Его имя

POV Флоран. Я потерял твое имя. Оно въелось мне в грудь, прожгло тугие ребра и застыло где-то в сердце, отчаянно скреблось и заставляло меня мучиться от боли. Оно не отпускает меня, напоминая о себе снова и снова, не позволяя мне вдохнуть полной грудью воздух или добивать свои и без того прогнившие легкие сигаретным дымом. Это имя всегда кусалось, никогда не хотело срываться с моего языка и звучало с моих уст тихо и жалостливо, словно было сильнее меня самого. Мои губы всегда искусаны — еще одна моя вредная привычка, здорово, да? До крови я прикусываю свою губу, когда мысленно умоляю себя заткнуться, пока дрожащие в нервном треморе руки сжимают сотовый телефон с твоим набранным номером. Нет, я не хочу ничего тебе говорить, уже не хочу. И только твое имя — потерянное, но не забытое, заблудившееся во мне и никак не находящее выхода, — не желает исчезать. Микеле. С милой, слишком очаровательной улыбкой ты просил меня называть тебя по имени чаще. Локонте, чертов ты итальянец, я ведь послушал тебя, прислушался к твоей просьбе — и что теперь? Жалею, пытаюсь забыть. Во мне живет надежда на время, в которое я до сих пор верю, пусть оно никогда и не слушает. Я забуду твой голос, он станет прозрачным в моей памяти, позабуду твою улыбку, серебряные тени на твоих веках. Забуду и сами глаза и их карий, по-настоящему медовый, теплый цвет, сладость которого временами мелькает на моих губах. Я забуду все в тебе, я не вспомню тебя, ты будешь тусклым мальчишкой из прошлого. Но твое имя меня не покинет. Уже сейчас я с трудом вспоминаю твой смех, хотя ты всегда смеялся часто, не стеснялся хохотать в голос. Первым в моей памяти потускнел запах — твоей кожи и парфюма. Мне не страшно тебя забыть, я хочу этого, жажду сильнее всего на свете. Жду с трепетом, с постепенно увеличивающейся тревогой от этого ожидания. Я в предвкушении, в болезненном предвкушении того чувства, когда уже ничто не будет нас связывать, и того момента резкого, внезапного осознания, что мы уже чужие друг другу люди. Микеле. Приторное, сладкое послевкусие остается во рту, когда я произношу твое имя вслух, самому себе. На мгновение становится легче, приятнее, а воспоминания кажутся более светлыми, чем прежде. Глубокий вдох и медленный выдох. Мое сердце, в котором живет твое имя, начинает биться быстрее, я судорожно зажигаю сигарету и затягиваюсь до головокружения. Ты ушел от меня безжалостными, но тихими шагами, звук которых надежно впечатался в мою чертову память. Я ни секунды не жалею, что отпустил тебя. Шаг. Ты бросаешь на меня короткий взгляд и виновато, словно издевательски улыбаешься уголками губ, может, пытаясь извиниться передо мной этим жестом или безмолвно сказать что-то. Шаг. Вертишь в руках нашу общую фотографию в рамочке, которую неловко берешь с тумбочки рядом с собой, рассматриваешь, вспоминаешь о том времени, кладешь обратно. Шаг. Еще один. Оказываешься ко мне ближе и я, наблюдающий за тобой все это время, роняю из руки тлеющую сигарету. Она падает на пол и, наплевав на это, я только тушу окурок ботинком, а ты смотришь на меня пристально. Шаг. Ты еще ближе, открываешь рот, чтобы начать говорить, я напрягаю слух, готовясь слушать. «Я устал. И больше не люблю тебя, а может, и не любил вовсе.» — Всего нескольких шагов, каких-то банальных фраз тебе хватило, чтобы заставить меня внутренне вскрикнуть, напугать этим криком свою мерзкую душу, что теперь мечется в постоянном страхе одиночества. Спасибо, что ты был честен, спасибо, что не притворялся любящим. Спасибо за расставание. Становлюсь моральным мазохистом, погружая себя в прошлое и разрешая себе утонуть, думая поселиться в нем навечно и захлебнуться вязкими отрывками воспоминаний. Мы смотримся в одно зеркало в ванной комнате, я стою позади тебя, обнимаю за талию и рассматриваю твое сонное отражение. Я люблю видеть