, в теплый висок – аккурат туда, где пульсирует изогнутая венка. Он вспоминает закрытый гроб, вспоминает первую встречу с Абраксасом. Это невозможно передать словами, невозможно поведать кому-то, можно лишь ощутить самому. Абраксас был… отлит из серебра – так казалось семнадцатилетнему Кингсли, когда они случайно столкнулись в коридоре Министерства. Его волосы, его кожа, его холодные глаза – все испускало какое-то нечеловеческое, жутковатое сияние, заставляющее забывать о дыхании. Что-то подобное Кингсли переживал лишь однажды с тех пор – когда попал под чары чистокровной вейлы. Он бы наверняка погиб в том рейде, но по счастью его напарницей в тот день оказалась благоверная Фрэнка. – Я пережил свою любовь, переболел ей. – Знаешь, иногда я забываю, сколько тебе лет, – смеется мальчишка и придвигается ближе, прижимается холодными ступнями и ладонями, зевает. Засыпает. Кингсли смотрит на него, словно перед ним незнакомец, изучает пристально, запоминает каждую черточку. Кингсли знает: все сновидцы однажды проснутся. *** Это происходит поздней осенью. Голый Малфой лежит на тонком матрасе, трансфигурированном из двух мантий, смотрит на огонь. – Я могу уйти завтра пораньше? – Свидание? – спрашивает Кингсли, лениво потягиваясь. – Смотрины. – В полпятого устроит? Малфой что-то прикидывает в уме и кивает. – Пришло время начать подыскивать мне замену. Кингсли проводит ладонью по жилистому бедру вверх к подтянутому животу и крошечным горошинам сосков. Хорош, мальчишка, чертовски хорош. В нем ослепительная прелесть юности, в нем обещание скорой мужественности, в нем веками выпестованная, выточенная из мрамора порода. Кингсли чувствует горечь сожаления. – Сколько у меня времени? – Семейные поверенные должны утрясти вопрос о размере приданого, колдомедики проведут обследование, определимся с деталями церемонии… – размышляет Малфой вслух, загибая пальцы. – Думаю месяца три-четыре. – Приму к сведению. Малфой переворачивается на живот, подставляясь под ласку, словно сытый кот. Его ягодицы исполосованы мягкой замшевой плетью, на лопатке зреет алым свежий укус. Он поворачивает голову, смотрит внимательно и цепко. – Полагаю, после свадьбы мы прекратим наши встречи? Малфой выглядит так, словно ожидает отказа. – Не такой уж я и самодур, мальчик, – смеется Кингсли. – Ты поступишь так, как решишь, не в моей власти отменить это. Холодные серо-синие льдинки малфоевых глаз теплеют. Их странным, построенным на сексе, горячем кофе и деловых письмах отношениям скоро придет конец. Кингсли не хочет терять время, он притягивает мальчишку к себе. Тот отзывается горячо, страстно. Кингсли понимает, что в своем сожалении он не одинок. *** Прием в честь помолвки Люциуса Малфоя и Нарциссы Блек размахом и богатством может сравниться с ежегодным балом в Министерстве. Здесь собрались сливки общества: чиновники, аристократы, богатеи, в толпе мелькают известные спортсмены и певцы. Среди приглашенных он замечает даже министра Магии Франции. Кингсли беспрестанно раскланивается, расточает улыбки и комплименты. Словом, работает. В один момент ему удается ускользнуть из центра внимания и выйти на террасу. Здесь прохладно и ветрено, а потому безлюдно. Кингсли подходит к перилам, смотрит в густую зелень сада, мягко подсвеченную парящими в полутора метрах от земли светильниками. Где-то сбоку мелькает тень, слышится шорох – это обеспокоенный наплывом гостей павлин скрывается в зарослях. – Добрый вечер, министр Бруствер. Кингсли оборачивается: Кассиопея Малфой, урожденная Эйвери, заметно поблекла со смертью мужа. Нет, ее лицо все так же красиво, а волосы лежат аккуратными локонами, но взгляд… В прозрачных зеленых глазах стынет тоска, печаль закрадывается в каждую деталь ее изысканного образа, вьется за ней шлейфом и не оставляет. Кингсли видел их с Абраксасом фотографии в «Пророке». В отличие от многих других