you are all four seasons

Вторники — любимые дни Гарри. Всё из-за того, что его мама упаковывает его любимую еду для ланча, и потому что у него обычно нет никаких тестов или контрольных по вторникам, или, может, потому, что стирка закончена, и он может носить своё самое комфортное нижнее бельё-... но нет, это не из-за того, что тот милый парень приходит в «Магазин Марка» по вторникам. Всё не так. Совсем. Ладно, даже если и так. Он начал приходить около двух месяцев назад, и Гарри тогда стоял за кассой, чтобы пробивать покупателям товары. Прозвенел колокольчик, и он повернулся, чтобы поприветствовать кого бы то ни было, но неожиданно не смог произнести ни звука. Потому что у этого особенного покупателя были голубые глаза, золотистая кожа, каштановые волосы, красивые пальцы, запущенные в вышеупомянутые волосы, тонкие розовые губы, заострённые маленькие жемчужные зубы, подбородок, завершающий все линии нижней челюсти и скулы, словно у маленького эльфа, и внезапно Гарри стал просто лужей эмоций и, ох, его будто ударили в живот. Его руки тряслись, когда он пробивал сэндвич парня, и поэтому он не смог увидеть этого тогда; всё, что он брал в руки, было размыто для глаз из-за дрожи. Но затем, на следующей неделе, парень пришёл снова, с другом. — Эй, Луи, зачем ты это делаешь? — спросил его товарищ. Луи. Гарри решил, что это имя подходит ему. — Стэн, серьёзно, ты идиот? Ты не мог бы быть ещё более очевидным? — Прости. — Гарри не мог видеть их, так как они были за одним из стеллажей. Он услышал вздох Луи, и затем они завернули за угол и подошли к кассе. Гарри знал, что ему нужно было что-то сказать. Он был обязан что-то сказать. Не каждый день невероятно красивые парни приходили сюда, чтобы купить их куриные бургеры- и, хм. Гарри заметил это тогда. Он наклеивал все стикеры со скидками на сэндвичи первым делом, когда приходил на работу, и ни на одном из куриных их не было. Он провёл пальцем по наклейке, зная, что её не должно быть здесь, и поднял взгляд на Луи, жующего губу. Он выглядел так, будто ничего не произошло, за исключением глаз, которые были расширены немного больше, чем следует. Гарри покачал головой и пробил сэндвич, и вместе с звуковым сигналом аппарата, он думает, что услышал тихий вздох облегчения. На следующей неделе он сделал это снова. Он подошёл с сэндвичем со знаком скидки, которой там не должно было быть. И Гарри подыграл ему и пожелал хорошего дня. Теперь, несколькими неделями спустя, это стало рутиной, и Луи отвечает «тебе тоже!» после слов Гарри. Желудок Гарри переворачивается, пока он ожидает прихода Луи, чтобы смотреть на него и фантазировать обо всех тех вещах, которые не должны приходить вам в голову при виде абсолютных незнакомцев. (Как, например, вылизывать его рот, проводить руками вниз по спине, чувствовать, как Луи делает то же самое, позволить его пальцам поднять его с пола и приблизиться насколько возможно к нему, чувствовать его язык на своей шее и скулить имя Луи как текст любимой песни, пока он не превратится в месиво из своих конечностей и Луи.) Правда, он действительно не понимает, как один парень может иметь так много привлекательности. Как только он успевает подумать об этом, заходит Луи. — Эй, приятель! — приветствует он Гарри, помахивая рукой, прежде чем скрыться в разделе сэндвичей. Сердце Гарри сжимается, а желудок делает сальто. Гарри удаётся пробормотать что-то, что звучит как приветствие. Он почти уверен, что звук 'х' был слышен. Хотя, если подумать, это мог быть просто вздох. Но как он мог нормально себя вести, когда ему улыбалось фактически олицетворение солнца? Серьёзно, дайте парню передохнуть. Гарри занимает себя на время, пока Луи выбирает себе сэндвичи, укладывая свои кудряшки и кусая губы, чтобы