тебя таким растрепанным и только проснувшимся, совершенно настоящим. Любил. Раньше я по своей глупости считал, что людей, предавших меня, слишком много. И тебя я считал предателем, итальянец, а ненависть пожирала меня и заглушала все остальное, сердце билось в дикой истерике. Нет, ты не предал, ты остался все таким же искренним, ты всегда был таким. Мой самый главный предатель — я сам. И я предал себя, когда позволил себе влюбиться. Микеле. Я слышу это гребанное имя, оно вырывается из горла наших общих знакомых, срывается с их мерзких губ. До сих пор они спрашивают меня о том, общаемся ли мы, интересуются, как ты. Да откуда мне знать, как ты там поживаешь и с кем проводишь свои дни?! Скрывая надрыв и дрожь в голосе, я лишь коротко отвечаю всем, что мы больше не общаемся, а после с усмешкой смотрю на удивленные выражения лиц. Да, мы — родственные души, столь близкие друзья в ваших глазах, те два парня, что дурачились и веселились друг с другом на репетициях, — не общаемся больше. Да и не желаем. И не нужно мне этого удивления в ваших глазах, что сменяется непониманием и состраданием, а у некоторых — любопытством. Не нужно. Не говорите о нем. Не напоминайте. Я занят и, как оказалось, работа может быть надежным помощником, если нужно избавиться от назойливых мыслей. Много времени прошло, я уже научился не горевать, уже почти позабыл тебя и только боль терзает каждый раз, когда я невольно натыкаюсь на наши старые фото. Ты любил фотографироваться, мне всегда это нравилось, но сейчас, клянусь, я готов уничтожить каждый наш совместный снимок. А впрочем, нет, пусть останется хотя бы один, оставлю его у себя, как немого свидетеля нашего с тобой прошедшего и ускользнувшего счастья. Не влюбляться. Не любить. Никогда, ни за что, ни кого. Я разучился, испугался, забился в угол и больше не хочу столкнуться с расставанием. Любовь — чушь, бред, сущее дерьмо, оно лишь для сумасшедших людей, только они могут поверить в это чувство. А я не верю больше и, посмеиваясь, только еще раз убеждаюсь в том, до чего же довел меня тот мужчина с итальянским акцентом, какую власть он имел надо мной. Я был глупцом и полюбил безрассудно, неосмысленно, неконтролируемо. Больше такого не допущу. Время идет, и я начинаю любить осень, которую раньше так яростно ненавидел, но это лишь мелочи. Во мне многое изменилось, начиная от длины волос до характера и улыбки. Я озлобился, очерствел, стал холодным и молчаливым. Минимум слов. До сих пор бывают потерянные минуты и мгновения, когда мне кажется, что эти потрескавшиеся и искусанные губы, видные мне каждый раз в зеркале, больше не способны произнести ничего, кроме одного единственного имени. Его обладатель позвонил мне сегодня, сейчас. С сомнением я смотрю на высветившийся, на экране сотового телефона, номер — итальянец уже давно удален из контактов, но эти цифры помнятся мне наизусть. Это он. Сбросить, не ответить, а может и вовсе швырнуть этот мобильник в стену, чтобы его мелодия не нервировала меня? В голове мгновенно мелькают все эти варианты — лишние, мешающие, неправильные и еще сильнее раздражающие меня. Отвечаю. Голос. Полгода я не слышал его в телефонной трубке и ровно столько же времени убеждал себя, что забыл о нем, забыл его и совсем не помню. Он просит встретиться, а все слова вылетают у меня из головы, затуманенные воспоминаниями и эмоциями, только тихо мне удается промямлить что-то, хоть немного похожее на согласие. Локонте даже не изменился, но только его взгляд больше не завораживает меня, а по коже не бегут мурашки от прикосновений. Мне не хочется обнять этого человека и вновь почувствовать тепло чужого тела, зарыться пальцами в жесткие крашеные волосы, вдохнуть их запах. Все, что проносится у меня в мыслях и мешает мне, не дает покоя — воспоминания. — Флоран, ты меня слышишь? — итальянец проводит рукой