аристократов, вступивших в брак не по своей воле, казалось, они были по-настоящему счастливы. – Добрый, миссис Малфой. Примите мои поздравления, – улыбается он и целует протянутую руку. Ладонь у Кассиопеи Малфой оказывается маленькой и прохладной. – Благодарю. Должно быть, гости утомили вас, – говорит она, подходя ближе. – Хотите, я прикажу домовому эльфу принести вам напитки и закуски? – Не стоит, что вы. – К сожалению, это единственное, что я могу для вас сделать, – вздыхает миссис Малфой. – А мне бы хотелось отблагодарить вас, вы положительно влияете на Люциуса. Он очень серьезно относится к своей работе, так много времени проводит в Министерстве… Я рада этим переменам, министр Бруствер. В одну секунду Кингсли опаляет жаром стыда, на спине и на лбу проступает испарина. Но его лицо остается неизменной маской вежливой приветливости. – Что вы, миссис Малфой, в этом нет моей заслуги, Люциус достойный сын своего отца. При упоминании Абраксаса лицо миссис Малфой едва уловимо меняется, его словно накрывает темным облаком. Кингсли знает, что это грязный прием, но не видит иного выхода. После ухода миссис Малфой он спускается в сад. Здесь еще прохладнее и ветренее, самое то, чтобы прочистить голову. – Мне доложили, что вы в саду, министр Бруствер. Кингсли оборачивается. Малфой неспешно приближается к нему, сбоку, на почтительном расстоянии трусит тощий домовой эльф. Заметив направление его взгляда, мальчишка бросает эльфу: – Прочь отсюда. Эльф почтительно, но несколько поспешно кланяется и исчезает с негромким хлопком. Кажется, мальчишка унаследовал от Абраксаса и его манеру строить слуг. Кингсли хмыкает: он давно замечал за Малфоем эту особенность, но никогда не придавал этому значения. – Пройдемся? Они сворачивают в боковую аллею, здесь не так ветрено и гораздо меньше пространства, им приходится идти плечом к плечу. – О чем вы разговаривали с моей матерью? – Светская беседа, не более. – Она показалась мне расстроенной после вашего разговора. Кингсли пожимает плечами: он не хочет затрагивать в тему Абраксаса. Не сейчас. – Невеста не потеряет вас, мистер Малфой? – Нарцисса? О, она из Блеков и все понимает, – тонко улыбается мальчишка. Кингсли неясно, к чему относится «понимание» мисс Блек – к исчезновениям мужа или к его гомосексуальным интрижкам. Хотя, зная аристократов, легко можно предположить и второе. Некоторое время они идут молча, сворачивают в лабиринт из высокого кустарника и останавливаются. – В последний раз? – вдруг спрашивает мальчишка. Кингсли понимает, о чем он, поэтому без лишних слов расстегивает мантию. Они не обнажаются, лишь скидывают мантии, да приспускают штаны. – Ох, – выдыхает Малфой, когда Кингсли въезжает в него по скудной смазке из слюны. – Полегче! Кингсли усмехается, наматывает на руку аккуратно уложенные волосы и глубже толкается в узкий зад. Оба знают: боль и слабые протесты – лишь игра. Они неплохо изучили друг друга за это время. Секс оказывается коротким и злым, а оргазм почти не приносит радости – лишь физическое удовлетворение, чувство завершенности. – Это был последний раз, – говорит мальчишка, натягивая штаны. – Ты собираешься блюсти верность? – с легкой издевкой спрашивает Кингсли. – Хотелось бы, – вздыхает мальчишка. Кажется, он искренен в своем наивном желании. Иногда Кингсли забывает, как молод его любовник. Молодости свойственна наивность. Они возвращаются порознь. Первым заходит Малфой, тут же встреченный матерью и невестой, через десять минут сам Кингсли незаметно выныривает из-за колонны. В течении вечера он украдкой разглядывает Нарциссу Блек. Она невысока и хрупка, немного костлява, как и все женщины семейства Блек. На фоне сестры и матери юная Нарцисса выглядит нежным цветком в окружении колючего кустарника. Но Кингсли не спешит обманываться. Ему лишь любопытно: сумеет ли младший Малфой полюбить свою жену