Молю, не будь мне братом

Мир летел куда-то в тартарары, и Дин вместе с ним. Он не понимал ничего: где находится, что происходит с его телом — то есть душой, или как это вообще назвать?! — почему видит и слышит он только разноцветные линии и невообразимый шум. Невозможно было сконцентрироваться ни на одной мысли — через голову словно пропускали тонны информации, безостановочно, с огромной скоростью. Единственное, наверное, о чём он помнил, это последняя мысль — Сэм. Но Дин не мог связать ничего с этим именем. Место, где он был, что там происходило, кто это… Сэм. Сейчас существовало только это слово и связанный с ним клубок чувств. Дину было страшно. Очень страшно. Память подсказывала, что «Сэм» это то, что несёт в себе помощь. И Дин закричал эти три буквы очень громко. А потом ещё. И ещё. Шум пожирал его голос как голодный зверь, но он продолжал кричать, потому что ничего, ничего больше не знал. Времени внутри этого водоворота словно не было. И Дин мог поклясться, что прошла вечность… две вечности, три вечности! Прежде чем он внезапно уловил в мелькающей полосе картинку. Это был дом. Дом Джоди. Кто такая Джоди?.. Не найдя ответа, Дин вернулся к единственному, что знал чётко: — Сээээээээээээээээээээээээээм!.. Прекратите это. Прекратите. Голова сейчас разлетится на клочки. Ничего не вспомнить. Помогите… — СЭМ! — в сотый раз повторил Дин и натянулся струной, услышав наконец что-то похожее на ответ. Знакомый голос где-то совсем рядом будто крикнул «Я здесь!». В тот же момент зрение вновь уцепилось за кусок чёткого пейзажа, заставив губы Дина растерянно прошептать: «Массачусетс, отель… Лиззи…». Старый дом улетел в мельтешащий поток, оставив белый хвост и очередную пустоту от выброшенных памятью слов. Зажмурившись, Винчестер отчаянно напряг слух, пытаясь вновь уловить тот самый спасительный тембр. Почти сразу из глубины гудящей бездны донёсся чёткий зов: «Диин!». Дин. Это его имя. Он Дин. А это Сэм. — Дин! — совсем рядом, почти в ухо. А Джоди это шериф. А Клэр — дочка Джимми. А Кастиэль — ангел. Он — Дин Винчестер, который мёртв. Шум резко пошёл на спад. Мелькающее безумие рассыпалось наконец на тысячи вертящихся картинок, в которых уже можно было различить каждое место и каждого человека. Все составляющие сумасшедшей жизни двух охотников-братьев из Канзаса. — Сэмми? — рыкнул Дин уже обычным тоном, требовательно и нетерпеливо. — Где ты, чёрт возьми? Танцующие перед глазами картины, где он помнил уже абсолютно всё, начинали вызывать тошноту. На замену панике пришла злость от незнания, как всё это прекратить. И от той самой последней мысли перед начавшимся безумием. Не потому что брат… Дин набрал в лёгкие воздуха, ощущая как злость трансформируется в самую настоящую ярость. — СЭМ!!! — Держу!.. — из гущи видений внезапно вынырнула рука Сэма и вцепилась в его плечо. Их тела резко дёрнуло в сторону, ударив друг о друга, после секунды стремительного падения в колени врезалось что-то твёрдое, и братья кувырком покатились по возникшей откуда-то траве. Настоящая земля, небо и солнце над головой. Сэм успел рассмотреть это сквозь мелькающие волосы, обивая плечи о камни. Никаких ангелов, белых коридоров и безумных смерчей. Они с Дином бороздили самую обычную на ощупь траву. Сэм подсунул под себя руку, чтоб окончательно притормозить падение, и собрался уже насладиться нежданным счастьем, как на него грубо навалился Дин. Они перекатились еще раз, Сэм оказался зажатым коленями брата, ощутил, как пальцы смыкаются на вороте рубашки, и с холодком понял, что на него безумно злы. — ПОЧЕМУ НЕ ГОВОРИЛ?! Дин яростно начал трясти его, не переставая рычать: — Почему?! Не?! Говорил?! Идиот!! — Ди… ин… пого… ди… — голова Сэма болталась, сбивая дыхание и слова. — Почему?! Почему?! — Дин… — Ты что, не мог у меня спросить?! Ты не мог просто сказать несколько