сделать их более розовыми. Он знает, что парням нравится в нём, и он полностью намерен использовать преимущества в свою пользу. Луи заворачивает за угол снова, и, к слову о преимуществах*. (Гарри всегда был фанатом плохих каламбуров.) Гарри быстро пробивает сэндвичи, и он знает, что они без скидки, и он чувствует себя особенно смелым сегодня, а его кудри объемные и свернувшиеся, так что… — И что же это означает? — Означает что… — спрашивает Луи, переводя взгляд на бейджик Гарри, — Гарольд? — Там не было написано Гарольд. Гарри поднимает взгляд. — Не строй из себя дурачка. — Он закатывает глаза, убирая сэндвичи, и Луи меняется в лице. — У тебя нет денег? Или ты просто, типа, бунтарь? Луи шумно вдыхает и поджимает губы, выглядя удивлённым. — Ты знал? — спрашивает он, позволяя воздуху выйти за два слова. — Я приклеиваю эти стикеры каждое утро. Конечно же, я знал. — Оу. — Так что же это означает? Хочешь подшутить над симпатичным шестнадцатилетним кассиром? Оригинальный редкий способ пригласить меня на свидание? — Если Гарри Стайлса можно было бы описать одним словом, это было бы слово «ловкий». — Какие у меня варианты? — лукаво спрашивает Луи. — Ну, если ты скажешь нет, то я а) не поверю тебе и б) потребую объяснений. Если ты скажешь да, я а) — скажу тебе забрать меня отсюда в шесть, и б) — потребую объяснений. Гарри никогда не был учтивым, Джемма будет очень гордиться им. Ну. Технически, он позволил парню красть, но неважно. — Четыре сестры, одна мама. С деньгами небольшой напряг, — отвечает Луи и выпрямляется, отталкиваясь от прилавка. Он начинает направляться к двери, и Гарри не знает, что сказать. Просить? Умолять? Плакать? Угрожать? Позвонить менеджеру? Его маме? Ладонь Луи толкает дверь, и сердце Гарри уже начинает разбиваться, когда парень бросает через плечо: — Увидимся в шесть, юный Гарольд. Дверь закрывается, и если Гарри устроил вечеринку для одного человека за прилавком, об этом никто не должен знать. Так получается, что в их городе находится пирс с ярмаркой и аттракционами, и так получается, что у Луи есть два билета, по которым можно проходить без очереди на все, так как по-видимому сёстры-близнецы Луи заболели и не могли их использовать. Также так получается, что сегодня самый жаркий день за продолжительное количество времени. Сейчас середина июля, и лето работает в полную силу, и Гарри не может дождаться, чтобы оно продолжалось. Особенно, если оно выйдет хорошим, и он будет ходить на свидания с Луи ещё. — Пока, Марк! — кричит Гарри, собираясь уходить из магазина. — Захвати презерватив! — отвечает Марк, и Гарри чувствует, как бледнеет его лицо, пока Луи хихикает в ладонь. — Это полезно, на самом деле, — усмехается он и спокойно достаёт из кармана один. Глаза Гарри расширяются. — Господи, успокойся, Гарольд, я не собираюсь заниматься с тобой сексом на первом свидании, — смеётся он, придерживая дверь для Гарри. Гарри пытается не показывать никаких эмоций, но Луи выпускает громкий смешок. — Ты выглядишь так разочарованно! Он розовеет, и Луи уверяет его, что это довольно мило. Пристань всего в нескольких минутах ходьбы от магазинчика, и они разговаривают, пока идут к ней. Луи называет его Гарольдом ещё несколько раз, и Гарри думает, что ему нужно убедиться, что тот на самом деле не считает, что это его имя. — Ты знаешь, что меня зовут Гарри, да? — спрашивает он во время короткой паузы в разговоре, когда они оба слушали мягкие звуки карнавала, льющиеся по влажному вечернему воздуху. — Да, но Гарольд звучит намного забавнее. Я перейду на Гарри, если хочешь. Или Кудряшка, я мог бы называть тебя Кудряшкой. Я довольно хорошо отношусь к прозвищам сам. Долгое время я любил, когда меня называли Свэг-мастером из Донкастера, но затем я переехал