Nothing matters but you

Когда любишь кого-то, ты знаешь о нём всё. Помнишь каждую мелочь. Каждый вздох, каждый жест, каждое случайное прикосновение. Я люблю Райана Росса. Я помню, как впервые его увидел. Он выглядел, как гадкий утёнок, который начинает превращаться в прекрасного лебедя, но пока ещё не знает об этом. Я в ту же секунду понял, что это мой прекрасный лебедь. Что это для меня он отращивает крылья. Я любил смотреть на него, когда он читал. Он был весь там, в книге. Он погружался в сюжет полностью. Его глаза, и без того тёмные, становились почти чёрными, когда он читал. Они двигались от строчки к строчке, его рот приоткрывался, пальцы нервно теребили кончик листа. Его книги никогда не были спокойными. Они были наэлектризованными, и он из-за них становился наэлектризованным, и я вспыхивал, словно лампочка, находясь рядом с ним. Он мог не замечать этих разрядов. Они проходили через всё его тело и убегали сквозь кончики пальцев, вонзаясь в меня миллионами крохотных игл. Я чувствовал это. Электричество. Я раздавал его со сцены всем, всем. Все они были не против. Я любил смотреть на него, когда он писал. Свои неровные, яркие, пронзительные тексты. Его узкие плечи вздрагивали. Он не пользовался столом. Он писал, вжавшись в кресло или свернувшись в тугой комок на краю дивана. Он записывал свои мысли на любом листе бумаги, который попадался ему под руку. Он никогда не знал, когда на него нахлынет. Он никогда не носил блокнота. Он записывал свою душу на этих листках, грыз кончик ручки, нервничал, зачёркивал и снова записывал. Он мог смять и выкинуть то, что терзало его много часов подряд. Я аккуратно распрямлял эти скомканные частицы его души. Я хранил их. Каждая такая частица была шедевром. Он состоял из этих частиц. Я помню наш первый поцелуй. Никто из нас не был уверен в том, что мы делаем. Нас просто тянуло друг к другу. Я помню, что его губы были солёными и влажными. Он не закрывал глаза, когда целовался. Его длинные тонкие пальцы сжимали мои плечи. Мне хотелось умереть. Прямо там. Около той белой холодной стены в гримёрке. Я помню, как я сдался ему, я был покорён им. Я всегда знал, что он принадлежит мне. В тот день я стал принадлежать ему. Я помню нашу первую ночь. Я чувствовал себя девственником. Он чувствовал себя девственником. По сути, так оно и было. Мы исследовали территории, на которых ещё не бывали. Всё это было ново. Помню, как меня трясло от страха и желания одновременно. Помню, как он нервно шептал мне, что всё будет хорошо, обдавая мою кожу горячим дыханием, от которого желание усиливалось ещё больше. Я не знаю, кого он скорее пытался успокоить, себя или меня. Помню его дрожащие пальцы, которые буквально вибрировали во мне. Длинные, тонкие, холодные пальцы, неловко проталкивающиеся внутрь меня, заставляющие меня забыть о существовании всего, всего, всего. Он не закрывал глаза во время секса. Он смотрел на меня, как я мечусь по подушке, кусая губы, кусая руки, кусая его плечи. Я чувствовал это снова. Электричество. Как он наполнял меня им, я был заполнен до краёв, мне хотелось выпустить это, мне хотелось кричать, царапаться, я хотел заполнить себя им настолько, насколько это возможно. Он давал мне это. Он давал мне всё. Его глаза были как ночь, когда он кончал. Его губы были покрыты мелкими капельками. Мне хотелось попробовать их на вкус. Я хотел узнать, насколько они солёные. Он слизал их сам, быстро, нервно, еле заметным движением кончика языка. Я кончил вслед за ним. Я закрыл глаза и буквально увидел, как в моей голове взрываются фейерверки. Яркими разноцветными всполохами. Я помню нашу первую ночь, когда он позволил мне быть в нём. Как он дрожал и неуверенно, испуганно заглядывал мне в глаза. Как не мог расслабиться и перестать вздрагивать от моих прикосновений. Как потом сам начал двигаться мне навстречу, быстро, нервно, как у меня не хватало дыхания, чтобы успеть за ним, поэтому я просто перестал дышать, я просто отключил эту функцию в своём организме. Он впервые закрыл глаза. Он не смог проконтролировать это. Он кончил с закрытыми глазами, закусывая губу, больно впиваясь