слов?!! — Да приди... в себя!.. — Как можно быть таким идиотом?! — продолжал восклицать Дин, долбя его затылком по траве. Сэм, понимая, что докричаться до него не получится, задержал дыхание и расслабился. Дин внезапно потерял под пальцами опору и провалился на траву прямо сквозь брата. Несколько секунд он лежал с безумно расширенными глазами, потом с проклятьями откатился в сторону и резко сел. — Что это за херня была?! Сэм, посмеиваясь, принял вертикальное положение. — Мы ведь души, забыл? У нас нет тел. — Фу… я что, лежал прямо в твоих кишках?.. — Я… Ладно, не будем вдаваться в подробности. Ты вообще понимаешь, что мы сделали это? Сделали! В глазах Дина вновь вспыхнуло бешенство, и Сэм виновато вскинул руки: — Ну хватит, перестань уже… — Я перестану, когда ты объяснишь мне эту неведомую хрень! — прорычал Дин. — О которой и думать противно!.. — У нас дела поважнее! Понять, где мы например! И что мы теперь можем! — Не отмазывайся, я хочу всё знать сейчас!! Услышать во всех подробностях! — У меня… у меня теперь так же всё светится? Как и у тебя? Взгляни только на эту руку!.. — Светится, светится, не заговаривай мне зубы!! Сэм внезапно вскрикнул, схватившись за голову, и испуганно посмотрел на брата: — Это ты сделал? — Что? — нахмурился Дин. — Как будто… А! Вот опя… Мир неожиданно снова пришёл в движение, швырнув ничего не подозревающих Винчестеров куда-то прочь от травы в место, пропахшее дымом. Дин и Сэм упали на доски прямо посередине горящего дома. — Что за… — начал Дин, но движение не прекратилось. Пол выскользнул из-под них, моментально заменившись ступенями. Браться едва успели схватиться за перила, чтоб задержать падение. Сэм стрельнул вокруг диким взглядом: — Что это за дом?!.. Почему мы здесь?.. — Здесь, кажется, охотились на призрака, — процедил сквозь зубы Дин, уже предчувствуя новое колебание. Долго ждать действительно не пришлось. Лестничная клетка превратилась в широкий заброшенный пустырь. — А здесь — на перевёртыша… — сдавленно проговорил Сэм. — Проклятье… Нас швыряет по всем знакомым местам… — Это резо… Почва внезапно выскользнула из-под ног, и братья с головой ушли под воду. Вынырнув посередине озера и отплевавшись, Сэм схватил брата за шиворот: — Нам нужно сосредоточиться! Это мы делаем! Это резонанс!.. — Да знаю я, — с досадой воскликнул Дин, — но КАК?! — Подумай о… Мгновение — и вместо озера они мчатся в Импале по вечерней трассе. В обычных телах, безо всякого свечения, ощущая все мышцы, кости и органы. Дин, ошарашенно взглянув на руль, зажатый в руках, и на дорогу, рывком повернулся к застывшему брату: — Это… тот день… ЭТО ТОТ ДЕНЬ! Мы можем спастись!! Ладонь Сэма железной хваткой сомкнулась на руле, не давая резко выкрутить его: — Нельзя менять прошлое! — Но… — НЕЛЬЗЯ МЕНЯТЬ ПРОШЛОЕ! — панически заорал Сэм ему прямо в лицо. Дин, потерянно смотря в его расширенные зрачки, так и не выпрямил ногу, уже лежащую на педали тормоза. Пара вдохов — и тихое бормотание радио в салоне сменили грохот, яркий свет, скрежет металла и крики. Пустота вновь принимала в себя их падающие тела. И Дин будто терял сознание. Нет… нужно удержаться… Он ведь душа. Он душа. Он не может умереть снова. Теперь он знает, так много знает… Хотя последнее их перемещение было не только в пространстве. А еще и во времени. Прямо внутрь своих тел, живущих в ту минуту. Что это значило? На что ещё способен резонанс? Только бы не снова в рай. Только бы не потерять память… В какое-то из мгновений, такое же неуловимое как и прежние, Дин ощутил, что больше никуда не падает. Его тело мирно лежало на кровати, а глаза были закрыты. Как же он от всего этого устал. Дин поднял веки, одновременно садясь и опуская ноги на пол. Его взору предстал маленький номер одного из нескончаемых мотелей, погружённый в ночной полумрак, освещаемый красной настольной