сюда и осознал, каким ужасным это было решением, — рассказывал Луи, и Гарри не мог ничего с собой поделать, но был абсолютно очарован тем, как Луи говорил. Солнце опускается, сейчас шесть часов вечера, и закат намечен на 19:24, поэтому оно поражает кожу Луи самым прекрасным способом, заставляя её выглядеть, словно солнечный свет льётся в его порах, но не выходит наружу. Его ресницы отбрасывают длинные тени на покрытые июльским загаром скулы, и Гарри не может дождаться, чтобы поцеловать его и почувствовать, как они трепещут на его собственной коже. Гарри всегда целуется на первых свиданиях, или, ладно, до этого он был только на одном свидании, но он поцеловал её, так зачем нарушать традицию? Он думает о том, какими на вкус будут губы Луи: сахарная вата, мороженое или океан, в зависимости от исхода свидания. Возможно, сладкая летняя комбинация всех трёх. Его плечи наверняка на вкус как солнцезащитный крем, соль и мёд. Гарри хочет попробовать каждый сантиметр Луи, вместе с его языком, его зубами, кончиками его пальцев и веками. Луи — бог, а Гарри — его преданный последователь. Гарри осознает, что всё это время говорил, но он не имеет понятия, что именно, хотя Луи не выглядит, будто это было странно, так что он думает, что всё в порядке. — Так ты собираешься поцеловать меня сегодня, да? — говорит Луи, и он подпрыгивает. Неужели он говорил это вслух? Он сбивается с ответом. — Я, э-э… — Послушайте, довольно неплохо звучит. Вибрирующие голосовые связки, открытый рот. Какой прогресс. Да. Прекрасно. — Просто хочу узнать, смогу ли я опробовать твой очаровательный ротик, или вся эта ерунда с первым свиданием — пустая трата времени, и мне придётся звать тебя на второе, третье или четвёртое, чтобы, наконец, поцеловать. Оу. — Эм, да, поцелуи звучат, хм, здорово. Да. Потом. Пожалуйста. — Проверка реакции. Теперь вдохни. Моргни. Поправь волосы, снова моргни. Чёрт, не забудь выдохнуть. Вдохни. Моргни. — Чётко и ясно, не правда ли, Гарри? — поддразнивает Луи. — Прекрасное ораторское мастерство. Слово «ораторское» напоминает Гарри слово «оральное», и господи боже мой. Он не успевает ответить на этот раз. — Эй, ты не должен нервничать, ты же знаешь? Я, как бы, нормальный. Обещаю, — говорит Луи, дразнящая улыбка превращается в обеспокоенный вид, а затем в смущение, когда он осознает, что схватил Гарри за руку. Гарри находит слова. — Я думаю, это не потому, что я нервничаю, а потому, что ты мне действительно очень нравишься. Луи, кажется, немного в растерянности, чтобы ответить сразу, его ярко-голубые глаза широко раскрыты и смотрят в глаза Гарри. Его руки мягкие, крепкие пальцы сплетены с его собственными. Луи открывает рот, чтобы ответить, но их прерывает громкий смех детей, гонящихся за чайкой, и, кажется, они уже пришли на карнавал. Там было колесо обозрения, игры, закуски и маленькие аттракционы, и всё это пахло запечённым тестом, сладкой ватой и картошкой фри вперемешку со свежестью. Волосы Гарри, вероятно, завиты на 130%. Океан блестел в лучах опускающегося солнца, и Гарри щурил глаза от него. — Итак, мы сначала поедим что-нибудь сладкое или сразу пойдём на аттракционы? — спрашивает Луи, сжимая руку Гарри в дружеском напоминании, как бы говоря: «Эй!! Я здесь!! Мы на свидании, вообще-то!! Я держу тебя за руку!! Я красивее океана!!». (Луи красивее чего угодно в мире, если бы Гарри был честным.) — Ну, если мы пойдем на тот крутящийся*, то нам не следует есть перед ним, — говорит Гарри, подумав. — А ты умный, Кудряшка, — говорит Луи с небольшой улыбкой и ведёт его вперёд к аттракциону. Дело в том, что Гарри даже не особо любит кататься на аттракционах. (Что ж. Есть всего один, который он любит.) Ему не нравится, когда этот грёбаный пол переворачивается, а у него