Почувствуй меня.

      Больно. Больно. Больно. Разрывающая изнутри и желающая захватить как можно больше места для своего существования боль. Она эгоистична, как и тот, кто её причиняет. Но её можно выдержать, она не предназначена для того, чтобы убить меня. Можно вытерпеть. Можно. Нельзя.       Когда он выводит свой чёртов дилдак, я захлёбываюсь воздухом, чуть ли не давясь им, а уже через секунду спасительный кислород покидает мои лёгкие, словно меня ударили под дых. Слёзы сдерживать не получается, поэтому я пытаюсь сохранить хотя бы каплю гордости и не выпускаю истошный крик, который режет моё горло, словно нож. От повторения его движения закладывает уши, и в голове звенит так, будто кто-то бьёт в гонг прямо в ней.       Вопль сдерживать уже просто нет сил, и я дарю ему свободу, но почему-то вместо него слышится лишь жалкий хрип. Такой, какой ты можешь издать только после того, как кричал во всю глотку. Неужели я всё это время кричал? Неужели ничего не слышал? Теперь я чувствую, как саднит горло. Мне чудится, что я глотаю кровь вместо слюны. А может уже и не чудится. Кажется, я прикусил язык. И не раз. Я не смогу захочу завтра разговаривать, ни с кем. Я потерялся во времени. Не знаю, сколько длится надругательство над моим телом. Не знаю, сколько ещё оно выдержит это будет продолжаться.       Интересно, а этот мудак надо мной хоть получает удовольствие? Не понимаю, как может нравиться то кровавое месиво, происходящее внизу. Я чувствую знаю, там много крови.       Всё заканчивается неожиданно странно. По крайней мере, для меня. Мужик, уже чуть сотрясаясь в приятных для него судорогах, обнимает меня, утыкаясь мне куда-то в ключицу, пряча лицо. Почти нежно безболезненно.       И я понимаю, что всё только начинается закончилось.       В следующий раз это происходит в баре. И, наверно, клянусь, не будь я настолько пьян, врезал бы ему со всей дури безо всяких разговоров, только увидев его лицо, не говоря уже об ударе за то, что он начал делать.       На этот раз не так больно. Наверно из-за того, что я смирился, что алкоголь всё притупляет. Всё происходит как в замедленной съёмке быстро: меня хватают за шкирку, словно нашкодившего котёнка, тащат в туалет. Звук закрывающейся на щеколду кабинки. Припущенные у обоих с разных сторон штаны и, в конечном итоге, секс родное, мать его, изнасилование. Никто не обращает на нас внимание. В таком заведении это не редкость. Да и, в общем-то, мне всё равно. О несправедливости этого мира я знал не понаслышке. И прочувствовал его сполна, нахлебавшись этого дерьма ещё в детстве.       Когда я был ещё маленьким, моя мать умерла. И не то, чтобы мне не было грустно из-за этой потери, но я улыбался, когда узнал об этом. Улыбался и плакал, проклиная то, что не лежал там, с ней. Не заснул под её прокуренный, но ласковый голос, пока она докуривала сигарету. Тогда бы мы сгорели вместе. Оба бы избавились от отца, который только и делал, что пил и избивал меня, брата и маму по-очереди. Наверно, я жил только ради брата. Заставлял себя выдерживать побои, не сорваться и не схватить отцовские лезвия для бритвы из тумбочки в ванной. Только я до сих пор не разобрался, кого хотел убить больше. А потом ушёл и брат. Просто исчез из моей жизни. Кинул, прекрасно зная, что мне некуда деваться. И вот тогда я уже держался на чистом упрямстве. Как бы доказывая папаше, "Хуй ты меня этим доканаешь, гандон". Боль для меня всегда значила то, что смерть не так далека, как кажется. И шрамы на моей спине были тому прямым доказательством.       Все последующие разы были чистой случайностью. Как только он встречал меня на улице, то вёл в ближайший переулок. Я сопротивлялся. Несколько раз точно. В четвёртый, кажется, даже сломал ему нос. Пытался реже выходить на улицу, покупая любые продукты ночью, в круглосуточных магазинах. А потом меня словно переклинило. Не скажу, что я искал с ним встречи, но как только видел его, то не прятался. Следил за ним. Мне было интересно, что это за человек. Но я ничего толком и не узнал, пока не встретил его снова в каком-то универсаме. Этот человек был копом. Исключительная противоположность таким, как я. Правильный сукин сын, рука закона. Как-то не вяжется с образом пидора-насильника. Если честно, то я начал догадываться о том, кем он работает, ещё тогда, когда увидел, что с ним здороваются практически все люди из благополучных районов. Те, за безопасностью которых он следил.       