так, как это сделал Абраксас? На этот вопрос ответит лишь время. А Кингсли умеет ждать. *** Для Кингсли война начинается с известия о нападении на дом Логнботтомов. Его поднимают в два часа ночи – в камине висит хмурая голова Аластора Моуди. – Кинг, Фрэнк мертв, Алиса в Мунго, на месте работают наши, – скупо говорит он сквозь шипение пламени. Кингсли не помнит, как одевается, как зачерпывает горсть дымолетного пороха, как отдает приказы. В себя он приходит лишь стоя посреди разоренной гостиной Лонгботтомов. Он чувствует, что вместе с Фрэнком и разумом Алисы умирает что-то и в нем самом. Он оглядывает потеки крови на светлом полу, осколки зачарованного витражного стекла, вспоротые подушки дивана, разбитые фотографии на стенах. Кингсли достаточно проработал аврором, чтобы понять: погром нарочитый, почти театральный, кто-то сделал это специально. – Они бросают нам вызов, – сквозь зубы цедит Моуди. – Эти ублюдки бросают нам вызов! – Найди их, – спокойно и тихо приказывает Кингсли, глядя на лужу прозрачной жидкости посреди гостиной. Он знает, что люди часто не выдерживают Круциатуса и мочатся прямо в штаны. – Санкционирую применение непростительных и веритасерума. Моуди достает палочку и с негромким хлопком аппарирует. Следом за ним исчезают еще три аврора. Так начинается война. *** Алиса никогда не была красавицей. Но в простоватом лице ее всегда был живой интерес, а глаза светились острым умом. От этого она всегда казалось Кингсли хорошенькой, притягательной, он был рад, когда их ставили в дежурство вместе. Сейчас в лице Алисы нет ни капли интереса – безучастная маска, а глаза полны странной мути. Словно у слепого котенка. Словно у человека, пережившего поцелуй дементра. Кингсли проходит в палату и ставит в пустую вазу цветы. Нежно-розовые пионы, он помнит, что Алиса часто получала такие букеты от Фрэнка. Но помнит ли об этом сама Алиса? – Здравствуй, – негромко говорит Кингсли, садясь рядом с больничной койкой. Алиса поворачивает голову на звук, секунду смотрит на него невидящими глазами, а потом вновь возвращается к прерванному занятия – механическим движением отколупывает кусочки лака с ногтей. Лак выглядит свежим, наверняка кто-то из родственников таким образом пытается проявить заботу. – Мы еще не нашли их. Но мы стараемся. Очень стараемся. Алиса заканчивает с указательным пальцем и переключается на средний. Частицы бледно-лилового лака крошками покрывают одеяло. – Ты похудела. Помню, ты как-то сокрушалась, что после рождения Невилла никак не можешь прийти в форму. Лак на среднем пальце снимается единым слитным куском, наступает очередь безымянного. – Мы потеряли еще троих. Доута, Аккерман и Смита. Ты ведь помнишь их? Кингсли вздыхает. Алиса снимает лак с мизинца. Когда он уходит, ее ногти абсолютно чисты. *** На его памяти Азкабан еще никогда не был переполнен. Сколько бы человек они ни отправляли в заключение, у дементров для каждого находилась одиночная камера. Так случается и в этот раз. Приговоры звучат один за другим. – Крауч Барти младший: пожизненное. – Эван Розье: пожизненное. – Антонин Долохов: пожизненное. Мораторий на поцелуй дементра вовсе не дань маггловской моде на гуманизм, это банальная практичность. Живой и измученный Упивающийся сдает своих лучше, чем мертвецы. *** Кассиопея Малфой, урожденная Эйвери, ждет в его приемной уже четыре часа кряду. Кингсли не любит заставлять женщин ждать, но это особый случай. Они оба знают, что если потребуется, миссис Малфой будет дневать и ночевать в его приемной до конца своей жизни. Кингсли подписывает последнее письмо, кладет его в стопку других и вызывает секретаря. – Мистер Хант, отошлите это срочной почтой. Свяжитесь с аврором Моуди и назначьте ему встречу завтра во время обеда. Подготовьте запросы в Гринготтс, укажите, что они должны быть рассмотрены и удовлетворены в течение суток с момента