лампой между его и ещё одной кроватью. На соседней постели тоже сидел человек. — Ты здесь, замечательно… — пробурчал Дин, поднимая глаза, и замер, тупо смотря на брата. Это несомненно был он. Только вот этому Сэму было от силы двадцать один. Давно оставленные в прошлом короткие волосы, чёлка, молодое лицо и фигура. Мягкая ухмылка и молчание. — Что с тобой случилось?.. — проговорил Дин. — Почему ты такой?.. — Я такой, как ты меня представил, — последовал ответ. — Что… — Дин зажмурился и устало потёр глаза. — Что это значит… Очередные галлюцинации? Поэтому так тянет в сон? Юноша-Сэм усмехнулся, следя за ним. — Это твой разум, Дин. Не галлюцинация. — Мой разум? И что я здесь забыл? — Ты хочешь, чтобы я всё рассказал тебе. Взгляд Дина стал внимательным, он выпрямил спину. — Неужели я всё-таки услышу? Погоди, значит… я сейчас в голове Сэма? Я могу пролазить в его голову? — Ты у себя в голове, — возразил брат. — Но я хочу услышать его рассказ! Не свой! Как я его услышу, если ты это не настоящий Сэм, а моя выдумка? — Мы в резонансе, — всё та же мягкая улыбка действовала успокаивающе. — Два человека, и в то же время одно целое. — Ненавижу эти парадоксы, — скривился Дин. — Как такое может быть?.. — Мы больше не порознь, мы вместе. Мы звучим в одной тональности. Наше сознание это одно полотно. Увидев, что скептический взгляд брата не меняется, Сэм оставил воодушевлённый тон и показал руками: — Ты кофе, я молоко, мы разные, но нас смешали в одну жидкость. — Хм, вот теперь яснее, — лицо Дина посветлело. — То, что ты сейчас видишь — часть твоего разума. Но твой разум теперь принадлежит не только тебе. Все наши мысли и знания сливаются в один поток. Ты это ты. И одновременно ты это Сэм. — Господи… — Дин снова взялся за глаза, борясь с приступом страшной усталости. — Ты ведь здесь не просто так, — улыбнулся брат. — Я вообще не понимаю, где я и зачем… — Мне действительно очень стыдно, что преградой к резонансу стояла такая чушь, — глаза Сэма стали задумчивыми. — Но в то же время я безумно горд, что ты догадался сам. Дин вспомнил личико маленького ангела, но удержался от подробных пояснений, ощущая, что катастрофически быстро теряет силы. А дослушать было необходимо. — Это ведь началось довольно давно, — продолжал Сэм. — Не год и не два назад… Конечно, в детстве и потом, когда мы начали вместе охотиться, я наслаждался словом «брат». Мне нравилось слышать, как ты, защищая меня, говоришь: «он мой брат!». Я любил это волшебное слово, оно будто делало меня каким-то особенным. Уникальным. Твой брат. Я был горд. И я сам говорил его в подходящих ситуациях, вкладывая определённый смысл: «близкий человек», «тот, с кем много связано», «тот, кого нельзя потерять», «тот, ради кого сделаю слишком много». Знаю, ты думал так же. И я думал так. Пока не облажался несколько раз по-полной. В таких огромных масштабах, что не представлял себя прощённым. А ты простил. Руби, кровь и Лилит. Смог принять после бездушных убийств. Терпел Люцифера в голове и риск быть убитым, если я слечу с катушек. Ты прощал всё, а я не мог понять, как это возможно. Почему ты продолжаешь идти рядом. Как, пережив очередную бурю, тебе удаётся смотреть и разговаривать по-прежнему. После твоей фразы на какой-то из опасных охот: «Он мой брат, это вся моя семья» меня охватила внезапная догадка. Дин спасает меня снова и снова, прощает всё, просто потому что я его единственный брат? Сначала у этой мысли не было чётких очертаний. Она посещала меня перед сном и во время бездействия, потом и во время охоты, потом ещё чаще. Я крутил её в голове, пытаясь придать различный смысл. Ну да, я брат. Младший брат, поэтому и прощён. Поэтому и под защитой. Хорошие братья защищают друг друга. Казалось, всё разумно и очевидно. Но неприятный осадок, сопровождающий эти мысли, ощущался со временем всё