Когда он один ворвался в магазин, вооружённый лишь пистолетом, у меня перехватило дыхание. И отнюдь не из-за того, что этот мужчина оказался отважным, готовым отдать жизнь за бравое дело. Я испугался. Впервые боялся за жизнь человека, которого и не знал совсем. Это называют "стокгольмским синдромом"? Пиздец. А в следующую секунду к моему виску было приставлено дуло револьвера. Чистая случайность. Просто я оказался ближе всего к ворам. - Отпустите его. – Слова, сказанные им, впитались в моё сознание, заполняя разум чем-то новым. Я понимал, что, окажись на моём месте кто-то другой, он бы сказал то же самое, но по телу всё равно разлилось тепло. - Брось пушку, или через секунду его мозги окажутся на полу. Живо!       Он повиновался. Медленно начал опускаться на колени, расслабил руку, которая держала уже снятый с предохранителя пистолет. И, в мгновения ока скооперировавшись, выстрелил. Пуля прошла в нескольких сантиметрах от меня, прошивая насквозь голову ублюдка. Больше выстрелов не последовало. Хоть он мог пристрелить оставшихся двух, не стал этого делать. Он подошёл ближе ко мне и протянул руку, желая помочь мне встать. Я принял помощь. И тут же, не дав мне оклематься, схватил за руку чуть выше локтя и повёл в сторону кладовой. Я сразу понял, зачем. И не стал убегать.       Он подтолкнул меня к металлическому столику, встал между раздвинутых ног и, притянув к себе, поцеловал. Я так опешил, что забыл, как двигаться, и застыл. Мои губы сминались под его губами, его глаза были открыты, как и мои. В них было что-то, от чего через всё моё тело прошёлся электрический заряд в тысячу вольт. Я, не доверяя себе и понимая, что это все - симптомы того ебучего синдрома, прикрыл глаза и подался вперёд, наконец отвечая на поцелуй. В тот же момент он издал звук, очень похожий на гортанный рык, и протолкнул свой язык в мой рот. Не знаю, закрыл ли он глаза. Зато я точно знал, что тогда в них можно было увидеть. Страсть. Желание.       Он провёл языком по кромке моих верхних зубов, остановился на клыках, надавливая на них языком, будто специально пытаясь пораниться о них. Повёл язык дальше, крадучись подбираясь всё ближе к моему языку. Он не дотрагивался до него, выжидая. Хищник, выжидающий свою добычу. Нет. Хищник, выжидающий, когда добыча сама попадёт ему в лапы. Я почувствовал, как сотрясся в приятной дрожи. Это всё так неправильно, так на меня непохоже. Кажется, сейчас я распадусь на тысячи осколков, которые будет не собрать. Осторожно сокращаю такое короткое, кажущееся огромным, расстояние, и кончики наших языков соприкасаются. Зверь готов к прыжку. И незамедлительно его совершает.       Он провёл всем своим языком по кончику моего, и я почувствовал вкус крови. Его крови, имеющий чистый металлический вкус. Я схожу с ума от этих ощущений. Он прикусывает мой язык и ведёт его в свой рот. Хочет, чтобы я сделал то же самое. Мои мысли настолько затуманены, что я выполняю этот немой приказ незамедлительно. Ранясь о его острые клыки, которые прикусывают мой язык, позволяю ему чувствовать вкус своей жизни крови.       Я всё ещё не понимаю, что происходит, почему он не спешит брать то, что всегда брал, когда за дверью кого-то громко зовут. Он на секунду замирает, а потом, притягивая меня ближе, так, что между нами не остаётся ни миллиметра свободного пространства, целует с нажимом, плохо скрытым безумием, дикостью. И, выпуская меня из своей железной хватки, двигается к двери. Накрывает ручку ладонью, осторожно поворачивает её и выглядывает в холл магазина. Видимо, прямо за ней оказываются те, кто его искал. Потому что он раскрывает дверь ровно настолько, чтобы ему можно было выйти, но чтобы не было видно меня, и выходит. Теперь я знал его имя. Рик.       Прошло уже более недели, я его так и не видел. Во мне поселились мысли о том, что в последний раз он был таким нежным не грубым со мной потому, что весь этот спектакль, где я был его марионеткой, закончился. На следующий день моё мнение, где-то в глубине меня, поменялось. На следующий день наступил апокалипсис.       