Полынь да зола

Ты открываешь глаза. Темно, но не слишком. Белый потолок, больничные запахи. В углу стоит темная фигура. Ты тихо шепчешь: — Шерлок?.. Но сразу понимаешь, что это не он. Он умер. Разбился. В груди страшная боль. Она была, когда ты проснулся, но ты ее не осознавал, пока не вспомнил. Ты снова закрываешь глаза. Издалека доносится тихое пение. По лазоревой степи Ходит месяц молодой С белой гривой до копыт, С позолоченной уздой. Ты слабо улыбаешься. Мама. Перед глазами пролетают воспоминания. — Мама, смотри! Подснежник! Первый подснежник! Тебе пять, ты впервые увидел этот цветок не в вазочке, а растущим, живым. Мама смеется. Слабый звук возвращает тебя в палату. Кардиомонитор пищит неравномерно, и ты знаешь, что это значит. Твое сердце разрывается. В прямом смысле разрывается от боли. Шерлок умер. Умер. Он всегда был таким, никого не слушал, но ты надеялся, что все же что-то значил для него. Ошибался. Монистовый звон Монгольских стремян Ветрами рожден И ливнями прян. Тебе тринадцать и ты плачешь в подушку. Девочка, которая тебе нравилась, не захотела с тобой встречаться, да еще и высмеяла тебя при всем классе. Ты, конечно, уже взрослый, ты мужчина, а мужчины не плачут, но если тихо, ночью, в подушку, чтоб никто не услышал, как тебе больно… Но мама тихо заходит в комнату. Ты сжимаешься в незаметный комок под одеялом, а она просто садится рядом и начинает напевать твою любимую колыбельную. И боль отпускает, и ты засыпаешь, не заметив этого. Завтра ты проснешься сильным. Пульс отчаянно скачет. Ты понимаешь, что вот-вот в палату должна прийти медсестра или врач, но пока по-прежнему тихо, темно и одиноко. Темная фигура в углу оказывается просто вешалкой, на которую небрежно наброшен белый халат. Но тебе так хочется, чтобы это был Шерлок, что ты убеждаешь себя, будто видишь знакомую кривую улыбку над халатом. Из кувшина через край Льется в небо молоко. Спи, мой милый, засыпай, Завтра ехать далеко. Тебе восемнадцать. Ты только что трясущимися руками распечатал письмо со штемпелем престижного медицинского колледжа. Принят! Издав вопль команчей, ты несешься на кухню. — Мама! Мама! Меня приняли! На стипендию! Мама! Ураааа! Мама радостно смеется и обнимает тебя, но в глазах ее за счастьем и гордостью за тебя ты замечаешь непонятную печаль. Сейчас ты понимаешь, что это было — сын вырос, стал взрослым. Она очень рада, но все же ей грустно. Ты улыбаешься, но улыбка превращается в гримасу. Больно. Грудь просто разрывает. Твоя любовь бьется в тебе смертельно раненым зверем. Рассвета искал — Ушел невредим, Меня целовал Не ты ли один? «Мама умерла. Похороны в четверг» Телеграмма от Гарри выбивает у тебя землю из-под ног. Ты запираешься в своей комнате в общежитии и плачешь, горько, как в детстве. После похорон ты идешь к вербовщику и записываешься в армию. Перед твоим внутренним взором проносятся годы сражений и перестрелок, сотни раненых и убитых. Боль притупляется. Все постепенно забывается, но когда ты попадаешь в лазарет со страшным ранением, в бреду тебе все время слышится мамин голос, негромко напевающий твою любимую колыбельную. Как сейчас. Внутри тебя все воет. Шерлок умер. Ты это видел. Ты это слышал. Он отшвырнул тебя в сторону, точно как телефон, по которому только что с тобой разговаривал, и прыгнул вниз. Ты видел, как он падал. Видел его странно сосредоточенное лицо. Видел, как он