у меня перед глазами и слабо хлопает в ладоши, я вздрагиваю, после он вновь садится на свое место за столом. Киваю, наливаю чай и сажусь напротив него, пытаясь хоть немного улыбнуться, хотя, кажется, выходит это совершенно отвратительно. Долгие, пугающие и томительные минуты молчания. — Я люблю тебя, все еще люблю! Я ошибался, когда сказал обратное, я не должен был уходить! — эти слова он произносит резко и неожиданно, они напоминают мне выстрел. Он – тот, кто держит пистолет в своих руках, тот, кто спустил курок и выстрелил в меня, а я лишь доверчиво подошел ближе, чтобы пуля пронзила мое измученное сердце. Любит? Это очередной способ поиздеваться надо мной, привязать к себе, чтобы после вновь выбросить, как надоевшую и старую игрушку? Но Микеланджело отворачивается и опускает голову, я понимаю, что должен ответить что-то или хотя бы не смотреть на него так пристально, но не могу даже пошевелиться. Румянец на его щеках вызывает во мне еще большую растерянность и негодование, осознание того, что чужие сказанные слова, возможно, были искренними. Смотрю. Смотрю на него, ищу оттенки того прежнего итальянца, которого я знал, выискиваю крупицы своей влюбленности в карем цвете его глаз. Ни-че-го. Слишком поздно, это признание уже ничего не исправит, я забыл и не хочу вспоминать. Прошлое впервые за все время спадает с моих плеч, что я тут же стараюсь выпрямить и сильнее прижимаюсь к спинке стула, наконец, отвожу взгляд. Если бы эти слова были сказаны раньше, мои руки задрожали бы, мое сердце и любовь в нем вскричали, а глаза заблестели. Я принял бы Локонте, ведь еще месяцы назад был готов вернуться к нему по первому же зову. Когда-то мне было плевать на себя и даже возможная в будущем боль не пугала, я был готов на все ради одного этого человека. Но меня оттолкнули, отвергли, моя любовь была слишком сильной. — Ты не нужен мне. Я не люблю тебя, — тот момент, тот миг, столь ожидаемый мною. Я не убеждал себя в этом и не врал себе, но со следующим вдохом, со следующим глотком воздуха дышать стало легче. Моргаю, после вновь глядя на собеседника, запоминая его в этот миг моего прозрения. Запоминая, каково это — смотреть на человека из своего прошлого и уже совершенно ничего к нему не чувствовать. Закрываю глаза, сосредотачиваюсь лишь на своих ощущениях, понимая, что не виню себя за эти слова и эту неприятную сухость, холодность в голосе. Я не люблю его, но влюблен в те воспоминания, что остались. Вновь эти тихие, медленные шаги, от которых я мучительно хватаюсь за подлокотники стула, напряженно и до боли зажмуриваю глаза, чтобы не столкнуться с итальянцем взглядом. Он наклоняется надо мной — знакомый запах ударяет в нос и мне хочется кашлять от того, насколько чужой парфюм стал казаться противным и мерзким. Ожидаемый мною поцелуй, прикосновение чужих губ, сквозь которое я ядовито усмехаюсь и одновременно поражаюсь тому, насколько этот человек стал для меня предсказуемым. Словно мне открыли на него глаза. Этим жалким поцелуем он пытается вызвать у меня прежние чувства, давно иссохшие и заледеневшие, старается напомнить мне о любви из прошлого. Или же сам желает вспомнить об этом. В соприкасающихся губах и в этом поцелуе нет ничего, и ничего, что я мог бы отдать, нет во мне самом. Он отстраняется, ниточка слюны тянется от моих губ до чужих, смотрит на меня, ищет что-то в моих глазах. Глупец. — Ты не мог забыть меня, не мог… — этот дрожащий шепот где-то над ухом заставляет меня поежиться, в то время как смысл сказанного ничуть не удивляет, а презрительная усмешка появляется на моем лице. Чего он ждал? Что я приму его обратно с распростертыми объятьями и люблю до сих пор? И даже в его чувства я не совсем верю, не думаю, что он ошибся, когда расставался со мной. — Нет, Локонте, ты и сам не любишь меня. Лишь захотел снова поиграть, устал быть один.