Возможно, Рик чувствовал, что скоро всё накроется медным тазом, что у него больше не будет возможности быть играть со мной. Как только началась паника, никто больше не следил за заключёнными. Так сказал мой брат и так он объяснил своё появление в нашей квартире. Он предложил мне выбор: «Либо ты остаёшься в компании нашего «любимого» папочки, либо ты идёшь со мной и мы будем выживать вместе, как в старые добрые. Я бы выбрал второй вариант». И я тоже выбрал второй вариант.       Когда мы наткнулись на группу выживших, Мэрл предложил вступить к ним, а ночью прикончить и забрать припасы. И если бы раньше я закрыл глаза и позволил ему это сделать, то сейчас отказал. Но к группе мы всё же примкнули. Шли дни, недели, надежда встретить его начала таять, словно туман поутру. Я не понимал, почему столько думаю о нём, почему не могу избавиться от мысли, что Рик не мог умереть? Когда уже эти треклятые мысли влюбленной четырнадцателетней девки, лишившейся девственности, уйдут из моей головы?       А потом по всему оврагу, где мы обосновались, эхом начали разноситься гудки автомобиля. Сам он и белый фургон за ним, показались через несколько секунд. Мэрл и кто-то ещё из группы вернулись из города. Ничего необычного, меня даже не удивляло их «эффектное» появление, после которого на звук могли прийти зомбаки. Из красной машины вышел китаец. Он начал что-то говорить, но я его не слушал, смотря на дверцу фургона, из которой вышел он. Рик огляделся и, приметив кого-то из столпившейся толпы, быстрым шагом подошёл к ним. Это оказались женщина и мальчик. Жена и сын. Я во все глаза смотрел на то, как он заключил их в объятья. Внутри что-то оборвалось. Ноги сами понесли меня к нему, захотелось прервать эту терпкую до тошноты идиллию. Он отпустил их и посмотрел на меня. Я не знал, что сказать, но, оглядевшись, заметил ещё одну вещь. Мэрла нигде не было видно. Вот и нехеровый такой повод. - Где мой брат? - Мне пришлось оставить его на крыше одного из домов. Он нам угрожал. Он опасен. – Здесь я с ним согласен. Мэрл был опасен. Но он оставался моим братом. А безразличный тон и вид, будто Рик меня не знает, до конца вывел из себя. Но я подыграю. Кидаю в него связкой белок, которых поймал сегодня утром, и лезу в драку. Нас обоих останавливают. Ожидаемо. Вырываюсь из хватки, но не иду в атаку. Рик тоже. Ожидаемо. Говорю, что пойду искать брата. Рик говорит, что тоже пойдёт. Неожиданно.       На месте брата не оказывается. Мы идём по его следам, но не находим. Единственное, что мы знаем: он жив. Без правой руки, потерявший много крови, но живой. Эту ночь Рик проводит с женой. И я впервые жалею, что не согласился убить людей из этого лагеря. Хотя бы её – Лори Граймс.       Дальше всё происходило сумбурно и смазано. Мы потеряли четырёх членов нашей группы. Близко я не знал никого из них, поэтому не чувствовал от этих потерь ничего. И думал, что уже ничего не почувствую, будто из меня выжали все соки, все эмоции. Через несколько дней наша группа уже была на другом месте, с новыми людьми. Сына Рика подстрелили, но он выжил. И как бы я ни ненавидел жену Рика, Карл, их ребёнок, ни в чём не был виноват. Почему я вообще её ненавидел? Она не была со мной груба, по крайней мере, не больше, чем остальные. Ненависть поселилась в глубине сознания, обжилась там и чувствовала себя на своём месте. Она была чем-то, от чего невозможно было избавиться при всём желании, обитала на уровне первородных инстинктов.       Когда мы начали обживаться на ферме, я только и делал, что искал потерявшуюся девочку. Не знаю, почему. Может просто хотел отвлечься, а может эта потеря напоминала мне что-то другое... В голову иногда забирались идиотские предположения о том, что Рик просто меня забыл. Но тогда почему помнил, например, своего друга, Шейна? На эту тему рассуждать чертовски не хотелось.       В один из дней меня чуть ни убили. Лучше бы белобрысая не промахивалась. Тогда я слышал всё будто из-под воды, но прекрасно уловил крик Рика, яростное «Нет!» и сбивчивое дыхание, такое, когда ты переживаешь. Я на секунду открыл глаза, на меня смотрело лицо Граймса. От его выражения можно было либо повеситься, либо спастись от гибели. Смотря какие эмоции выделить из этого потока. Гнев и злость на Андреа. Ужас и беспокойство из-за меня. Потом я отключился.       