Силуэт в дыму

       Снова курит. Кажется, раз пятый за пару часов, что они здесь, проклятый паровоз. И пора бы Элизабет привыкнуть к этому, — к слову, она и сама имеет привязанность к никотиновым палочкам, разве что более высокого качества или, по крайней мере, цены, — однако никак не удаётся, и каждый раз она закашливается, носом улавливая "тучу" чужого дыма. Почему "тучу"? А чёрт его знает; может, старая привязанность к АДАМу и прочей бурде вызывают в мозгу соответствующие реакции, благодаря которым и появляются подобные сравнения. Но с другой стороны "туча" — подходящее словцо, потому как Атлас сейчас похож как раз на нечто из этого разряда: хмурый, угрюмый и озлобленный какой-то. И если озлобленный — его привычное состояние, не вызывающее никакой тревоги, то угрюмость настораживает, как и молчаливость. Никакой пошлой шутейки или намёка, ни одного издевательского "сестричка" или "красавица"; ничего, к чему ему удалось привить Лизз за пару месяцев в Восторге. Та сейчас лишь озабоченно вздыхает и, максимально тихо поднимаясь со стула, приближается к мужчине сквозь дымовой туман.        Он не слышит, как каблуки стучат по деревянному полу; может, банально не желает этого слышать; хочет, что б все оставили его в покое, ведь он заслужил это. Только вот чем? Жестокими расправами, от коих Восторг буквально утоп в разбавленной всякой дрянью, что многие жители собственноручно себе вкалывали, крови, охотой за АДАМом, какой частенько были заняты лишённые возможности мыслить мутанты, и многочисленными взломами несчастных торговых автоматов? Несомненно, за подобные бесчинства причитается наказание в виде собственной одиночной камеры или чего похуже, однако почему сейчас он считает нахождение в подобном месте — величайшей благодатью? Разве преступники не жаждут в конце своего пути перестрелки с полицейскими или военными на главной улице Нью-Йорка или пафосной речи перед своей казнью, что будет транслироваться на весь свет? Почему тот, кто стоит возле стеклянных дверей на балкон, не удосуживаясь даже выйти из заполнившейся дымом квартиры на воздух, чтит совершенное одиночество и отрешённость более, чем мисс Комсток, хотя раньше всё было совершенно по-другому? Неужто так на него влияет атмосфера ночного Парижа? Без драк и сотен убийств безвозвратно изуродованных частично по его вине людей сознанием мужчины завладевает скука, пробуждающая острое желание скрыться от незнакомого города и странных в их нормальности людей под дубовой оболочкой абсолютного безразличия? Но дерево же горит, так? Притом как горит! Хватить должно лишь одной-единственной хорошенькой спички, чтоб вместе с деревом вспых весь Париж... Этой спичкой и может являться Элизабет в шёлковом халате.        Она, придерживая халат на груди и боясь наступить на что-нибудь и в серьёзный момент полететь на пол, как истинная идиотка или растяпа, делает последний шаг к силуэту в незаправленной рубашке. Лизз тянет вперёд дрожащую руку, готовая если не впиться ею в чужую спину, то тронуть плечо хоть самыми кончиками пальцев, однако когда у неё почти выходит, мужчина резким движением отворяет балконную дверь, отрывисто выдыхает и метко бросает окурок в пепельницу на рядом стоящем столике. Девушка, задерживая дыхание, машинально прикрывает лицо рукой и отступает на полусогнутых ногах, ожидая получить дверью себе по лбу или словить пощёчину; этого не происходит. Мужчина оставляет непонимающую Элизабет в объятьях дымового облака и опирается на каменные перила балкона. Девушка даже не думает оставлять его, а, щурясь и отмахиваясь от дыма, идёт следом.        Леденящий ветерок объятого мягким светом фонарей города колышет полы её халата, а иногда и вовсе заворачивает под саму ткань, заставляя поёжиться, втянув голову в плечи. Людей, что бродят по застланным каменной брусчаткой дорогам в позднее время, — сущие единицы; в основном льстецы-сердцееды с дамочками, рассказывающими о важности длинны носа мужчины и расхваливающими подаренные партнёром украшения, бриллианты в которых, несомненно, поддельные, но виднеется и пара грабителеподобных пареньков в натянутых на глаза клетчатых кепках. Лизз тихо усмехается, опуская взгляд, чтобы мужчина ничего не заметил, когда думает, что Атлас схожести со всеми типами ночных жителей Парижа, а если прибавить к ним и любящих побаловаться вином "маркизов", то картина вовсе станет полной. Однако ему совсем необязательно узнавать об этом. Тем более, из её уст; всё же у девушки мало лишних зубов да и в парике она будет выглядеть слишком уж потешно.        