V

      В яму значит.       Бросили меня.       В сырую вонючую чертову яму. Здесь темно холодно и повсюду черви. Недавно выкопали. Для меня родимого, да?! Голодом морить собрались. Но ничего, ничего. Поживем узнаем. Авось выберусь. И тогда я им покажу. Серьезно. Узнают каков мой гнев, какой я в ярости. Надо только дождаться ночи. А там — силы поприбавятся. Ночью как-то легче. Накрыли бы сверху крышкой какой-нибудь. А то накидали веток болваны. Свет глаза слепит и кожу жжет. Завтра опять всё болеть будет. Уух ироды. Тихо! Идет кто-то. Опять наверное Федька с вилами. В прошлый раз почти насквозь мне грудь пробил. Ножа не бойся — бойся вил, раз ударил — четырежды убил. Так он сказал. Сукин кот. Нет, вроде затихло. Пронесло пока. А это все из-за того что сестрицу его непутёвую цапнул. Ну после того как… Да что там. Влюблена она была в меня, дура. Сама попросила. Укуси говорит меня Иванушка, обрати в свою веру. Убежим отсюда в город. Днем будем спать, а по ночам гулять. По крышам. Под луной. Жить будем где-нибудь в замке. Каменном таком и темном. В котором паутиной всё заросло и летучие мыши везде шастают. Ага. Гулять по крышам, на луну глазеть и святым духом питаться, а не кровушкой человечьей. Откуда она понабралась такого? Дура одним словом. Даром что красивая. Ну и говорю я ей: «Нет Любавочка, не пойдет так дело. Жизнь моя, -говорю, — голодная и не христианская. Худо так жить». А она говорит что-то вроде этого: «Всё равно отец житья не даст как узнает что мы с тобой тут на этой кровати вытворяли. Всё равно от него за тобой убегу». Ну и пожалел я её. Не удержался. Обнял ее крепко и за шею нежно цапнул. В этот самый момент — глупее не придумаешь — открывается дверь. Стоит значит батяня её. Здоровенный, собака. На нас таращится. А потом как завопит: «У-У-У. А-А-А. Упырь поганый, как смел мою дочурку…» Ну я дальше слушать не стал, повернулся к окну и хотел деру дать, да не успел. Сзади что-то прилетело и как даст мне по голове.. Оказалось сапог. Подкованный железом. Больно то как! В общем вылетел я вместе с этим сапогом и о землю шлепнулся. Потом — не помню ничего. Очнулся здесь.       Да ничего. Сам дурак. Не надо было к его дочери по ночам ходить. Жил бы себе дальше, как самый обычный кровосос. Кровушку пил бы звериную. И люди меня бы не трогали. Дык вот, как оно всё вышло. Та дура наверно в слёзы, отрицать стала всё, я мол соблазнил, заворожил своими дьявольскими чарами, с собою звал, а она мол отказывалась:, а как же папочка мой, да он не переживет этого, болеть будет тяжко и прочее. Ну и покумекали крестьяне решили в яму бросить, а потом попу́ показать. Чтоб он меня того́сь. Эзорсиснул. Так они сказали. Эзорсиснул. Демона какого-то в общем из меня выгнал. Ну или на крайний случай подсказал бы им, как от такого гада избавляться. Подожгу ему как-нибудь церковь потом, будет знать. Нууу, чеснок им не поможет, разве что простуду унять. Крестов я тоже не боюсь ибо неверующий. А вот серебро терпеть не могу. Жжется почему-то. Аллергия страшная видимо. Гадкий металл такой — не даром к нему священники и прохиндеи всякие тянутся, чуют родственность наверно. Ну ничего. Чтоб от скуки не изнывать копать лучше начну. Придут они такие, довольные, и этот с ними, в черной рясе с пудовым крестом, с серебряной цепью и грязной совестью. А меня и след простыл. Ох как начнут вопить: убёг ампир, убёг, теперь полдеревни перекусает, распятиями будут махать, осину точить. А я буду сидеть где-нибудь и хохотать.Почему осину? Не знаю откуда они это взяли, как по мне дак дерево — ничего, полезное. Ну там игрушки разные вырезать, посадить где-нибудь чтоб красиво росла, на худой конец печку растопить.       