размахивал руками, словно пытаясь управлять своим кратким полетом. Как у двери Тамерла- Новой выросла трава; Я ли не твоя стрела, Я ль тебе не тетива? Темная фигура вроде приближается, но ты никак не можешь разглядеть ее лицо. Тебе так хочется, чтобы это был Шерлок, что вся твоя кровь рвется из тела. Сердце трепещет, ты не хочешь, но против воли вспоминаешь, вспоминаешь… — Афганистан или Ирак? Совершенно потрясающее существо. Совершенное. Потрясающее. У тебя нет других слов, ты даже не можешь сосредоточиться и ответить на заданный вопрос. Стройное тело, затянутое в темный костюм, удивительные глаза, мерцающие старым серебром, губы… Ох, черт, какие губы… — Может, это потому, что вы идиот? Ты ехидно посмеиваешься, вернув ему шпильку, и он смеется в ответ. Ты — сердце огня, Ты — песня знамен, Покинешь меня, Степями пленен. Писк кардиомонитора становится глуше. Звуки уходят. Ты лежишь в полной тишине и улыбаешься, вспоминая как плавится белая кожа под твоими губами, как изгибается тонкое тело в твоих руках, как тихие стоны прорезают темноту спальни… Как течет алая, алая кровь по самому дорогому в мире лицу. Как слепо и бездумно смотрят куда-то мимо любимые глаза. Как затихает пульс в руке, которая совсем недавно летала по твоей спине, бессильно вцеплялась в волосы, притягивала ближе, ближе… Кибитками лун — В дорожный туман, Небесный табун, Тяжелый колчан; Чужая стрела, Луна — пополам, Полынь да зола — Тебе, Тамерлан. Темная фигура протягивает руку. Ты берешься за нее и легко встаешь. Ты еще замечаешь ровную черту на кардиомониторе, но тебе уже все равно. — Мама! — ты улыбаешься, и она улыбается в ответ. В палату кто-то вбегает и замирает на миг, потрясенный ласковой улыбкой на твоем застывшем лице. Это не важно, потому что ты видишь далекий успокаивающий свет. Тебе больше не больно. *** Ты открываешь глаза. И стонешь. Ты жив. Белый потолок, больничные запахи. Темно, но не слишком. В углу стоит вешалка с накинутым на нее белым халатом. Издалека тебе слышится незнакомый напев. Чужая стрела, Луна — пополам, Полынь да зола — Тебе, Тамерлан. Тебя пугает эта фраза. Слишком похоже на то, что ты застал по возвращении. Полынь да зола — вместо родного дома и Джона. Джон умер. Умер, когда ты прыгнул. Ты не знал. Не знал. Тревожить ковыль — тебе — В других берегах, И золотом стыть — тебе — В высокий курган. Когда Майкрофт рассказал тебе об этом, ты долго сидел в своем кресле и смотрел на осиротевшее — напротив. Оставшись один, ты пошел в ванную, набрал горячую воду, лег в нее и протянул руку за бритвой. Опасной бритвой, которой пользовался Джон. Ты вспомнил, как тщательно он всегда брился на ночь, чтоб не оцарапать твою слишком чувствительную кожу щетиной. Ты попытался заплакать, но слёз не было. Тогда ты осторожно провел бритвой по запястью. А мне — вышивать Оливковый лен, Слезами ронять Монистовый звон. Кровь хлынула в воду, и ты почти улыбнулся. Но уже теряя сознание, ты услышал, как кто-то ломится в дверь. Обручью костра Навеки верна — Тебе не сестра, Тебе не жена… Завтра ты узнаешь, что именно в этой палате умер Джон. Завтра ты будешь хрипло выть без слёз, выдирая из вен иглы капельниц. Завтра ты будешь проклинать Майкрофта за то, что он не дал тебе умереть. И всю оставшуюся жизнь ты будешь напевать неизвестно откуда взявшиеся этой ночью в твоей голове слова: «Полынь да зола тебе, Тамерлан». Тебе больно.