сильнее. Пытаясь избавиться от назойливых сомнений, я решил посмотреть на всё это с другой стороны. А почему я сам так беспокоюсь за Дина? Почему я прикрываю его, охочусь с ним, прощаю ему что-то? Вопреки ожиданиям, ответ оказался абсолютно иным. Тот факт, что он мой брат, занимал чуть ли не самое последнее место. Он был дорог мне сам по себе, потому что он такой, потому что он Дин. Я любил решительность и стойкость, безумную юношескую браваду и уничтожающую, кристально-чистую ненависть к злу. Любил грязные ругательства и неизменные глупые шуточки, позволяющие мне подхватить игру и привычно закатить глаза. Любил эти проступающие сквозь смех сорок лет ада внутри, любил искреннее счастье от вкусной еды или внимания красивой девушки. Любил непобедимую отчаянную веру, что можно спасти всех, что нужно драться до конца. Я не любил твои фильмы и музыку, но любил то, как самоотверженно ты несёшь их в своём сердце. Как становишься ребёнком, говоря о маме. Как смущаешься, вспоминая о каких-то давно забытых промахах. И этот список можно было продолжать очень долго. Да, конечно, важно то, что мы с детства были вместе. Безусловно, ты меня растил и воспитывал. Но сейчас рядом со мной был не ребёнок, готовящий мне завтраки. Не подросток, защищающий меня от хулиганов. Не парень, подсказывающий мне, как правильно знакомиться с девушками. Всё это было, но всё осталось в прошлом и никак не влияло на моё отношение теперь. А что же ты? Я попытался представить, за что же Дин мог любить меня, просто такого меня, Сэма Винчестера. И к стыду своему ничего не нашёл. В самом деле, что? Моё занудное лицо, постоянные приступы злости, эгоизм? Я не умел развлекаться как ты, не любил ничего из того что любил ты. Выходит, ты и впрямь видел весь смысл лишь в семье. Эта святыня в твоей голове была всем. И моя личность была абсолютно не важна, пропадая под первостепенной важностью родства. После этих размышлений слово «брат» перестало вызывать у меня положительные эмоции. Что же, получается, если бы нас было, допустим, трое, будь у нас ещё один брат — Дин не рвался бы так на мою защиту? Потому что останется ещё один? А если бы этот брат был ещё младше, Дин в первую очередь всегда защищал бы его? Или если вдруг выяснится, что я приёмный? Что тогда? Извини, Сэм, нам больше не по пути? Или, допустим, Дину сотрут память о нашем детстве вплоть до Стэнфорда? Потеряв эти трогательные моменты, что он скажет, смотря на меня сейчас взрослого и натворившего столько всего? Конечно, эти самокопания проходили на протяжении долгого времени, потому что было много мороки с Левиафанами и прочей дрянью. Но так или иначе завершились болезненными выводами. Чистилище прервало на время эти мысли — я остался один, полностью дезориентированный, да ещё и получивший шанс на обычную жизнь. Охоту я возненавидел. И год с Амелией очень сильно повлиял на меня. Я полностью убежал от реальности, будто пытаясь доказать и себе, и тебе, что нужно жить так. Что это очень просто и хорошо. Я просыпался, каждое утро представлял, как ты сидишь напротив, и я говорю тебе: видишь, это лучше охоты! Лучше! Ведь лучше! Даже когда мы с Амелией расстались, я знал, что не вернусь к охоте. И скажу это тебе сразу, как только увижу. И, может быть, попытаюсь уговорить тебя стать таким же обычным человеком… Но все мои надежды были разрушены в первую минуту нашей встречи. Ты вернулся из места, где год занимался непрерывной охотой, и, конечно, и слушать не захотел ни о чём. Быстро и чётко ты обрисовал мне реальность, где я предал тебя, Кевина и ещё сотни людей, погибших от тварей, которых я мог убить. Поначалу я не мог смириться с твоим озлобленным или издевательским тоном, это приводило меня в бешенство, ведь я всё еще жил там, в своём идеальном мирке, где ты был абсолютно не прав. Но время шло, реальность потихоньку