Как сильно? (Достаточно)

— Нет-нет-нет. Это все неправильно. Серьезно, ребята, перешагните через себя. Это не летний лагерь, а серьезное соревнование. Если вы плохо выступите, то отправитесь домой. Вам все понятно? — хореограф смотрит на этих пятерых испуганных мальчиков так, будто они и так не знают о значимости этого шоу. Как будто им и так не снятся кошмары о том, что случится с их мечтами, если они будут продолжать забывать шаги, как сейчас. Никто не отвечает. Хореограф вздыхает и смотрит на них чуть мягче, а потом хлопает в ладоши. — Попробуем еще раз, с самого начала. Раз, два, три, четыре! Музыка играет с начала, и Луи прикладывает все усилия, чтобы сфокусироваться на запоминании и повторении шагов, которые вбивали в его голову сутками. Конечно, это трудно, потому что одновременно с этим он должен помнить слова песни, когда ему петь мелодию или гармонию и еще и узнавать, в какой части куплета делать четыре шага вперед, а в какой танцевать шимми. Сейчас ему понадобилось больше положенного времени, чтобы понять: вообще-то надо было делать грейпвайн (шимми и грейпвайн — это такие танцевальные движения — п.п.). Он ожидает, что хореограф тут же начнет орать на него за ошибку, но этого не происходит. Внимание Луи привлекает другой конец сцены, где Лиам, Найл и Зейн стоят на коленях на полу, а их тренер стоит рядом с озабоченным видом. Сначала это сбивает его с толку. Они ведь не должны подниматься на сцену до конца третьего припева. А потом он замечает, что Гарри нигде не видно. Зеленые глаза и пружинистые кудряшки возникают в поле зрения, как только он подходит к собравшимся на сцене. Гарри сидит на полу, окруженный остальными мальчиками, одной рукой вцепившись в материал своих пижамных штанов, а другой схватившись за грудь. Видно, что он пытается заговорить, глядя на них глазами, полными ужаса, но не может ничего сказать. Он задыхается. — Гарри, говори с нами, — умоляет Найл. — Ты чем-то поперхнулся? Ты жевал жвачку? Гарри неистово мотает головой, указывая на свою грудь. Зейн и Лиам обмениваются перепуганными взглядами, а хореограф зовет кого-то и кричит, чтобы поскорее нашли какого-нибудь врача. Луи пробивается сквозь небольшую толпу и склоняется над Гарри. Тот поднимает голову и встречает его взгляд. — Гарри, это приступ астмы? Тебе нужен ингалятор? — Гарри энергично кивает. — Он у тебя в рюкзаке? — Еще один кивок, даже более энергичный. Найл уже бежит к местам, где они складывают вещи во время репетиций, а Лиам с любопытством смотрит на Луи. — Гарри астматик? Он никогда не говорил об этом. Луи пожимает плечами. — Он мало кому рассказывает, потому что приступы случаются не так уж и часто. — Но он рассказал тебе? Луи снова пожимает плечами. — Мы много болтаем. Он игнорирует заинтересованный взгляд Лиама и наблюдает за тем, как Найл возвращается с ингалятором. Гарри благодарно принимает его из рук парня и несколько раз пшикает лекарство себе в рот. Он зажмуривает глаза и делает несколько глубоких вдохов, как будто ему нужно все его самообладание для того, чтобы продолжать дышать. Луи обеспокоенно думает, что, наверное, так и есть. Люди вокруг него нервно ждут несколько долгих мгновений, пока Гарри делает медленные, размеренные вдохи. Наконец хореограф решается заговорить: — Гарри, вызвать скорую? Парень качает головой. — Нет, я буду в порядке. Просто нужен был ингалятор. Дайте мне минутку. Когда минутка заканчивается, Гарри пытается настоять на продолжении репетиции, ведь он принял лекарство и может продолжать танцевать. Для него важнее вызубрить все танцевальные движения от и до, но даже их хореограф на это не соглашается. — Возвращайтесь в дом, — говорит он. — Вы четверо, репетируйте самостоятельно. Гарри, считай шаги вслух, когда слушаешь музыку. Увидимся завтра на репетиции. Это кажется вполне разумным планом, поэтому, естественно, первое, что они делают, когда забираются в машину — стараются распланировать весь оставшийся день наперед, в конце концов решая провести ночь за просмотром фильмов и выпивкой, а порепетировать с утра. Лиам, Зейн и Найл открывают пиво почти сразу