Элизабет не может точно сформулировать для самой себя, что смущает её в данной ситуации, что она думает да и не знает; просто видит, что что-то не то с состоянием мужчины, чья распахнутая рубашка тоже раздувается на ветру, притом так, как навряд ли позволили бы любимые Атласом подтяжки, по неизвестным причинам не надетые сегодня, да поведение его слишком подозрительно. Видит... Возможно, пора бы купить очки или сходить к врачу, однако в данный момент такой возможности нет. Нужно действовать.        Он не выглядит настроенным на разговор; как и обычно после рабочего дня, впрочем. Скорее всего, самая обыкновенная работа, за которую и денег не так уж много полагается, удручает его, заставляя ощущать себя... обычным человеком? Тем, кто никогда не был в Восторге и даже не слышал о нём, не видел и не знал лично Тененбаум, не осуждал извращённое и развращённое "искусство" Коэна, не ненавидел Эндрю Райана до боли в голове от стискивания зубов, в конце концов, тем, кто не совершал за всю жизнь трудяги ни одного греха. В таком случае, почему всё это тяготит его, не давая уснуть? Если дан шанс забыть о содеянном, то почему он не хочет им воспользоваться? Почему чувство громадной вины только спустя время опустилось на дрянную голову, чуть ли не взрывающуюся от крутящихся в ней мыслей и воспоминаний? Почему только теперь ему хочется разорвать самого себя в клочья, изничтожить, не оставив никакого упоминания о себе? И если действительно хочется, то почему же он не кричит, не орёт, моля Всевышнего или близких о прощении? Как находит силы ровно стоять на подкашивающихся от ужаса осознания ногах? Элизабет не знает. Но очень хочет узнать. Любопытство берёт верх, и она, набираясь смелости и подступая как можно ближе, обнимает мужчину со спины, утыкаясь подбородком в его лопатку; ответом служит пробежавшая по сильной спине дрожь. Девушка не до конца верила, что у неё получиться так беспрепятственно обнять Атласа; теперь будет проще. Должно быть... Она прислушивается к рваному дыханию, которое мужчина тщетно, хоть и усердно пытается скрыть; от нарастающего чувства тревоги у Лизз словно кольцом стягивает шею, но тут она замечает ещё одну существенную деталь.        Его запах... Кажется, что он поменялся, и потому Элизабет как будто с недовольством морщит лоб. Отчего к хоть и едкому, но довольно привычному запаху сигаретного дыма примешалась некая "свежесть" и нежный аромат лаванды? Где нотки пота, виски или джина, запёкшейся крови, наконец?Это кажется странным, но новое место жительства по-прежнему оправдывает такую резкую перемену. Да и к тому же, не запах сейчас главное; вспоминая об этом, девушка на носках приподнимается ближе к уху мужчины, и шепчет:        — Эй... Что произошло? — Чужое тело напрягается, и он пытается сделать шаг вперёд, дабы вновь окаменеть и отстранить от себя говорящую; Лизз подмечает это и крепче прижимает мужчину к себе. — Не хочу, что бы ты снова запирался в другой комнате; здесь... слишком холодно по ночам. Может, поговорим? — Он еле заметно кивает. — Хорошо... Это всё, знаешь, так не похоже на тебя. Я имею в виду все эти тихие вечера, когда мы читаем, сидя в отдельных комнатах... Нет, я уважаю право на личное пространство, только... Только я... — Лишь сейчас девушка замечает пистолет, что словно онемевший собеседник нервно крутит в руках. От взгляда на оружие у неё возникает ком в горле, и хочется отпрянуть или отпрыгнуть, спрятаться, зовя на помощь, но кого? Мирно спящую Салли? Будто Лизз никогда не видела людей с оружием; справится... Главное, сказать какую-нибудь убедительную успокаивающую фразу... После заминки она откашливается, придавая лицу своему самое невинное и спокойное выражение, и продолжает: — Я просто хочу, чтобы ты знал... — Элизабет буквально "подтягивается" повыше, к самому уху его, будто боясь, что он не услышит, — я люблю тебя, Атлас.        