даже нет ремня, удерживающего его на месте. Ему не нравится, что весь этот аттракцион основан на центробежной, или центростремительной, или центродвижущейся, или неважно-как-эта-херня-называется силе, потому что, серьёзно, насколько законы физики на самом деле надёжны? Люди постоянно нарушают законы. (Так что, возможно, его мысли в каше, но Луи вопит, кричит и улыбается рядом с ним, и весь мир проносится мимо него одним смазанным пятном, но Луи стоит рядом, и Гарри поворачивает голову, и всё, что он может видеть — это Луи. Луи, испытывающий головокружение, радостный, с глазами, сияющими ярче, чем освещенный июльским солнцем океан в шесть часов вечера, и тонкие изогнутые губы, более розовые, чем любой закат, покрывают жемчужные зубы, белее бермудского песка, а кожа более золотая, чем янтарь, значащий некую древнюю изысканную реликвию для мира, отличного от нашего и сохраняющего его золотым вечно. И с такого вида мысли Гарри должны привестись в порядок, однако единственный порядок, который он может составить для них, это: 1. Луи 2. Луи 3. Луи . . . 5 037 590 387. Луи?) Поэтому Гарри поворачивает голову обратно и смотрит наверх. Небо окрашено в персиковые оттенки, но по большей части всё ещё голубое с белыми облаками, однако на скорости это всё смешивается вместе в один цвет. Гарри отправляется в то время, когда ему было пять, и он ложился на крутящуюся карусель на заднем дворе школы, а его друзья раскручивали его. Тогда это было в полдень, небо было гораздо более голубое, и было очень холодно, но вид был почти такой же. Такой же размытый, цвета скручены, словно нанесённые кисточкой. Все смеялись и испытывали головокружение, это был последний день перед зимними каникулами, до Рождества оставалось всего несколько ночей, и он не мог сдерживать смех, рвущийся из его рта. Будучи пятилетним, это всё казалось очень значимыми моментами — вращаться быстрее, чем скорость света, на его детской площадке, пока Санта в этот момент готовил свои сани на севере, это всё казалось безумно важным для маленького Гарри Стайлса. И с нынешним небом, проносящимся мимо него, и смехом Луи, звенящим в его ушах, это всё чувствуется, как тот декабрьский день, и тот факт, что Луи ни разу не отпустил его руку, — это самая важная вещь, произошедшая на свидании. — Я думаю, это потому, что ты мне действительно очень нравишься, — повторяет Гарри, всё ещё смотря на проносящееся небо и отвечая на вопросы, которые никто не задавал. — И мне. Ты тоже очень нравишься мне, — кричит Луи сквозь ветер, море и смех людей рядом с ними. Да, это всё очень значимо и важно, обещает он себе, и даже если это ещё не так, он сделает это таким. — Вот это настоящая сахарная вата, — стонет Луи со ртом, полным розового сладкого облака. — Я никогда не пробовал настолько восхитительную сахарную вату. Гарри не знает, почему у него такая реакция, потому что это обычная сладкая вата, продающаяся буквально в каждом месте. Но, может, это потому, что Луи ему действительно очень нравится. Луи пытается дополнительно заплатить, чтобы они оба смогли поучаствовать в одной из игр. — Безусловно, ты этого не сделаешь, — спорит Гарри. — Безусловно, я это сделаю! — настаивает Луи, даже не моргнув и не вздрогнув на утверждение. — Если ты не можешь заплатить за куриный сэндвич пятьдесят лишних центов, то ты определённо не сможешь и купить нам дополнительные билеты на ярмарочную игру с нереально завышенными ценами. — Гарри звучит как его мать, но Луи просто улыбается на это. - Что? — спрашивает он, защищаясь. Луи лишь наклоняется и быстро целует его в щёку. Гарри, чувствует, как его лицо краснеет, а глаза расширяются. — Пожалуйста? Если ты выиграешь мне плюшевого львёнка, я позволю тебе отдать мне деньги, — просит Луи, широко