вытащила меня обратно. Ты окончательно пришёл в себя и вновь стал тем обычным, знакомым, родным Дином. А меня накрыло с головой наконец осознание того, что я тебя бросил. И снова ты простил меня? Снова остался рядом? Почему?! «Больше у Дина никого нет…» — проснулось и зашевелилось в голове. Мучения вернулись с новой силой. Проходя испытания, я был счастлив, что искупаю. Всё. Вину и перед миром, и перед тобой. Я готов был даже умереть ради всего этого. Я действительно всегда готов был умереть ради чего-то важного, знаю, как это раздражало и пугало тебя. А уверенность, что ты видишь во мне только несуразного младшего братишку, отбивала охоту к жизни окончательно. Временами я начинал надеяться, что тебе важен именно я, такой какой есть. Когда ты сказал, что веришь в меня, позволив проходить испытания, или когда видел в твоих глазах настоящее искреннее беспокойство за моё самочувствие. Но эти вспышки радости быстро проходили. В каждом последующем твоём поступке я видел то, что не хотел видеть. Слишком много недоверия, слишком много запретов. Контроль за каждым движением, в то время как я безуспешно пытался доказать, что чего-то стою… В церкви, в тот самый последний момент, меня наконец прорвало. Это был единственный раз, когда я, одурманенный испытаниями, говорил правду. Ты приказал мне прекратить, потому что я умру, а я даже не понял сразу, что в этом такого страшного. Разве моя жизнь стоила благополучия всей Земли? И тогда ты пояснил, что не сможешь продолжать без меня. Поэтому нельзя умирать. Вот здесь мне было что ответить. Зачем я тебе, только мешаю и предаю. Ангел лучше меня, даже вампир лучше меня. Твоё лицо стало тогда настолько ошарашенным, что я прислушался к словам. И услышал всё, что требовалось для полного счастья. Несколькими фразами ты разубедил меня во всём, что я себе надумал за несколько лет. Я ведь так хотел поверить. Появилась причина жить. Ты звал — и я пошёл. Следующие месяцы, пока я не знал о Гадрииле, были, наверное, самыми радостными за все годы охоты. Я был убеждён тобой в своей исключительной важности, превосходно себя чувствовал, наслаждался легкими интересными делами. Даже твоё странное поведение, испуганные взгляды и тысячи опасений за моё здоровье особо не волновали. Я радовался, что выжил и могу проводить время с тобой, хотя ещё недавно в коме я был готов уйти и уже протягивал руку Смерти. На этот раз всё развалилось фатально. Кевин, Гадриил, твоя ложь — всё обрушилось на мою голову будто ледяной душ. Я был уничтожен изнутри и очень долго не мог прийти в себя, хоть и казался невозмутимым. То, как ты поступил со мной, ясно показало, что на мою личность тебе всё же плевать. Что единственной целью было просто не потерять младшего брата, последний кусок семьи, привычного партнера по охоте и единственного человека, знающего о тебе всё. В ещё больший ужас меня приводили последствия твоего эгоистичного поступка. Я уверен был, что ничья, ничья жизнь не стоит того, чтобы меня спасать. А Кевин погиб, потому что я выжил. И Врата Ада не были закрыты. Я едва не рехнулся, осознавая это. Твой уход одновременно и порадовал меня и разозлил — ведь ты, прикрываясь красивыми словами, просто убежал от вины передо мной. Но это было к лучшему: я всё равно не смог бы на тебя смотреть ближайшую неделю. Я даже в горячке стремился умереть вслед за Кевином, пока Кас не вправил мне слегка мозги. Потом я бросился в охоту, стараясь не замечать, как тебя не хватает. Почти не спал — ведь я мог спокойно уснуть, только если ты был в бункере; не чувствовал вкуса еды — ведь ты не обратил на неё внимание с какой-нибудь привычной шуточкой; не притронулся к пиву — ведь нравилось оно мне только в твоей компании. Память сыпала мелочами, общими только для нас с тобой, и я, не желая того, медленно остывал. Ты был смертельно неправ, продолжал