получения. На этом все, можете быть свободны. Секретарь забирает со стола стопку писем и, собирается было уйти, но вдруг оборачивается. – Миссис Малфой все еще в приемной. Мне попросить ее удалиться? Кингсли в задумчивости проводит кончиком пера по губам, бросает взгляд на часы: девять вечера. – Нет. Пригласите ее. Миссис Малфой в черном, на ее лице нет макияжа и маскирующих чар. Кажется, за последние два года она постарела на десять лет. – Министр Бруствер, благодарю, что согласились принять меня, – говорит она и садится на предложенный стул. Лицо ее бесстрастно, осанка идеальна. Волнение выдают лишь дрожащие руки. – Полагаю, вы знаете, зачем я здесь. – Догадываюсь. Чаю? Кофе? – Ничего, благодарю. – Что ж, я вас слушаю, – Кигсли переплетает пальцы в замок. – Мой сын… Люциус Малфой был арестован аврорами двадцать четвертого апреля этого года. С тех пор я не видела его, не разговаривала с ним и даже не знаю, жив ли он еще. Все мои письма в аврорат и Министерство получают лишь один ответ: «Ведется следствие». Поймите, министр Бруствер… я не прошу вас идти против закона, не прошу оказать нам снисхождение или особое отношение… просто… Скажите, мой сын еще жив? Кингсли трет переносицу и делает глоток остывшего кофе. Как секретарь Томас Хант его полностью устраивал, но кофе… кофе у него получался на редкость дерьмовым. – Он жив, миссис Малфой. В тишине кабинета отчетливо звучит вздох облегчения и впервые в жизни Кингсли видит, как идеально прямая спина Кассиопеи Малфой сгибается, будто сломанный тростник. – Он находится под следствием, его будут судить по всей строгости закона. Он понесет наказание соразмерное его преступлениям. Это все, миссис Малфой. – Благодарю вас, министр Бруствер. Это все… все, что я хотела узнать. Кингсли привычным жестом прокручивает перстень на пальце. Камень ловит отблески пламени. – Он запутался, ошибся…. Он просто мальчик. Пожалуйста, вспомните об этом, – едва слышно говорит Кассиопея и уходит, осторожно притворяя дверь. *** Тюремная жизнь изрядно пообтрепала Люциуса Малфоя. Даже в таком тусклом свете заметна его сероватая кожа, растрепанные волосы и обломанные ногти, под которыми запеклась кровь. Кингсли переступает порог камеры и дает знак сопровождающему аврору оставить их. Тот колеблется секунду, но все же послушно удаляется. – Абраксас был бы недоволен твоей недальновидностью, – качает головой Кингсли, подходя ближе. – Поставить под удар честь семьи, запятнать имя Малфоев… Люциус вздрагивает, словно от удара и сворачивается в углу в напряженный комок. От него остро пахнет свежей кровью и мочой. Кингсли знает: это запах аврорской работы, это запах бесконечной череды допросов под Империусом и веритасерумом. Он больше не тот чистенький мальчик, с которым Кингсли развлекался на рабочем столе. Война изменила их. – Кинг… Ворох грязных тряпок и спутанных волос, в который превратился Люциус Малфой приходит в движение. Медленно, будто под водой, он ползет к Кингсли. – Кинг… вытащи меня отсюда… Кинг… Кингсли присаживается на корточки, подцепляет узкий подбородок и заглядывает Малфою в глаза. Расширенные от веритасерума зрачки затопили всю радужку, белок покрылся алой сосудистой сеткой, а на ресницах застыли комочки гноя. – Моя семья… Малфой-мэнор, есть счета в Гринготтсе, есть счета по всей Европе… столько денег, сколько нельзя потратить. Кинг… Хочешь, возьми меня, – жарко шепчет Малфой обметанными белым губами. – Бери меня как пожелаешь, когда захочешь… Ки-инг!.. Кингсли невесело усмехается и отпускает трясущееся лицо Малфоя. Отряхивает руки и отступает на шаг назад. – Не держи меня за дурака, Малфой. Полгода в тюрьме еще не повод опуститься так низко. Ты ведь даже не в Азкабане. Малфой замирает, а потом вдруг оскаливается в уродливой гримасе ярости, кидается вперед. Отбросить его совсем несложно, он исхудал и обессилел. Малфой врезается в