Дань времени

Шрамы на моих плечах уже никогда не затянутся, равно, как не выветрится запах мускусного парфюма из тонкого шёлка сорочки. То дань памяти. То дань прошлому… А Вы? Вспоминаете ли Вы ещё обо мне? Помните ли цвет моих волос и форму рук? Помните ли, как обнимали меня короткими июльскими ночами и как каждое утро покидали до самого вечера? Помните ли те слова, что слетали с Ваших  уст, чтобы затем растворится предрассветном воздухе? В мутном, посеревшем от дождевых разводов стекле его отражение выглядело особенно хрупким и зыбким. Таким, каким бы оно могло быть на водной глади или на мраморной плите. Отложив в сторону ещё не успевшее истрепаться перо, аббат д'Эрбле откинулся на спинку затянутого парчой кресла. В перламутровом узоре лент на колете бывшего мушкетёра тускло играл огонёк догорающей канделябре свечи, в сонно прикрытых глазах не отражалось ничего. Здесь, в стенах монастыря, все дни были безлики и похожи один на другой. Здесь было не принято устраивать дуэли и ходить по тавернам. Здесь всем властвовала тишина, и аббата это устраивало. Первые пять лет. А потом ему стало скучно. Глядя куда-то вдаль белеющей над сосновом бором линии горизонта, Арамис снова омокнул перо в чернильницу. Шрамы на Вашей спине будут всегда кровоточить, равно как старый мушкетёрский плащ будет пылиться на дне деревянного сундука. Сколько лет вы уже не обнажали своей шпаги? Сколько лет не поднимали бокала во славу Франции? Говорят, за пять лет вы сильно изменились, граф? Говорят, Ваше сердце совсем очерствело? Что ж, не скрою, время наложило свой отпечаток и на меня. Я ненавижу всё, что любил ранее, я проклинаю всё, без чего не видел жизни прежде. Ибо так заведено с давних пор. Теперь у меня осталась лишь память… Теперь у меня осталась лишь память и Ваше имя я вспоминаю чаще всех прочих других. И в молитвах, и в покаяниях. Помните ли, Вы те славные дни в Париже, Атос? Наши юношеские проделки и всё что теперь осталось далеко за плечами? Помните ли свист гвардейских пуль и лязг окровавленных клинков? Я помню. И не только это. Небо медленно бледнело, выцветая и переходя в сиену над самыми макушками леса. За пять долгих лет в монастыре д'Эрбле уже и забыл как выглядели рассветы. Забыл ту хрупкость прозрачного холодного воздуха и точно напоённую светом последних звёзд пелену стелющегося по полям тумана. Забыл медовые отблески поднимающегося светила. А быстрокрылые ласточки, между тем, уже кружили под расписанными седыми облаками куполом. Оторвав взгляд от окна, Арамис вдруг обнаружил, что за четверть часа не написал и пяти строчек. Рядом с зачёркнутым предложением зияли два чернильных пятна. А знаете, я ведь почти ненавидел Вас. Я думал о Вас, когда просыпался утром, я думал о Вас, когда отходил ко сну. И даже отрекаясь от всего земного, мысли мои были обращены лишь к вам одному. И это задевало меня. Я никак не мог забыть Вас, Атос. Я думал о Вас ежедневно, ежечасно, а потом я просто привык. Впрочем, это теперь и не важно. Я пишу только в память нашей прежней дружбы. То были славные, добрые деньки, и  вы, должно быть, тоже порой вспоминаете он них, даже если и не хотите вернуть. В этом я схож с Вами. Перо выпало из унизанных крупными, совсем неподобающими аббату перстнями пальцев и, оставляя за собой синеватую череду из чернильных брызг, откатилось на край стола. Арамис судорожно повёл худыми плечами. Ему очень хотелось спать. Но он вновь потянулся к перу. Я пишу Вам лишь в память нашей прежней дружбы, и вряд ли напишу снова. То, что осталось в прошлом — осталось в прошлом. Нам не под силу повернуть реку назад и остановить круговорот лет. Вам ли того не знать. И, наверное, так и должно быть. И, вероятно, по другому и быть не может. И я рад этому. Я рад невероятно этому… Приезжайте.