после того, как открывают дверь, и в любой другой день Луи бы к ним присоединился. Черт, он бы уже был в гостиной, первым хватая пульт от телевизора и настаивая на том, чтобы они в сотый раз пересмотрели его любимый фильм. Но его удерживает вымотанный вид Гарри. — Вообще-то, я сильно устал, — он зевает так широко и наигранно, что его школьный учитель театра наверняка бы заплакал. — Наверное, я просто пойду наверх. — Да, я тоже, — быстро соглашается Гарри. Гарри с Луи не впервые отделяются от остальной тройки, утверждая, что им скучно или они устали. Парни все равно возражают, правда, не очень настойчиво. — Вы уверены? — спрашивает Зейн. — Здесь еще много места, — предлагает он, придвигаясь ближе к Найлу и освобождая им место на диване. — В другой раз, — Луи обнимает Гарри за талию, и они вместе поднимаются в их комнату. — Ты не устал, — говорит Гарри спустя пару минут, когда он уже переоделся в свою любимую пижаму и укутался в одеяло. Это не вопрос. — Ты не можешь быть в этом уверен, — заносчиво восклицает Луи, выискивая какую-нибудь футболку для сна в шкафу. — Ты уже пять минут не можешь перестать поправлять челку. Ты так делаешь, когда в тебе бурлит энергия. К тому же, из тебя просто ужасный врун. Рука, поправлявшая челку, замирает. Он знает, что Гарри прав, и он вроде как ненавидит его за это. Правда, этого все равно недостаточно, чтобы он передумал забираться к Гарри в кровать и двигать его к стене, пока не сможет комфортно устроиться. — Ну, у тебя был тяжелый день. А отдыхать после всего случившегося ты явно не собирался. Ты уверен, что все в порядке? — Абсолютно, — бормочет Гарри. Спустя секунду он нарушает тишину. — Как… Почему ты вообще помнишь о том, что у меня астма? Мы говорили об этом всего один раз несколько недель назад. Луи снова поправляет челку и какое-то время молчит. — Наверное, я просто внимательно тебя слушаю. Мне важны твои слова. — Даже детали? — Особенно детали. — Но почему? — Гарри кажется, что он что-то упускает, что он не замечает какой-то небольшой кусок пазла, и это мешает ему понять, почему Луи так внимателен к нему. — Потому что ты мне небезразличен, — отвечает Луи. — И, может быть, даже больше, чем ты можешь себе представить. Что-то меняется. Гарри нервно облизывает губы. — Я знаю только то, что ты мне тоже небезразличен. Наверное, даже сильнее. — Не-а. Невозможно. — Откуда ты знаешь? Выражение лица Луи сложно понять. — Ты мне небезразличен настолько, что я вслушиваюсь в твою медленную и тягучую, как патока, речь и выделяю важные детали. Как, например, состояние твоего здоровья — информация, которая, между прочим, может мне когда-нибудь потребоваться, чтобы спасти тебе жизнь. — Я все равно люблю тебя больше, — выпаливает Гарри. Он прикусывает губу, а Луи как будто и не замечает слово, сорвавшееся с его губ. Может, он не заметил. Может, напряжение, растущее в комнате, всего лишь плод воображения Гарри и их слова не настолько наполнены смыслом, насколько кажется ему сейчас, когда он в двенадцати дюймах от лица Луи и так опьянен надеждой, что едва может говорить. Может, все это происходит лишь у него в голове. Луи смотрит на него, будто чего-то ждет. — Продолжай, — спокойно говорит он. — Скажи, как сильно ты меня любишь. — Достаточно, чтобы желать твоего поцелуя. Здесь, наверное, должна быть долгая драматическая пауза, пораженный выдох или прозрение, когда Луи понимает, что Гарри влюблен в него, или когда Гарри понимает, что это взаимно. Но ничего нет. Есть только морщинки, образующиеся в уголках голубых глаз от улыбки, и мягкое: — Я уж думал, ты и не попросишь. И спустя полсекунды их губы сближаются, после чего они начинают целоваться, будто это — естественное заключение очень предсказуемой истории. И, может, так и есть. Их это вполне устраивает. Остальные мальчики поднимаются позже. Они уже привыкли видеть обнимающихся во сне Гарри и Луи, но сегодня присутствует один незнакомый нюанс: их рты находятся в нескольких миллиметрах друг от друга, как будто они целовались все время, пока не уснули. И если кто-то что-то и думает об этом, то они ничего не говорят.