стену и сползает на пол, его серые от пыли и грязи волосы темнеют. Кровь. Такая же красная, как и у всех них. – А вот теперь можно поговорить. Я изучил твое дело, если суд не проявит к тебе снисхождения, тебе грозит пять лет Азкабана. Мы оба знаем, что ты не выживешь там, – коротко и веско подводит итог Кингсли. Малфой не смотрит на него, он сидит неподвижно, неловко разметав ноги и руки, будто сломанная кукла. Где-то там под грязной тюремной робой должна чернеть метка. – Я знаю, – наконец, отвечает он. – Зачем ты здесь? Кингсли поводит плечами, скидывая усталость долгого рабочего дня. Он готовился к этой встрече, ему нужно собраться для решающего броска. Точного и смертоносного. – Деньги и поместье в этой войне лишь пыль. Все это будет у нас, у победившей стороны. А вы… Во взгляде Малфоя прорезается осмысленность и страх. – Вы будете поражены в правах и на несколько поколений клеймены позором. Дети станут в ответе за грехи отцов. Древнейшие семьи потеряют не одну ветвь фамильного древа, а корни некоторых иссякнут, потому что плоды не дадут всходов. Кингсли слишком хорошо знал Абраксаса, поэтому он знает и его сына. Он бьет по самому больному месту. – Помнится мне, заключенных держат в полной изоляции, так что весть о беременности твой жены станет новостью. – Цисси?.. – Да. Нарцисса Малфой, урожденная Блек, ожидает ребенка. Малфой застывает. – Мой сын, – шепчет он как в лихорадке. – Это мальчик. – Наследник рода. Сын Люциуса, внук Абраксаса. – Мой мальчик… моя бедная Цисси… Кингсли понимает: время пришло. Он наклоняется так, чтобы их лица оказались на одном уровне. Она берет Малфоя за шею мягко, но уверенно, словно собираясь поцеловать или удушить, пристально смотрит в глаза. – Назови мне их имена. Дом Лонгботтомов, смерть Фрэнка, безумство Алисы. Мне нужны имена. Малфой дрожит в его жутком объятии, словно от холода. Его шея кажется неестественно тонкой. Блок, стоящий в сознании Малфоя слишком хорош, его не пробить легилименцией. Только собственной волей Люциуса, только предельным напряжением всех его сил. – Я… – Имя. Люциус. Мне нужно имя. Малфой открывает рот, до Кингсли доносится запах нечищеных зубов и кисловатый душок местной похлебки. – Я не могу… – Можешь. Ради нее, Люциус. – Я… – Малфой заходится в коротком припадке: его глаза закатываются, а челюсти стискиваются до громкого скрипа, из узких ноздрей тонкими струйками бежит кровь. Кто-то искусный на славу постарался, защищая его сознание окклюменцией, самому мальчишке такое не по зубам. – Имя. Только имя. – Лес… – хрипит Малфой, захлебываясь слюной. – Лестрейнджи! Кингсли закрывает глаза. Удовлетворение окатывает его с ног до головы обжигающей волной. Лучше опьянения. Лучше, чем оргазм. Он отшвыривает Малфоя и выходит из камеры. – Вытрясите из него все, что только можно. Выжмите его до последней капли. Пламя камина кажется ему очистительным огнем. *** На его памяти Азкабан переполнен впервые. Некоторых узников приходится сажать подвое, но едва ли им от этого легче, обилие заключенных лишь пир для деметров. Однако для некоторых все же находятся отдельные камеры. Приговоры звучат один за другим. – Лестрейндж Беллатриса: пожизненное. – Лестрейндж Родольфус: пожизненное. В последний раз Беллатрис, тогда еще Блек, Кингсли видел на приеме в честь помолвки младшего Малфоя. Тогда она была в темно-зеленом шелке, серебре и бриллиантах, чей холодный блеск чудно перекликался с сиянием ее волос. Сейчас наспех сведенные синяки на ее лице неплохо сочетаются с тюремной робой. Ему интересно, сможет ли Азкабан лишить ее этого надменного взгляда? Он надеется, что сука будет гнить в своей камере заживо. Так же, как гниет на своей больничной койке Алиса. Как едва не сгнил на этой войне он сам. *** Пять лет – маленькая вечность, скользнувшая меж его пальцами горстью песка. Он понимает, что время пролетело незаметно лишь