Слыша, как мужчина глубоко и устало выдыхает, девушка крепко закрывает глаза. Она бы, вероятно, и уши закрыла, чтоб не услышать ответа, однако не хочет отпускать его, моментом всё портя. Это лишь минутный страх перед ответом другого после продолжительного монолога; он пройдёт, стоит только потерпеть.        — Атл-лас? — подавлено, словно знал, что скажет девушка именно это, однако с долей робости и испуга переспрашивает паренёк лет двадцати, что больше привык носить вязанные свитера, нежели рубашки.        Элизабет, заслышав его голос, в растерянности распахивает глаза будто бы шире обычного и ошалело пятится назад, прикрываясь рукой; она наконец поняла, что её реальный собеседник никакой не Атлас и никогда им не был. Ведь настоящий Атлас давно погиб от руки этого же парня в Восторге и сейчас, вероятно, уже догнивает последние дни в неподлежащем восстановлению городе. Атласа никогда не было и не могло быть в Париже. То всегда был человек, что вытащил её буквально с того света, спас вместе с Сестричками из Восторга и любезно предложил вместе провести остаток дней на поверхности. Джек Райан.        От некоего чувства стыда дыхание Лизз становится неровным, что Джек замечает по характерному вздыманию груди, пульс учащается, и в глазах всё начинает плыть; как она не видела очевидного раньше? Как могла столько времени путать Райана с Атласом? Да, они оба были Восторге, оба совершали не самые лучшие поступки, однако один готов хоть биться головой о стену, чтобы не уподобиться второму, и это достойно если не уважения, то чего-то ему сродного. Вероятно, конечно, что все лучшие качества Джека есть результат работы Тененбаум и Сушонга, но девушка глубоко уверена, что если бы он не поддерживал эти самые качества в себе, то быстро смог бы стать тем ещё мерзавцем, тем более имея генокод создателя подводной Утопии.        Джек медленно оборачивается, всё ещё держа в руке пистолет. Лизз не может знать, выстрелит ли он, потому как весь вид парня говорит о том, что настроен он серьёзно, однако руки его подрагивают. Младшему Райану приходилось много убивать и видеть аморальные вещи, которые несомненно оставили на его психике какой-то след, но почему во взгляде его сейчас жалость? Он чувствует, будто на плечи кто-то давит сверху, словно слышит знакомый голос, с присущей его обладателю глумливостью шепчущий: "Будь любезен, убей", и сжимает оружие крепче. Джек поднимает руку, желая наставить на Элизабет дуло и, закрывая глаза, в следующий момент... бросает пистолет на пол.        — Н-нет, — твёрдо произносит Джек, уставившись на брошенное оружие, — теперь я буду сам решать, что мне д-делать. — Он поднимает голову, смотря теперь на девушку, успевшую немного успокоиться. — И ты т-тоже.        Элизабет всё ещё не до конца понимает ситуацию, а Джек подходит ближе, бережно проводя согнутыми пальцами по её щеке, таким образом принуждая смотреть себе в глаза.        — Я н-н-не знаю, чем он т-тебя накачивал и что д-делал, но это неважно. Теперь он м-мёртв, и ты свободна. И никто никог-гда не отнимет эт-того. Обещаю.        Она знает, что его слова искренни; Джек просто не умеет врать, что можно было понять по той паре недель, что они здесь. Теперь Элизабет окончательно осознаёт, что Атласа ушёл и никогда не вернётся. Ей не нужно больше опасливо оглядываться по сторонам в его поиске или постоянно молчать, сидя с кляпом во рту, не придётся бояться, что тебя начнут резать, как только уснёшь или на минуту закроешь глаза. Теперь Лизз осознаёт, что сделала правильный выбор, покинув океанский Ад с Райаном младшим и что сделала выбор не по чужой команде. Она свободна, по-настоящему свободна, но заметила это только сейчас. Джек практически снял с её глаз повязку страха, и не будет лишним вознаградить его за это.        — Я знаю, — отвечает Элизабет, как-то неловко улыбаясь, после чего резко охватывает тело Райана младшего руками. В первые секунды Джек пугается неожиданности и неуклюже отступает назад, однако после облегчённо улыбается и обнимает в ответ, позволяя девушке буквально повиснуть на себе. — Спасибо, Джек.