Я спал, но не видел снов. И радовался этому. Мне надоели беспричинные кошмары. Они поглощали меня, я просыпался в холодном поту. И понимал, что то место, где я оказался после пробуждения – не лучше. Я открыл глаза, рядом со мной никого не было. Почему я не удивлён? Почему не взбешён? Привык быть ненужным. Но тогда моё внимание привлекло кое-что, лежавшее на столе. Пакет, в котором хранят кровь для переливания. Он был пуст, внутри, на его стенках, остались лишь красные капельки, завораживающие своими отблесками в лунном свете. Появилось желание попробовать её на вкус. Становилось страшно от одних этих мыслей. И противно от самого себя. Я лелеял надежду, что это кровь Рика. Что он пожертвовал её для меня. Походу, синдром прогрессирует и эволюционирует в хроническую болезнь. Я схожу с ума.       Когда в комнату зашёл он, моё сердце забыло, что оно должно биться. И я не мог его осуждать. - Ты в порядке? – в голосе читалось беспокойство. Я отогнал все надежды прочь. Если они не уйдут, то я не выдержу его взгляда. Его голоса. Что этот сукин сын со мной сделал? - Да. – сухо бросаю я. Привстаю на кровати и чувствую лёгкое головокружение. Бывало и хуже. Меня толкают обратно на подушку. - Какого хрена?! - И куда ты собрался? Совсем недавно ты был при смерти. – его голос чуть смягчился. – Полежи и отдохни. Ты нужен нам целым и невредимым, а не валящемся с ног. - Да пошёл ты. – мне хотелось высказать многое. Но я не стал. Под его взглядом стало не по себе. - Ты найдёшь её, не сомневайся в этом. – вдруг сказал Рик. – Я не сомневаюсь. Но чтобы вернуть её, тебе нужно набраться сил. Пожалуйста. После этих слов он незамедлительно вышел из комнаты.       Через два дня я, наконец, смог спокойно стоять на ногах и чувствовать себя нормально настолько, насколько это возможно. Меня допустили к ежедневной работе со всеми остальными. Кормить скот, убирать навоз, собирать урожай и прочие деревенские дела – предел мечтаний. Когда все зачем-то собрались во дворе, я не пошёл. Они решили поесть на воздухе. Ничего глупее в жизни не слышал. Поэтому забрал свою порцию и унёс в дом, в который нас всех наконец начали пускать. И не сразу заметил, что Рик пошёл за мной. Я вошёл в комнату, где отлёживался последние дня два и, остановившись, обернулся на него. - Что? – я положил тарелку на тумбочку у кровати и сложил руки на груди. Он, последовав моему примеру, поставил свою тарелку рядом с моей. И начал подходить ближе. Раз, два, три шага. Мои раз, два шага назад. Он потянулся ко мне рукой, и я хотел отпрянуть, я почти сделал третий шаг назад. Почти. Его рука дотронулась до моей кожи. Такому же примеру последовала и вторая. Прошу, дотрагивайся до меня. Столько, сколько нужно. Я желаю прикосновений.       Он без слов подошёл вплотную. Я отмираю от ступора и пытаюсь оттолкнуть его, хотя и сам понимаю, что попытки слишком вялые. Притворные. Не удержав равновесия, мы падаем на пол и слышим приглушённый стук. Мне кажется, что этот звук издали не мы, а моё сердце, ухнувшее куда-то вниз.       Рик смотрит мне прямо в глаза, и я забываю, как дышать. Не чувствую потребности в кислороде. Всё, что мне сейчас нужно – этот взгляд. На меня никто так не смотрел. Как на равного, как на нужного, как на правильного. Как на того, кто действительно дорог. По ощущениям, органы внутри меня, кажется, начали играть в догонялки. Передвигаясь с места на место, когда лицо Рика оказывается прямо возле моего. Мои губы опалило горячим дыханием. Когда мне чудится, что я вот-вот умру, он опускается ещё ниже и мажет своими губами по моим.       Он проводит своим языком по моим губам, я чуть приоткрываю рот, и Рик не упускает эту возможность. Он целуется так, будто не может надышаться, будто не может поверить, что всё это происходит на самом деле. И я разделяю его чувства. Вдруг я чувствую знакомый вкус крови во рту, и будто глотаю свежий воздух после того, как провёл последний месяц в сыром и затхлом подвале. Он помнит. Он осторожно прикусывает мой язык, я, моментально опомнившись и выйдя из сладкого забытия, прокусываю его и, найдя язык Рика, снова даю ему ощутить себя. Клятва на крови.       