Ой-ей. Колокола зазвонили. В ушах отдает. Сейчас петь вечерню начнут. Значит есть еще времечко. Ээх, руки уже саднит. Скоро в кровь их раздеру. А отдыхать то некогда. Ладно, потом отдохну. Как наверх выкопаю. Убегу. И слова доброго не скажу. В город убегу. Есть там знакомые. И Любавку с собой заберу. Или не надо? Заберу. Одиноко как-то без нее и грустно совсем. Надо только быстро. А то как увидят что меня в яме то нет, дак все к ней ринутся. Караулить будут. Ну в городе у меня дружбан есть, будь он неладен. Кутили с ним раньше. Он то меня и сделал таким. В пивнушке сидели, под утро уже. Я уже никакой был. Ну совсем пьяный то есть. А он встал такой, пошатываясь, на меня смотрит и говорит: «Хоч-шь, -говорит, — силу бэльшую? Такую шо телеги одною рукою сможшь ворочить и лошадей щелбаном на спину переворачивать. Мужики обзавидуются. Девки на тебя вешаться будут — ой-ёй. Гроздями. Не отвяжешьси. А?»       Ну я и ляпнул: «Хочу конешн-а. Если девки как банный лист, к не помню чему, липнуть будут, то давай!» Молодой был, глупый еще.       Ну, в общем, посидели мы, и он, такой, мне и заявляет: «Пойдем, — говорит, — ко мне, у меня ишо догнаться можно.» Алкоголем то бишь. Ну и пошли…       Что дальше? А, ну да. Двинули мы так к нему домой. Время уже светлеть начало. Прошли значит пару кварталов. А он зенками из стороны в сторону зыркает. Примечает что-то видимо. Завел меня этот поганец в какую-то глушь: темно кругом, дома какие-то ветхие, переломанные. И ну кусаться. Гадина такой. Озверел что ли? Я аж протрезвел мигом. Хотел ему кулаком по зубам съездить, а он меня как кутенка малого за шкирку, то биш за ворот каак схватит, ну и впился мне в шею. А я не дурак, коленом каак съезжу ему в то самое место, которым детей делают, чтоб потомства такого же дикого после себя не оставил. Ну и вырвался. Не знаю сколько я бежал. Но очнулся уже дома у себя, в деревне. А от туда до города напрямик верст пятнадцать будет. Ничего я трухнул да? Думал помру. Ан нет. Добежал. Устал как собака и сразу в кровать упал.       Ну и всё. Конец. С тех пор я такой. Зубы прорезались. Света стал пужаться. Есть перестал, хотя голодный был как черт. Отощал совсем. Ну не лезла еда в рот, пропади она. Чушь всякая в голове неслась — типо сходить в овин и там у коняги нашего Василька горло перегрызть, чтоб кровь фонтаном била, ну и пить ее, пить, пить и пить. Ужас какой-то, в общем. Ну и одолели меня мысли эти проклятущие. Ну и не удержался я однажды. Думать не мог — такой голодный был. Ну и вот…       Коняжке я потом шею рубахой перемотал. И ничего. Живет до сих пор. Зубы не растут. Видимо это только на людей действует. Ну и понял я тогда, что судьба видать у меня теперь такая. А силы и впрямь поприбавились. Только с девками меня негодяй обманул.       Ээх. Заговорился что-то я. Рук совсем не чувствую. Ха ха. Во! Почти докопал. Земля уже совсем мягонькая стала и корни от травы видно. Фуух. Всё. Вот он выход. Надо только вылезти суметь. Ой да что там. Руки надо помыть, вот что. А то негоже с немытыми руками к Любаве идти. Ну и одежду поменять. А то как черт наверно — черный весь. И черви из карманов торчат. Ладно. Бежать теперь надо…

***

      За окном уже село солнце, опустились легкие сумерки. В маленькой и уютной комнате было светло. Уже была разожжена лампада и мягкий свет ее падал на большую кровать с периной и красным из дешевого бархата покрывалом. На кровати сидела девушка и плакала, шепотом ругая себя и о чем-то спрашивая. В окошко легонько брякнуло. Может кот какой заблудился, али сорванцы камни кидают. Но девушка тут же впопыхах кинулась к нему. Раскрасневшись от волнения, она раздвинула шторы и улыбнулась счастливая. За окном стоял он…