когда сталкивается с белокурым ребенком лет трех в холле Гринготтса. Мальчишка врезается в него со всей дури и падает на мраморный пол. Он поднимает прозрачные серо-синие глаза и с испугом смотрит на него, сдерживая слезы. Малфои ведь не плачут, верно? Нарцисса мало изменилась за это время, все так же хороша, лишь глубже залёгшие носогубные складки чуть изменив милое личико, делая его выражение неприятно брезгливым, словно она всегда морщится. – Добрый день, министр, – сухо кивает она. – Цисси, вот ты где.. Люциус замирает. С их памятной встречи в казематах аврорората они виделись лишь однажды – на суде. Год заключения высушил его, сделал лицо четким, острым, будто набросок тушью, сделал из него мужчину. – Добрый день, мистер Малфой, мисс Малфой. – Добрый, – сухо отвечает Люциус. – Цисси, прошу, побеседуй с гоблином насчет ячейки. Нарцисса из Блеков, она все понимает без лишних объяснений и уводит сына за руку. Кингсли почти уверен в том, что она знает: ее муж когда-то был его подстилкой. Она знает: он упрятал ее сестру в Азкабан. Она знает, что именно он, Кингсли, подарил им с мужем эту маленькую семейную идиллию последних пяти лет. – Время неощутимо, когда у тебя нет детей, – философски замечает Кингсли. – Верно. – Ты хочешь о чем-то поговорить? – Да. Не здесь. «Дырявый котел», номер на имя Стюарата. Через час. Кингсли усмехается такой наглости, но соглашается. Разумеется, он опаздывает на встречу. Разумеется потому, что его задерживают гоблины, а не по собственной прихоти… Как порою удобно быть министром Магиии, столько дел и все как одно неотложные. Когда он появляется в пламени камина, Малфой едва заметно вздрагивает, но быстро берет себя в руки. Он пьет огневиски, наверняка самый дорогой, что есть в «Котле». Кингсли молча вышагивает из камина, наливает и себе на два пальца. Некоторое время они пьют в тишине, лишь потрескивают поленья в зачарованном огне. – Ты солгал мне тогда, – наконец, говорит Малфой. Кингсли иногда забывает, как же Люциус молод, а потому наивен. – Все верно. Я обманул тебя и посадил в тюрьму сестру твоей жены, которую обвинили в сорока шести эпизодах применения Круциатуса. И знаешь, я рад, что эта сука еще жива, каждое утро меня греет мысль о том, что она мучается. Малфой стискивает зубы так, что под кожей вздуваются узлы желваков. – И все же я должен тебе. – Ты так считаешь? – удивленно вскидывает брови Кингсли. Люциус молчит почти минуту. – Да. – Как известно, долги красны лишь платежом. Ты можешь отплатить мне прямо сейчас. Тебе придется вспомнить юность. Малфой смотрит на него со смесью ненависти и изумления. Испорченный мальчишка. – О, нет, меня не интересует твое тело. – Тогда что?.. – Сделай мне кофе. Как тогда. Кажется, Малфой борется с желанием переспросить его, но все же берет себя в руки. Встает с кресла, щелчком пальцев вызывает домовика. – Где у вас кухня? Домовик удивлен настолько, что даже забывает кланяться и извиняться, лишь молча выводит Малфоя из комнаты. Кингсли лениво потягивает огневиски. И вправду неплохой, терпкий, крепкий, пряный… Минуты текут одна за другой, Кингсли отстраненно размышляет о том, что жизнь – не прямая на плоскости и даже не спираль. Жизнь – сложный клубок из нитей, туго переплетенных меж собой. Некоторые из них срастаются вместе, поэтому один и тот же миг жизни люди вынуждены переживать вновь и вновь. Дверь распахивается, на пороге стоит Малфой в темной мантии. Его волосы привычно убраны в гладкий хвост на затылке, в руках у него серебряный поднос с гравировкой, а на нем – одинокая чашка. Без кофейника, без сахарницы, ведь Малфой прекрасно знает, какой кофе он пьет. Поднос с негромким стуком касается невысокого столика, Малфой не садится, встает чуть поодаль, словно он и вправду сейчас министерский секретарь. После затянувшейся паузы, он, наконец, говорит: – Ваш кофе, господин министр.