Он немного отстраняется и только тогда я замечаю, что мои лёгкие горят. Рик начинает покрывать всё моё тело поцелуями. Скулы, шея, ключицы, мокрая дорожка, оставленная языком, от груди до пупка. Никогда не думал, что вся эта только девкам нужная нежность может быть приятной. Мэрл бы, наверное, убил меня, увидев эту картину. Впрочем, нахуй Мэрла. Рик смотрит на мою вздыбленную ширинку и, видимо, доволен результатом своей работы, так как широко улыбается.       Его руки тянутся к ремню на моих джинсах, но он вдруг спохватывается и смотрит мне в глаза. Снова то чувство от одного только взгляда. Он просит разрешения. Я тяжело выдыхаю и еле заметно киваю. Чувствую, как меня высвобождают из одежды. Я остаюсь только в приподнятой и скомканной на груди майке. Рик же снимает с себя свою рубашку, но штаны оставляет, лишь приспуская их и оголяя возбуждённый член. Он устраивается меж моих разведённых ног. Я готов ко всему. Приму всё, что бы сейчас не произошло. Главное, чтобы это был он. Кажется, это не лечится. Блять, я и не хочу лечиться.       Рик подносит к моему рту два пальца, и я послушно открываю рот, впуская их. Облизываю поочерёдно и оба одновременно, посасываю, сам не совсем понимая, зачем, и отпускаю. Он подносит средний палец ко входу и недолго массирует колечко мышц, - мне впервые становится стыдно, - а потом вводит его. Медленно, на одну фалангу, две, три. Осторожно делает им круговые движения, давая мне привыкнуть, и начинает двигать им, выводя и снова толкаясь внутрь. То же самое он проделывал двумя, а потом тремя пальцами. Задыхаюсь от новых ощущений. Чувство тепла, желания, удовольствия с нотками боли. Я отдаю Рику всего себя, и он принимает меня. Таким, какой я есть. Я был сломанным столько лет, что никогда не считал себя правильным. Он поменял это.       Когда я чувствую, что он водит головкой члена там, у меня вовсе перехватывает дыхание. Он подтягивается ко мне и снова целует, в тот же момент одним движением толкаясь бедрами, и его напряжённый член скользит внутрь меня. Рик медленно вводит его всё больше, заполняя меня изнутри. Он весь во мне, я чувствую, как по стенкам ануса размазывается смазка. Рик начинает двигаться, и я непроизвольно сжимаюсь. Слишком поздно понимаю, что этим движением порвал себя, и шиплю от досады. Граймс улыбается, злорадствуя, и я хочу дать ему оплеуху, но сдерживаю порыв, когда он начинает выходить из меня.       Рик спускается к моей шее и целует её примерно на том уровне, где видимый след можно будет закрыть любой одеждой с воротником или же платком, и кусает её, одновременно снова вгоняя в меня свой член. Мне нравится его техника. Отвлечь жертву и напасть.       Рик, будто извиняясь, зализывает место укуса и мягко целует его. Я млею от этих ощущений. Он начинает ритмично двигаться, я прикрываю рот рукой, не желая, чтобы он слышал мой голос. Но он одёргивает мою руку. Я стискиваю зубы. Тогда он меняет угол проникновения и надавливает на одно из мест. Это выше моих сил. К чёрту всё. Как только я размыкаю губы, он накрывает их своими, и стон переходит изо рта в рот.       Когда мы заканчиваем, я чувствую себя живым. Впервые чувствую себя живым. Рик осторожно поворачивает ручку на двери, открывает её ровно настолько, насколько нужно, чтобы он мог выйти и, не теряя времени, выскальзывает в коридор. Чтобы снова оставить меня незамеченным, чтобы на меня никто не смотрел косо. Хоть я в этом и не нуждаюсь, он защищает меня. Он тот, кто объяснил мне, что если ты чувствуешь боль – ты жив. Ты борешься. Ты любишь. И никак иначе.

*-*-*

      Прошёл год с тех пор, как наша группа поприветствовала Рика Граймса, с тех пор, как я снова впервые его увидел. Он бросил жену, когда она пыталась заставить его убить друга. Теперь она числится в мёртвых. Но перед тем, как Лори погибла, она перенесла роды. Девочка, отец которой так и неизвестен. Я вспомнил, за что Лори так рьяно ненавидел. За измену своему мужу. За то, что она не верила в то, что он жив, за то, что на самом деле его никогда не любила. Но теперь всё это в прошлом. Я давно не держу на неё зла. Ведь Рику всё равно, от кого этот ребёнок. Эта малышка – часть группы. Часть семьи. Часть Рика. Часть меня. И она – это единственное, за что я благодарен Лори Граймс.