вести себя как болван, но ты оставался Дином, а я любил Дина. И, столкнувшись с тобой в палате Гарта, я больше всего злился от того, что не удержусь, если ты попросишь принять тебя. Не удержусь. И ты попросил. Но я не мог так просто всё забыть. Не в этот раз. Да я хотел жить и работать с тобой, но твоё поведение пора было заключать в очень жёсткие рамки. Параллельно с этим вновь вернувшееся осознание, что я просто единственный удобный тебе человек, просто уничтожало. Всё, что ты говорил мне, когда я в очередной раз висел на волоске, просто было тем, что я хотел услышать. Услышать, проникнуться и не умирать. Оставаться с тобой. Подбирать слова ты умел превосходно. Да что слова, ты даже душу в первый раз за меня продал только из чувства вины и одиночества. Ты готов был буквально на всё. Но не ради меня, ради себя. И я согласился вернуться в бункер с тобой, но предупредил, что не будет как раньше. Запретил защищать меня, охранять, следить, геройствовать, воспитывать. Я с садистским наслаждением выдрал слово «брат» из твоего основания. Я не мог так больше. Я оставил совсем маленький шанс, я задал вопрос и ждал ответа. Даже тогда я всё ещё давал тебе возможность переубедить меня. Подошло бы что угодно, кроме слов «брат» и «семья». Но ты сказал именно то, что вышибло из меня воздух и окончательно понесло. Твоя реакция была такой, как я и предполагал. Ты начал много пить, грубить и вообще выглядел как человек, у которого отобрали смысл жизни. Это укоренило мою уверенность и подогрело мстительность. Я понимал, насколько это было эгоистично и по-идиотски, и в то же время ничего не мог поделать с собой. Я наслаждался тем, что ты рядом, но не скован этой братской фальшью, этими обязательствами и ярлыками. Никаких больше «мы семья», никаких «присматривай за Сэмми». Кристальная истинная чистота, просто два человека, два разных характера. Я видел, что тебе тяжело, но не хотел прекращать это, я хотел, чтобы ты увидел наконец во мне меня. И тогда решил, хочешь ли защищать, заботиться и жить с таким дальше. Даже вариант ненависти я принял бы легче, чем использование меня как знакомого с детства братишки, чтобы сейчас можно было поделить дерьмо на двоих. Да, я сорвался с цепи. Да, я не мог вынести того, что жизни не смыслю без человека, который не чувствует того же ко мне. Для которого я просто образ, созданный из воспоминаний, привычек и обязательств. Где-то в глубине души я надеялся, что в эти напряжённые дни Дин, не скованный своими надуманными принципами, поймёт для себя наконец, чем ему дорог Сэм. Просто параноик Сэм Винчестер, сам по себе. Не младший брат, о котором нужно заботиться, хоть ценой благополучия всего мира. А человек, идущий с ним рука об руку уже много лет. Нет, я действительно верил в то, что спасать наши жизни во вред кому-то непозволительно. И верил, что сам выберу правильный путь, если даже Дин будет при смерти, и надеялся, что он внемлет всем моим убеждениям и позволит умереть, будь то на благо мира. Ведь нельзя было больше так поступать, это немыслимо. Конечно, всё это горело в моём мозгу и управляло поведением по отношению к тебе. Но мысли о единственном брате пульсировали вровень. Первое шло от разума и морали, второе — от сердца. Имея в арсенале лишь первое убеждение, я не выдержал бы долго. Я всё равно постепенно начал бы общаться с тобой мягче и вошёл в обычное русло. Ведь не так-то просто продолжать твердить близкому человеку, что есть вещи важнее его. Но второе так сильно ранило меня, почти до бесчувствия, что я стоял на своём с лёгкостью. Я хотел быть чужим тебе. Никем, встреченным на охоте парнем, лучшим другом, соседом — кем угодно, чужим. «Братом» — но не по крови, в другом понимании. В том, как ты называл Бенни. Я не хотел: «он непутёвый, странный, проблемный, но всё же он мой младший брат, я