пальцами в мои плечи. Его веки вздрагивали. Он потом долго не открывал глаз, а когда открыл, я увидел в них космос. Ту невероятную глубину, которая затягивает тебя туда, откуда ты никогда уже не сможешь вернуться обратно. Я просто смотрел в них как завороженный. Он отдал мне себя целиком. Я отдал ему себя целиком. В ту ночь мы стали единым целым. Я помню, как он решил уйти из группы. Как он взахлёб говорил о музыке, которая взволновала его, не давала ему думать, не давала ему дышать. Помню, как он записывал все эти мысли, звуки, эмоции как сумасшедший, по ночам, скорчившись в углу кровати, боясь пошевелиться, чтобы не разбудить меня. Я просыпался. Я гладил его напряжённые плечи, читал вслух его тексты, его музыка играла в моей голове. Я позволил ему уйти. Я знал, что многое потеряю с его уходом. Но также я знал, каково это – когда тебя увлекает что-то настолько, что ты перестаёшь это контролировать. Ты просто следуешь за этим. Тебя не волнуют преграды. Я потерял многое, но не его. Это было единственным, что имело значение. Я помню, как он повзрослел. Это не было внезапно, нет. Но он сделал это быстро. Он хотел перескочить этот мучительный этап поиска себя. Он отрастил волосы и распробовал алкоголь. Он стал увереннее, свободнее. Он оставил все свои мальчишеские страхи позади. Я любил смотреть на него, когда он рассказывал о своих тусовках с друзьями. Его глаза горели, он постоянно запускал пальцы в волосы, словно забывал, что они у него теперь длинные, и они беспорядочно опадали на его шею, на его плечи. Через кончики его пальцев по-прежнему пробегало электричество. Он стал заниматься сексом яростно, ненасытно, быстро. Он так и не закрывал глаза в это время. Я любил смотреть, как он спит. Он всегда спал на боку, слегка согнув обе ноги и вытягивая руки вдоль тела. Он снова превращался в мальчишку, когда спал. Его вьющиеся волосы красиво обрамляли его лицо, и мне всегда хотелось расцеловать каждую завитушку. Он всегда безумно любил город, в котором жил. Меня всегда умиляло это в нём. Он был в центре этого города, он был его сердцем. Он наслаждался каждой мелочью, каждой пылинкой, каждой каплей дождя. Мы любили смотреть на закаты с крыши. Мы любили гулять ночью по пляжу, голыми ногами по песку. Он никогда не был жёстким и яростным в такие ночи. На пляже мы всегда занимались любовью нежно, медленно, тягуче. Лунные блики отражались в его глазах. Он расправлял свои крылья в такие моменты. Мой прекрасный лебедь. Я помню, как он потерялся в себе. Его музыка не смогла дать ему того, что он хочет. Я помню те страшные месяцы, когда он совсем ничего не писал. Его это убивало. Он бросался из крайности в крайность, он пробовал наркотики, пытаясь объяснить мне, как это помогает ему сложить определённые паззлы в его голове. Я вытаскивал его из этого омута, я хотел очистить его, но я понимал, что ему это нужно, потому что он просто заблудился в ощущениях. Он увлёкся сакральной геометрией, пытаясь привести свой внутренний мир в гармонию с помощью нахождения гармонии в мире внешнем. Он приводил мысли и душу в порядок, с головой погружаясь в медитации, в изучение эзотерики и философии, пытаясь выстроить идеальную цепочку, которая помогла бы ему найти смысл. Какой бы вывод он ни сделал, всё это привело его назад к музыке. Я помню, как он снова начал писать. Более спокойно, уже не скручиваясь узлом на краешке дивана. Хотя он по-прежнему не пользовался столом. Хотя он по-прежнему мог скомкать и выбросить мятый листок в мусорку. Я по-прежнему подбирал эти листки, в которые неровным почерком впечатывались мысли, эмоции, душа. Его тексты стали ровнее. Он и сам стал ровнее. Странный, слегка помятый, так и не справившийся с нервным напряжением в плечах, но всё такой же красивый, так же принадлежащий мне. Иногда я боюсь за него. Иногда мне кажется, что он снова может запутаться, потеряться, уйти. Потом я вспоминаю, что вернуло его. Музыка. Я. И это никуда не денется. Поэтому я успокаиваюсь. Когда любишь кого-то, ты знаешь о нём всё. Помнишь каждую мелочь. Каждый вздох, каждый жест, каждое случайное прикосновение. Я люблю Райана Росса.