распахнув глаза, и Гарри всё ещё чувствует его губы, словно выжигающие татуировку на его ямочке. — Оу, да, конечно, я смогу, да, — бормочет Гарри, путаясь в словах. Спустя семь попыток, семь потерянных долларов и одну огромную игрушку льва в руках Луи, Гарри осознает, что тот его обманул. Сбил с толку. Очаровал. Это всё потому, что Луи ему действительно очень нравится. Возможно, закат просто особенно красивый с колеса обозрения. Возможно, это Луи. Возможно, это губы Луи, и как они в конечном счёте оказываются на вкус словно шоколадное мороженое, розовая сахарная вата, солнце и лето. Возможно, это его язык вкуса клубники и мяты. Возможно, это его дыхание вкуса вечности. Возможно, это его руки на пояснице Гарри, прожигающие дыру в его коже своими электрическими прикосновениями, словно его касается солнце. Возможно, это немного влажные волосы Луи лежащие между пальцами Гарри, словно роса весенним утром. Возможно, это его вздохи вкуса зимней дремоты и падающего снега. Возможно, это потому, что Луи ему действительно очень нравится. Океан ощущается как шёлк на коже Гарри, и он погружается в него. Карнавал окончен, но огни колеса обозрения всё ещё отражаются на спокойной воде. Он поднимает взгляд вверх туда, где Луи всё ещё стоит на причале и снимает с себя футболку. Луна освещает его тело. Она очерчивает каждый его контур, когда он снимает свои шорты и затем боксеры. Гарри чувствует себя, словно он находится в музее искусств, рассматривая главный шедевр скульптуры самого Зевса. Это захватывает его дыхание. — Луи, — выдыхает он без намерения продолжить. Этого достаточно, всего одного слова. Это всё, что нужно прямо сейчас (и навсегда, как думает Гарри). Луи скользит в воду, волны которой тихие и робкие, будто они благоговеют перед красотой Луи точно так же, как и Гарри. Он выглядит, словно тонкая бумажная ваза из камня. Сильно, нежно и красиво. (Где-то, в ещё не полностью очарованной части сознания, мозг напоминает Гарри, что ему шестнадцать, и он должен думать о порно, машинах и акне, а не о метафорах, аналогиях и вечности.) Они двигают ногами, чтобы оставаться на плаву, и Луи поднимает руки, чтобы обхватить ими лицо Гарри. — Я собираюсь поцеловать тебя сейчас, — сообщает он, и желудок Гарри переворачивается уже неизвестно в который раз за вечер. Он задаётся вопросом, что это такое, что заставляет его чувствовать, будто каждое слово, произнесённое Луи — это поэзия из уст Аполлона. (Возможно, это просто потому, что ему действительно очень нравится Луи.) Он кивает, и Луи наклоняется, чтобы захватить нижнюю губу Гарри в плен своего рта. Губы Гарри покалывают, его язык нуждается в контакте, пальцы стремятся почувствовать обнажённую и скользкую от воды кожу Луи. Луи как-то понимает это и берёт его за руку, направляя их под пристань, где они могли стоять на дне, и всё ещё быть не полностью погруженными в воду. Луи снова соединяет их рты, открыто и желанно, его язык отслеживает язык Гарри, будто стараясь запомнить его. Прямо здесь, это всё. Всё в одном: солнце и луна, лето и зима, небо и земля, всё концентрируется в венах Гарри, заставляя адреналин и дофамин мчаться быстрее. Когда Гарри целует ключицы Луи, старший парень вздыхает, и Гарри думает, что этот вздох мог бы заморозить целый океан. Когда Луи поднимает их на один уровень и трётся об него, Гарри думает, что тепло их трения может в результате вскипятить море. Когда поцелуи становятся небрежными, а стоны громкими, и сознание Гарри пустое и разгорячённое, он уверен, что они могли бы уплыть далеко отсюда, в центр Атлантического океана, и остаться вот так навечно, со сплетёнными ртами, языками и пальцами. «Это всё очень значимо и важно» — думает он, окружённый Луи и шёлковым морем. «Это вечность.»