обязан…». Я хотел: «да, Сэм натворил дел и до сих пор постоянно попадает в передряги, но несмотря ни на что я хотел бы видеть рядом именно его и никого более». Вот в этом и заключались тогда мои слова. И моё поведение. Обида, слабость и злоба. Неизвестно, сколько бы ещё это длилось и чем закончилось, но твоя встреча с Каином повернула события в другое русло. Когда Метка начала менять тебя, я запаниковал. Я понял, что происходит что-то намного важнее моих терзаний, что-то, что может забрать тебя. Изменить, уничтожить. И ты не смог сопротивляться. Я впервые за долгое время увидел, как ты стремительно проигрываешь. Что ты не всесилен, как я привык считать, что ты так же хрупок и смертен как любой человек… Тот герой, которым ты всегда был в моей голове, устало опустился на колени и склонил голову. Я потерял покой. Сойти с прежней линии общения уже ты мне не позволил. Ты был слишком зол и холоден. Я даже спросить ничего о твоём состоянии не мог, не получив язвительную усмешку. Ситуация стократно усложнилась. Теперь тебе, подвластному Метке, на руку были мои условия об исключении братских отношений. Я отбросил гордость, начал твердить об опасности, умолял не брать Клинок, а ты повторял про Метатрона и Абаддон, прибавляя мои же слова о том, что нормально отдать жизнь на благо мира. Я злился и впадал в отчаяние; в день, когда ты погиб, в моей голове была невероятная каша. В теории я понимал, что отдать жизнь за мир правильно, но в то же время не согласен был с твоей смертью. Зачем? Необязательно ведь! Я могу пойти с тобой, вместе мы справимся… Потом как-то избавимся от Метки… Всё казалось простым, пока ты не уложил меня ударом и не пошёл к Метатрону сам. А потом я до самого конца не мог поверить, что на моих руках умирает буквально бессмертный в моём понимании человек. Что он смог умереть. И очень легко. Какими же крошечными мне показались свои обиды и переживания, когда я осознал, что тебя просто больше НЕТ. Но это уже другая история, — Сэм улыбнулся стойко слушающему Дину. — Дальше ты знаешь, что я пересмотрел свои приоритеты. За последние годы ты стал настолько сильным… что я просто начал считать тебя неуязвимым. Глупо — знаю — но ты сам всегда старался произвести такое впечатление, чтобы я чувствовал себя защищённо. И поэтому твоя смерть, такая абсурдная и внезапная, так сильно ударила по мне. Только недавно я вёл борьбу со своим несносным самолюбивым братцем, испытывал его терпение и играл на нервах, отплачивая за непонимание и ложь, а сейчас он просто лежал передо мной и уже ничего не мог услышать или сказать. Я осознал, что видел всё в искажённом свете. До этого момента. А сейчас хочу видеть лишь своего брата живым. Именно так как он когда-то, эгоистично и безоговорочно. И все мои слова просто пыль, и протесты просто глупости по сравнению с тем, что ты жив и рядом. Больше я ни разу не позволил своему эгоизму затмить то, что действительно важно. И не позволю. Дин с усмешкой покачивал головой, задумчиво смотря перед собой. Когда Сэм замолчал, он тихо проговорил: — Я всё понял… Только одно не укладывается у меня в голове — как вообще эта дрянь появилась в твоих мыслях? Когда, почему? — А как же ей не появиться? — пожал плечом Сэм. — Посмотри, даже сейчас, внутри твоего разума я выгляжу как юнец. Не взрослый сильный опытный мужчина — ты видишь меня мальчишкой. Что это может значить? — Это значит вовсе не то, что ты думаешь! — сердито сказал Дин и мучительно зажмурился будто от приступа головной боли. — Меня зовут… — Да, слышу, — кивнул Сэм. — Ты долго держишься. — Больше не могу. Дин опустил веки. Комната с красноватым светом размывалась, теряя реалистичность. Несколько голосов настойчиво звали его к себе, на другую сторону. — Я ещё закончу с тобой, — угрожающе шепнул Дин и позволил видению наконец раствориться в темноте сознания.